– Ты пропустила пятнышко, – говорит она, указывая на маленькое пятнышко на стене над полом.

Я наклоняюсь и стираю его тряпкой, в двух секундах от истерики. Я думаю о тебе и нашем свидании, и как сильно мне нужно отсюда убраться.

Но она стоит и качает головой:

– Тебе стоит еще раз все протереть, – говорит она.

Я не могу больше сдерживаться. Глаза наполняются слезами.

– Мама, пожалуйста. Гэвин будет здесь в любую минуту, у нас свидание…

– Чем быстрее ты начнешь работать, тем быстрее закончишь.

– Но у нас столик заказан…

– ЧТО Я СКАЗАЛА?

Все ее лицо внезапно искажает ярость, и я больше не могу, я сдаюсь и говорю все, что хотела сказать последние несколько месяцев.

– Весь дом чист, мама, идеально чист. И я устала, истощена и больше не могу это делать. Не могу. С тобой что-то не так…

Она поднимает руку и дает мне пощечину. Я врезаюсь в проход, уставившись на нее в шоке, прижав руку к горящей щеке. Она хватает меня за плечи и трясет так сильно, что я прикусываю язык.

– Почему с тобой все время одни разборки? – кричит она.

Я вижу движение краем глаза: ты там, стоишь перед сетчатой дверью. Мама открыла дверь сегодня, потому что погода была хорошая. Я смотрю на нее в панике, сгорая от стыда.

– Мама. Мама. Гэвин…

– Ты сука, – кричит она на меня и поднимает руку, и я слышу, как открывается дверь.

– Эй! – говоришь ты, но не успеваешь остановить удар, в этот раз такой сильный, что моя голова бьется о стену.

– Какого хрена? – теперь ты кричишь. Я никогда не видела тебя в такой ярости.

Ты хватаешь меня и прячешь за свою спину. Я всхлипываю и никак не могу остановиться, в голове гудит, щека болит, и я так сильно люблю тебя, Гэвин, я так тебя люблю за то, что ты хочешь спасти меня.

– Какого хрена? – кричишь ты снова.

Я чувствую, что тебя трясет от злости, и я тебе так благодарна за то, что кто-то наконец за меня вступился.

Мама смотрит на тебя и ничего не может сказать.

– Если вы еще раз сделаете это, я вызову чертову полицию, – говоришь ты. – Вообще-то я должен вызвать ее прямо сейчас.

Мама моргает, словно выходя из транса:

– Гэвин, тебе нужно уйти, – говорит она.

– С радостью. – Ты хватаешь меня за руку и распахиваешь дверь. Я так рыдаю, что едва могу дышать, пока всхлип за всхлипом вырываются из меня.

– Куда это ты собралась, Грейс?

Я оборачиваюсь и смотрю на нее, и не могу поверить, что после этого мне нужно остаться дома.

– Она идет со мной, – говоришь ты.

Я смотрю на тебя, качая головой. Я даже не хочу знать, какие проблемы меня ждут, если я уйду.

– Грейс Мари Картер, верни свою задницу сюда…

Ты игнорируешь маму и берешь мое лицо в руки, и ты тихий и нежный:

– Детка, ты идешь со мной. Я не оставлю тебя здесь, когда она в таком состоянии.

– Но если я уйду, я попаду в такие…

– Мы с этим разберемся позже. Пойдем. Я отвезу тебя к себе.

Я плачу еще сильнее.

– Ресторан…

– Все нормально. Пойдем в другой раз.

Мама захлопывает дверь, и ты ведешь меня в машину. Я спотыкаюсь, в глазах плывет, и понимаю, что на мне даже обуви нет. Ты сажаешь меня в машину, и мы едем к тебе домой.

– Прости, – всхлипываю я. – Мне так жаль…

Ты отъезжаешь на обочину и отстегиваешь ремень безопасности.

– Иди сюда, – говоришь ты.

Я падаю в твои объятия, и через пару секунд твоя рубашка вся мокрая. На тебе галстук, и от этого я начинаю плакать еще сильнее. Ты гладишь меня по спине, и только когда я начинаю успокаиваться, слышу, что ты тихо напеваешь мою любимую песню, «California Dreamin’».

Я отстраняюсь и вытираю слезы с лица.

– Я, наверное, выгляжу ужасно, – говорю я.

Потом я икаю, а ты протягиваешь руку и гладишь меня по волосам.

– Ты идеальна. – Ты снова пристегиваешь ремень, и вскоре мы подъезжаем к твоему дому. Обе машины твоих родителей там.

– Гэв, я не хочу, чтобы они увидели…

Ты крепко сжимаешь мою руку.

– Они могут помочь, – говоришь ты.

Я иду за тобой в дом, и когда дверь открывается, твои родители отворачиваются от телевизора.

– Ты что-то забыл, милый? – спрашивает твоя мама.

Ты качаешь головой и прижимаешь меня к себе. Лишь увидев шок на лице твоей мамы, я снова начинаю плакать. Ты объясняешь, что случилось, пока твоя мама обнимает меня.

– О, милая, – говорит она. – Все хорошо. Все будет хорошо.

Она ведет меня на кухню и берет пакетик с горохом из морозильника.

– Приложи это к шишке на голове, а я пока найду болеутоляющее.

Ты садишься рядом со мной, и, когда я прикладываю пакетик с горохом к месту, где голова ударилась о стену, ты забираешь его у меня.

– Давай я, – говоришь ты.

Твой папа ходит взад-вперед по комнате. Он останавливается и поворачивается ко мне.

– Думаю, нам нужно поговорить с твоими родителями, – говорит он. – Они должны знать, что ответят за свои действия.

Я качаю головой:

– Большое спасибо, Марк. Правда. Но думаю, это только все ухудшит.

– Ей не может такое сойти с рук, – говоришь ты.

Я кладу руку тебе на колено.

– Все нормально.

Ты перекладываешь горох и обнимаешь меня за талию, тянешь к себе, чтобы я села к тебе на колени.

Заходит твоя мама с таблеткой и дает мне стакан воды.

– Не понимаю, – говорит она, – что ее так разозлило?

Я рассказываю им о уборке в доме, и твоя мама хмурится.

– Твоей маме стоит сходить к врачу. Она принимает лекарства?

Я качаю головой:

– Нет. У нее нет страховки. Мы типа не говорим об этом. Это… просто так есть.

Звенит звоночек.

– Это стиральная машинка, – говорит твоя мама, – я сейчас вернусь.

– Не хочу, чтобы ты туда возвращалась, – бормочешь ты. – Тебе восемнадцать… Тебе не нужно оставаться там.

Я касаюсь твоего лба своим:

– И куда мне идти?

– Сюда, – уголки твоих губ поднимаются, – уверен, ты поместишься в моей кровати.

Твой папа дает тебе подзатыльник газетой, и ты улыбаешься.

– Мне нужно пойти умыться, – говорю я, сползая с твоих колен. – Я вернусь.

Добравшись до ванной и увидев свое лицо в зеркале, я удивляюсь, что ты не разлюбил меня. Нос у меня ярко-красный, щеки в пятнах и все еще болят от пощечин. Глаза красные, тушь течет по щекам. Волосы в полном беспорядке. Я беру мыло и оттираю лицо, а потом завязываю волосы в хвостик. Когда я выхожу, ты один ждешь меня на кухне.

– Пойдем, – говоришь ты и ведешь меня в спальню.

Мы ложимся, как две ложки, вложенные друг в друга, и ты прижимаешь меня к себе, пока я пытаюсь все обдумать.

– Такое уже раньше бывало?

Я вздыхаю:

– Не настолько. Мне и раньше давали пощечины, но не сильно. Но то, как она меня трясла…

Я сжимаю твои руки, радуясь, что такой Гэвин сегодня со мной. Ты защитник, ты милый, и я люблю тебя за все, что ты сказал и сделал. Почему ты не можешь быть таким Гэвином все время? Я чувствую себя ужасно из-за чувств к Гидеону. Я не заслуживаю тебя. Может, никогда и не заслуживала.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть тебе в глаза.

– Я испортила тебе день рождения, – говорю я дрожащим голосом.

– Нет, не испортила. Детка, иди сюда. – Ты обнимаешь меня. – Это был лучший год моей жизни – с тобой. Все это дерьмо с твоими родителями закончится, когда ты выпустишься.

Я думаю о том, как много раз ты помогал мне, когда я разбиралась со всем этим дома. Все ночные звонки, песни, маленькие подарки. Ты забирался через мое окно, уводил меня на приключения. Я не знаю, как бы я пережила маму и Великана в этом году без тебя.

– Эй, у меня есть кое-что, чтобы тебя развеселить. – Ты открываешь ящик в прикроватном столике и достаешь баночку с таблетками. Ты трясешь ею передо мной. – Лекарство. От депрессии. Ты была права.

Я наклоняюсь и целую тебя. Вот, вот почему я не хочу от нас отказываться. Гидеон, скорее всего, просто глупая влюбленность. Как могла я убить то, что есть между нами, из-за чего-то скоротечного?

– Я никому не позволю причинить тебе боль, – бормочешь ты мне в губы.

Безопасность. Впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности с тобой.

– Прости, – говорю я, а глаза наполняются слезами.

– За что?

– Не знаю. За все.

За Гидеона. Родителей. Нехватку веры в тебя.

Ты прижимаешься губами к моему лбу.

– Все теперь хорошо, – говоришь ты. – Все будет хорошо.

Если бы я могла поверить тебе.


Я возвращаюсь домой до комендантского часа. Я оставила телефон дома, так что не знаю, пыталась ли мама мне звонить. У меня даже нет ключей. Я пробую входную дверь – закрыто.

Черт.

Я звоню в дверь, надеясь, что это не разбудит Сэма. Где-то минуту спустя мама открывает дверь. Ее волосы мокрые, и она в банном халате. Я нервничаю и чувствую себя непокорной и уставшей. Такой уставшей. Мысленно я готова к этой битве. Если она хочет, я готова сражаться.

– Сядь, – говорит она, указывая на стол в столовой.

Мне страшно. Я пытаюсь напомнить себе, что мне восемнадцать, и потому они не могут контролировать меня так, как раньше. Я могу просто сейчас уйти, и они ничего не могут с этим сделать. Смелей, сердечко.

Великан уже там, в его руке тоник с водкой. Я отставляю стул и падаю на него, и буквально трясусь, потому есть что-то очень грозное в том, как он смотрит на меня, а мама не встречается со мной глазами.

– Я хочу, чтобы ты убралась отсюда, – говорит Великан.

– Я не понима…

– Последний день, который ты проведешь под моей крышей, это выпускной. Потом ты уйдешь.

Я таращусь на него:

– Но… Куда я пойду? Учеба в универе начинается в августе. Я даже не знаю, куда я поступила.

– Не мои проблемы, – говорит он.

Я смотрю на маму.

– Это что, серьезно?