― Интересно.

― Мадам, ― крикнул охранник, подходя к ним, ― Вы должны отойти от ограждения.

― О, она со мной, ― сказала Каллей, показывая свой бейджик.

― А у нее есть такой? ― спросил он.

― Ее в моей сумке, ответила Каллей.

Она указала на оператора, стоявшего рядом с ней. Каллей подошла к сумке и вытащила, качающийся на шнурке, второй пропуск для прессы.

― В следующий раз, убедись, что она его надела, ― проворчал он.

― Теперь быстро уходите. Мы должны очистить территорию

― Да, сер, ― сладко произнесла Каллей.

Она вручила Лиз дополнительный пропуск.

― Спасибо.

Лиз повесила значок на шею.

― Мне повезло, ― сказала она, когда прошла к другой стороне ограды.

― Да. Мы всегда получаем только один запасной пропуск, на случай, если мы отправим кого-то другого или нам понадобиться еще один фотограф, ― сказала она, пожав плечами. ― Можешь оставить его себе.

Лиз не знала, почему она следовала за Каллей. Она не хотела находиться рядом с этой женщиной, но она дала ей пропуск. Было бы грубо сейчас уйти. Кроме того, в глубине души она понимала, что это на шаг приблизило ее к Брейди.

― Если они освобождают территорию, это значит, что прибыла семья Максвеллов, сказала Каллей, подходя к оператору.

Лиз улыбнулась. Брейди.

― Не могу дождаться выступления Брейди. Каждый раз, когда он начинает говорить… ― сказала Каллей. ― Ну, он горячий.

Лиз чуть не рассмеялась. Долгое время она бы никогда не подумала, что кто-нибудь в здравом уме отшил бы Каллей Холлингворт, предпочел бы Лиз вместо Каллей. Но теперь, когда она так говорила о Брейди, Лиз знала, что по сравнению с ней, у Каллей не было никаких шансов. Это было ужасно приятно.

― Согласна? ― спросила Каллей.

― Пока он не начинает говорить, ― ответила ей Лиз, снисходительно улыбаясь.

― Да, ну, ты не обязана с ним соглашаться, чтобы оценить его внешность. Он самый завидный холостяк по рейтингу Северной Каролины, ― сказала она Лиз.

Лиз была не в курсе об этом, но она не была удивлена. Он был шикарным, амбициозным, инициативным. Лиз старалось много не думать об этом. Это был только вопрос времени прежде, чем женщины начали бы активнее добиваться его внимания. А ей не хотелось, чтобы его внимание было направлено куда-либо еще.

― Уверена, скоро кто-нибудь его заарканит, ― задумчиво произнесла Лиз.

― Не могу дождаться, чтобы узнать кто именно. ― Каллей подняла брови, глядя на Лиз.

Все это время Каллей казалась такой уверенной в себе, как будто ожидала, что Брейди найдет ее в толпе и начнет с ней зажиматься прямо здесь.

Прежде чем Лиз успела ответить, она услышала шум позади нее. Она повернулась к воротам, через которые вошла, увидела, как они открылись и, как через них прошла пара охранников, одетых в искусные черные костюмы. Журналисты устремились вперед, проталкиваясь ближе, пока семья Брейди занимала частное огражденное пространство.

Лиз последовала за Каллей через толпу, когда отец Брейди прошел мимо нее. Он выглядел достойно в черном костюме, с сединой на волосах. Брейди будет хорошо выглядеть в его возрасте. От этой мысли на ее лице появилась улыбка. Она не должна об этом думать. Жена сенатора Максвелла шла рядом с ним, но Лиз не удалось рассмотреть ничего, кроме коротко остриженного каре светлых волос, прежде чем они исчезли из виду.

Кто-то оттолкнул Лиз с пути, и она пропустила того, кто шел за ними, но через секунду она нашла место, откуда могла посмотреть. Это была Саванна Максвелл – та самая девушка, с которой Брейди был на собрании в Каррборской ратуше. Она была одета с профессиональным шиком: в прямых черных брюках, в красной облегающей блузе и в синем с белыми пуговицами жакете. Ее темные волосы спадали прямо на плечи. Она была похожа на женскую версию Брейди.

Затем появился он, и у Лиз перехватило дыхание. Брейди никак не смог бы увидеть ее в толпе репортеров, и он не ожидал, что она могла быть за кулисами. Это напоминало подглядывание.

Сегодня он был полностью деловым человеком. У него было строгое выражение лица, его маска предвыборной кампании была на месте. На нем был строгий, подогнанный под него, черный костюм. Даже на расстоянии она могла сказать, что он о чем-то волновался. Она не знала как. Неужели она проводила с ним так много времени, что могла замечать что-то наподобие этого? Или она просто выдумывает?

Брейди продолжил свой путь к комнате за сценой, сквозь толпу репортеров, даже ни разу не подняв головы. Лиз была разочарована тем, что ей не удалось рассмотреть его красивое личико, но сегодня он должен был работать. Она могла это понять.

Несколько минут спустя, объявили старшего Максвелла, и он вышел на сцену. Его речь была привычной для него. Лиз не просматривала большую часть его работ, но ей была известна суть его агитационной кампании. Он пробежал по семейным ценностям. Как обычно. Это легко покоряло сердца. Добавил свою харизму на сцене и каждый раз без проблем избавлялся от конкурентов на выборах.

Он закончил свою речь, которая была легкой и в общем подчеркивала усилия предвыборной кампании его сына. В такой день, когда все так хорошо проводили время, им бы не хотелось обсуждать политику. Они поблагодарили всех за приход и призвали выполнить гражданский долг, зарегистрировавшись на голосование и придя в августе на первичные выборы, и на всеобщие в ноябре. Толпа зааплодировала, когда он поблагодарил их, а затем ушел со сцены.

Лиз вздохнула, когда услышала, как Хизер объявила Брейди, и со своей выгодной позиции она наблюдала, как он поднялся на сцену. Ее глаза были прикованы к нему, и она даже забыла, что находилась рядом с Каллей, и что они были в общественном месте. Все, что она могла видеть, это был ее мужчина, очаровывающий толпу.

Он начал говорить с заряжающей энергией, которая казалось, излучалась им каждый раз, когда он начинал обсуждать то, что его волновало. Он легко выдал историю о том, как еще ребенком праздновал четвертое июля в домике у озера, рассмешив всю свою семью. Щеки Лиз покраснели при воспоминании о домике у озера, и ей было интересно, сделал ли он это нарочно, зная, что она будет среди зрителей.

Она слушала, как он перешел с истории о своем детстве к аналогично содержательной речи, как у его отца. Он говорил о желании воспитывать детей в мире, в котором они бы смогли осуществить Американскую мечту, и о борьбе за права человека. Он связал свою речь с битвой, с которой столкнулась его страна в борьбе за независимость, и с тем как выросла нация в процессе роста и перестройки людей от прежних режимов. Он ссылался на мысли Отцов-основателей, и призывал толпу прислушаться к их заветам.

Где-то на середине его выступления Лиз словила себя на том, что кивала его словам, и чем дольше он говорил, тем сложнее ей было остановиться. Что он с ней делал? Она ведь была не согласна с ним. Не то, чтобы она всегда не соглашалась с тем, за что он выступал. Были моменты, которые она одобряла в его политике, но идея давать налоговые льготы спонсорам, вместо того, чтобы финансировать образование, раздражала ее. Тем не менее, находясь там, на историческом празднике и слушая, как он изливает свое сердце публике, расшевелило ее.

Брейди хотел, чтобы страна работала, и ей было известно не так много людей, которые бы достаточно заботились о том, чтобы добиться этой цели. Не многие решились бы бросить все ради того, чтобы помочь поставить страну на ноги. А его это крайне заботило. Он хотел быть там, чтобы бороться за людей, которые не могли постоять за себя сами и помочь тем, кто больше всего нуждался в помощи. В тот день, она прочувствовала его слова так, как никогда раньше. Он не делал это ради денег или ради того, чтобы привлечь больше финансирующих организаций и даже не ради того, чтобы оказаться в центре внимания. Он занимался этим ради Лиз, ради тех людей, которые собрались сегодня здесь, и ради любого, кому он мог помочь. Он говорил искренне, и она услышала его. Казалось, будто весь мир остановился. Она не могла дышать. Она не могла думать. Казалось, что все изменилось. В какой момент она перестала делить мир на черное и белое? Откуда вдруг появился серый? Она – журналист! Репортер! В ее мире не было места для серого. Были только факты, и это все, что имело значение. Почему она вдруг начинает видеть вещи, которые никогда не видела прежде, в лице того человека, от которого она никогда не думала, что смогла бы принять серость?

От осознания сердце в груди Лиз забилось сильнее, и она почувствовала, что плачет. Она никогда этого не хотела. Но, казалось, что он всегда был прав. Когда они танцевали, Брейди умолял ее просто узнать его. Если бы она узнала его, то она смогла бы понять, что изучить результаты голосования, не означало, что она могла судить о его характере. Чем больше она узнавала Брейди, тем менее важными казались его результаты в голосовании. Казалось, что более важным становился…он сам. Только он. Весь он.

Ей хотелось подойти к нему, и в тоже время убежать прочь. Как вообще она сейчас себя чувствовала? Больной. Она чувствовала себя больной. Ее мир был выбит из равновесия, и она боялась, что больше никогда не сможет восстановить баланс.

― Я, э-э…мне вдруг стало нехорошо, ― сказала Лиз, касаясь руки Каллей, которая была восхищена выступлением Брейди.

― Я пойду.

― Хорошо. Поправляйся, ― сказала Каллей, едва взглянув на Лиз, когда та поспешила прочь из ложи для прессы.

Лиз выбралась из толпы. Сейчас она не могла находиться возле такой кучи людей. Ей нужна была минутка уединения. Ей нужно было подышать.

Она обошла зону для прессы, и направилась к небольшому зданию, и медленно, насколько могла, сделала глубокий вдох. На нее свалилось все сразу. Несмотря на его политику, несмотря на его результаты в голосовании, Брейди по-прежнему был хорошим человеком. Он принял пару решений, с которыми она была несогласна, но это не означало, что он был плохим политиком или то, что он был жадным или эгоистичным. Это просто означало, что он делал то, что должен был, и он рискнул, ради того, чтобы добиться того, чего хотел. Теперь она увидела, кем он являлся на самом деле, казалось, у нее будто шоры открылись. Брейди Максвелл заставил ее паниковать.