Хезер Димитриос - Токсичный роман

– Прости меня за тот день, – произносит она с трудом. – Все… вышло из-под контроля. И я не хочу, чтобы ты съезжала. Но… у меня нет права голоса, – говорит она, – в этой ситуации. С твоим отчимом.

– Все нормально. Я повеселюсь у Нат.

Ее мама уедет в летний лагерь, где она будет работать до конца августа, так что мы будем втроем с Нат и Лис. Забавно, как все получилось. Меня выкинули на обочину, а в результате это может оказаться самым лучшим летом в моей жизни.

– Более того, – добавляю я, потому что не могу удержаться от колкости, – она не заставляет меня платить аренду. Так что я смогу купить себе вещи, необходимые для вуза.

– Оу, – кивает мама, делая глоток чая со льдом. Она выглядит невероятно печальной. – Это очень мило со стороны Линды.

Мы едим некоторое время в тишине. Начинает играть рок-баллада 80-х – «Every Breath You Take» группы Police. И впервые я действительно слышу слова.

– Эта песня совсем не романтичная, – говорю я. Я слышала ее миллионы раз, но только теперь понимаю. – Он совершенно жуткий преследователь.

«Каждый твой вздох, каждое твое движение… Я буду следить за тобой». Звучит знакомо, Гэв?

Я фыркаю:

– Гэвин мог бы написать эту чушь.

Мама поднимает брови.

– Я думала, что, может, не все так хорошо…

«Тогда ПОГОВОРИ со мной об этом!» – хочется крикнуть мне. Если бы между мной и мамой не было этой стены, были бы мы с тобой еще вместе? Если бы я так не жаждала сбежать из дома, ходила бы и дальше на свидания, зная, что ты, скорее всего, будешь обращаться со мной как с дерьмом, но это все же будет лучше, чем вечер с отчимом из ада? Потому что иногда – очень часто – ты был просто меньшим из зол. Это не настоящая любовь. Даже не близко.

Я хочу чего-то настоящего.

– Да, не очень, – говорю я. – Он… Мы отдаляемся друг от друга, мне кажется. Он не очень хороший.

– Дорогая… – Мама прикусывает губу, отворачивается. – Поверь мне, не стоит быть с кем-то, кто плохо с тобой обращается.

Я киваю:

– Вообще, если честно, я не уверена, что мы останемся вместе.

Эта иллюзия близости дает такое теплое, удивительно уютное чувство. Я цепляюсь за него. Хочу, чтобы оно длилось. Так что шлюз открывается, и все, что я ей не рассказывала, выплескивается наружу. Я рассказываю ей столько, сколько могу, о тебе и себе, умалчивая только о сексе, ночных побегах и других нарушениях правил. Я говорю ей, что мне с тобой душно.

Она делает глоток чая, а потом разражается слезами.

– Мама. – Я протягиваю руку и кладу ей на предплечье.

– Прости меня, – причитает она, пытаясь сдерживать всхлипы.

– Вот, – говорю я, протягивая ей маленькую упаковку бумажных платков из сумки.

– Спасибо, дорогая.

Она вытирает глаза, высмаркивается. Какую-то минуту она похожа на маленькую девочку, потерявшуюся в торговом центре, которую я видела на прошлой неделе. Губы дрожат, глаза полны паники, она шла как в тумане, стараясь не плакать. А потом села, прямо где стояла, и начала всхлипывать. Это было самое печальное, что я видела в своей жизни.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Она делает дрожащий вздох.

– Мне просто так жаль, что все так получилось. – Мечтательное выражение появляется на ее лице. – Ты помнишь фиолетовый дом?

Теперь мне сложно сдерживать слезы. Я киваю, и мы говорим хором, словно по немому соглашению:

– Фу-у-у, фиолетовый дом!

Слова волшебны, и они бегут по мне, сжигая накопленную горечь по отношению к ней. Я все еще злюсь, мне все еще больно, но слова напоминают мне о нашей связи. Даже Великан не может ее порвать.

– Мне тоже жаль, – говорю я. Это столько прощения, сколько я только могу дать сейчас. Я беру ее за руку и сжимаю.

Она не отпускает мою руку.

Натали берет меня под руку и кладет голову мне на плечо.

– Мне нравится это время года.

Весна. Новые начинания, но кажется, что внутри меня осень. Завтра наше последнее выступление, и это меня подавляет. Когда мне нужно работать над спектаклем, я провожу меньше времени дома. Теперь снова начнутся длинные дни, полные заданий и криков. А также на дворе апрель, а это означает, что в любой день мы можем узнать, в какие вузы поступили. Как могла я не подать документы в Нью-Йорк?

– Так что там с белыми танцами? – спрашивает она.

Белый танец на следующей неделе. Девушки приглашают парней, и пары надевают похожую одежду.

Я качаю головой:

– Без шансов. У Гэва концерт в этот вечер.

Натали останавливается, опускает руку.

– Двенадцатый класс. Ты обещала.

Обещала. Мы с Нат и Лис сказали, что будем участвовать во всех мероприятиях двенадцатого класса вместе, и теперь я нарушаю это обещание.

– Мой парень не может прийти, – говорю я. – Что мне делать?

– Э-э-э. Как насчет пойти? – В ее глазах появляется хитрое выражение. – Гидеон все еще свободен. Мне кажется, он совсем не против пойти с тобой.

Я пихаю ее бедром.

– Эй ты, прекрати.

– Ладно, ну в самом деле, – говорит она. – Иди одна. Я оставлю Кайла и буду танцевать с тобой всю ночь, обещаю.

– Прости, – говорю я. – Я не могу пойти. И это полный отстой, потому что я хочу.

– Тогда иди, черт возьми, – говорит она, открывая дверь театра. – Серьезно, Грейс. Такое впечатление, что ты больше не контролируешь свою жизнь. Ты разрешишь своему парню-психопату лишить тебя этого?

Она говорит на повышенных тонах, когда мы заходим в лобби, и я морщусь. Гидеон встречается со мной глазами, и я падаю в них, забываю, что твои лучшие друзья и мои лучшие друзья наблюдают, как мы смотрим друг на друга, пока он уходит от людей, с которым разговаривал, на половине предложения. А я плыву прочь от Нат. На наших лицах одновременно появляются улыбки, головокружительные и безрассудные.

Мне трудно дышать. Словно целый батальон мягких крылатых существ расселся на моем теле. Как я и сказала, когда влюбляюсь, то по полной.

– Привет, – говорит он, подходя ко мне.

Я заставляю себя не касаться его. Не обнять его и не прижаться губами к его губам, и я думаю о том, что я ужасный человек, что дурачу его и причиняю боль тебе, и…

– Привет.

Он сует руку в карман и протягивает мне бумажку, сложенную в маленький прямоугольник. Еще одно из его невероятных, прекрасных, умных, талантливых, идеальных писем. Его черед отдавать мне письмо – интересно, что он скажет о моей оде Radiohead, что подумает о моем замешательстве из-за… всего. Дома и школы. Тебя. Интересно, прочитал ли он между строк, как сильно он мне нравится, но я не могу это сказать, потому что так будет неправильно. Мы не можем быть вместе.

Когда я протягиваю руку к записке, он держит ее на секунду дольше, ожидая, пока мои пальцы коснутся его. Они никогда не обсуждаются, эти тайные прикосновения друг к другу. Никто не увидит. Мы можем притвориться, что даже мы сами не видим. Я поднимаю глаза, и он видит, как я краснею, в его глазах вопрос.

Но я не могу на него ответить, не могу.

– Ты написал мне книгу? – дразню я.

– Работаю над этим, – ухмыляется он, и я кладу его письмо в карман.

Подходят Кайл и Питер, их глаза как рентгеновские лучи, и неосознанно мы с Гидеоном отступаем на шаг друг от друга. Я чувствую себя измотанной, уверена, что они видят на моем лице все, что я начинаю чувствовать к нему.

– Привет… ребята, – говорит Питер, переводя взгляд с меня на Гидеона. Я теперь практически ненавижу Питера.

– Привет, – мой тон намеренно беззаботный, – осталось всего два выступления. Не верится, да?

Кайл качает головой:

– Да, с ума сойти, что это последний спектакль.

– Еще предстоит танцевальный концерт, – говорит Гидеон.

Питер качает головой:

– Не считается. Это не то.

В мире происходят важные события – терроризм, беженцы, болезни, – но я стою тут и переживаю из-за своих мелких глупых проблем. Серьезно, мои проблемы с мальчиками – ничто. Но кажутся всем.

Вскоре мисс Би сгоняет всех на сцену. Я веду разогревающихся актеров, произносящих скороговорки типа: «Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак». Моя любимая – из «Гамлета»: «Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки»[23]. Я оставляю актеров разминаться и повторять строчки и растворяюсь в списках действий и последовательности прожекторов, а также криках команде. Впервые за много дней чувствую себя самой собой.

Но потом спектакль заканчивается, а мама опаздывает, и у меня слишком много времени, чтобы подумать о тебе. Что мы делаем, Гэв? Почему не можем отпустить друг друга?

– Где твоя машина? – спрашивает Гидеон, подходя и становясь рядом со мной.

Я перед театром, облокачиваюсь об одну из колонн в греческом стиле. Нужно было согласиться на предложение Нат подвезти меня домой, но я решила, что мама уже в пути.

Я раздраженно вздыхаю:

– Кто знает?

– Так сложилось, что у меня есть машина, которая могла бы довезти тебя в любое место, куда пожелаешь, – говорит он. – Я даже помыл ее вчера, так что тебе повезло. Я мою Фрэн только в ночь полной луны.

– Не уверена, что более странно – то, что ты назвал машину Фрэн или что мойка машины основана на лунном цикле.

– Что мне сказать? Я человек-загадка. – Он кивает в сторону побитого «Фольксвагена». – Давай. Твоя карета ожидает.

Словно ты не сойдешь с ума, если Гидеон подвезет меня домой.

– Мама уже в пути, но в любом случае спасибо. – Я улыбаюсь. – Придется встретиться с Фрэн как-нибудь в другой раз.

Гидеон ставит на пол сумку и вытягивает руки над головой:

– Ну, хорошие вещей стоят ожидания.

Не думаю, что он говорит о машине. Он двигается ближе, и я вздрагиваю, когда его рука касается моей. «Глупая девчонка, перестань».

– Тебе не обязательно ждать со мной.

«Не уходи».

– Я не жду с тобой. Я… делаю передышку, прежде чем ехать домой. Может, я останусь медитировать тут, когда ты уедешь.