Хезер Димитриос - Токсичный роман

– Да, типа приходите каждый, приходите все, – говорит он, присаживаясь и копаясь в коричневом бумажном пакете для обеда. – Мне правда нравится эта идея всемирного спасения. То есть он не использует такие слова, но создается впечатление, что все попадут на небеса.

– Точно. Типа зачем богу создавать всех этих людей и потом отправлять большинство из них в ад? – говорю я. Помню, как однажды я увидела уличного проповедника, описывающего ужасы ада, и это запомнилось мне до конца жизни – крики и скрежет зубовный. Ужас.

– Ребята, вы такие странные, – говорит Лис, плюхаясь на ковер рядом с нами.

– Говорит девушка в неоново-зеленом платье с котятами, – отвечаю я.

Лис смеется:

– Хорошо, ты выиграла.

Мне хочется побыть с Гидеоном наедине, но я рада, что она с нами: мне нужна компаньонка, иначе Питер расскажет тебе, что я обедаю наедине с Гидеоном.

Гидеон засовывает пару чипсов в рот, а потом протягивает мне упаковку:

– Ты когда-либо думала, Алисса, что мы-то как раз нормальные?

Она переводит взгляд с него на меня:

– Нет, – говорит она невозмутимо. – Никогда о таком не думала.

Мы обсуждаем постановку «Двенадцатой ночи», которая откроется на следующей неделе.

– Так что скажешь, госпожа Режиссер? – спрашивает Гидеон. – Мы готовы к премьере?

– Вы, ребята, готовы на все сто, – говорю я. И это правда. Все сходится в последнюю минуту, что часто случается в театре. Это как механические часы. Как? Не знаю. «Это загадка!», как говорит персонаж Джеффри Раша во «Влюбленном Шекспире».

Мне нравится ставить спектакли. Мне нравится смотреть на работу актеров, а потом пытаться понять, как усовершенствовать ее. Лучшие моменты бывают, когда я оказываюсь права или когда у нас у всех возникает новая идея. Наш мозговой штурм творит чудеса.

– Хорошо, когда не нужно запоминать слова и все такое, – говорит Лис.

– Да это самое классное! – говорю я. – Я так нервничала на сцене. Даже простые сценки в классе приводят меня в ужас.

Лис и Гидеон начинают обсуждать свою сцену, а я отвлекаюсь, играя в свою глупую игру с яблоком в руке. Я держу его за хвостик и поворачиваю, и поворачиваю, отсчитывая буквы. А, Б, В, Г – снова Г. В детстве мы говорили, что с этим человеком ты будешь вместе. Я смотрю на Гидеона. Может, он тогда был той «Г», когда я играла в эту игру до того, как мы с тобой начали встречаться. Что если я все неправильно поняла, Гэвин? Что если нам не суждено быть вместе?

Г, Г, Г.

Открывается дверь в театральный класс, и заходит Нат. Она выглядит усталой. Ее обычно гладкие волосы завязаны в неаккуратный пучок, а платье мятое (обычно она гладит свои платья каждое утро перед школой; говорит, что это наделяет ее чувством контроля в мире, полном хаоса).

Учитывая промежуточные экзамены и репетиции, никто из нас не спит больше четырех часов за ночь. Мне нравится эта энергия, она бежит по мне, живая, исступленная, и я держусь за нее, позволяю ей унести меня. Она помогает забыть страх из-за часов, обещанных тебе сегодня вечером.

– Эй, когда вы узнаете, поступили или нет? – спрашивает Гидеон.

– В следующем месяце, – говорит Нат. – Только вот Грейс не подала документы в вуз, в который она действительно хочет попасть.

Я бросаю на нее гневный взгляд:

– Он слишком дорогой.

– Это муть голубая.

Гидеон смеется:

– О, мне нужно добавить это в словарный запас. Сейчас так не говорят.

Она показывает ему язык.

– Она имеет в виду, – говорит Лис, одаривая меня презрительным взглядом, – что это полнейшая хрень. – Она поворачивается к Гидеону. – Ты знал, что вузом номер один для Грейс был Нью-Йоркский университет, но она не подала туда документы, потому что ее парень-психопат сказал этого не делать?

Мое лицо краснеет, когда Гидеон смотрит на меня.

– Все сложнее, – бормочу я. – И я против слова «психопат».

Звенит звонок прежде, чем кто-то еще успевает отчитать меня за то, что я не подала документы в Нью-Йорк. Мы с Гидеоном идем вместе, так как наши шестые уроки проходят в соседних классах. Он непривычно тихий. Знаю, что он о чем-то думает: между его бровями маленькая морщинка. Несложно догадаться, о чем он размышляет. Черт побери этих Натали и Алиссу.

Мы доходим до классов, и я направляюсь в свой.

– Ладно. Э-э-э. Увидимся позже, – говорю я.

Но Гидеон с этим не согласен. Он хватает меня за руку и обнимает. Я напрягаюсь, словно ты можешь увидеть нас, где бы ты ни был. А если Питер увидит нас и отправит тебе видео? У меня будут серьезные проблемы. Я пытаюсь отстраниться, но Гидеон только крепче меня обнимает.

– Может, ты и думаешь, что должна следовать правилам твоего парня, – говорит он, касаясь губами моих волос. – Но я-то не должен.

Я рассказала ему все о тебе, ну, не вообще все – не о том, что мы делаем на заднем сиденье и что ты знаешь, где коснуться меня, чтобы я ахнула, – но Гидеон знает о твоих правилах. Он знает, потому что мне пришлось объяснять, почему мы не можем делать уроки у него дома или почему я избегаю объятий и не могу разговаривать с ним по телефону. Думаю, он сказал мне расстаться с тобой примерно пять тысяч раз.

– Из-за тебя я попаду в неприятности, – бормочу я ему в футболку. Но я таю в его руках.

Мы идеально подходим друг другу.

Он такой высокий и худощавый. Он пахнет по-другому, не так, как ты – вместо запаха рок-звезды (сигарет и редких душей) он пахнет мылом и фимиамом. Чистый, полный возможностей.

Он на секунду сжимает меня крепче в объятиях, а потом отпускает.

– Ты знаешь, что я хочу сказать прямо сейчас? – спрашивает он, поправляя очки в черепаховой оправе, направляясь спиной вперед к себе в класс. Каким-то чудом он ни в кого не врезается – должно быть, это все благодаря медитации. Он настоящий дзен-мастер.

– Не говори. – Но я слегка улыбаюсь, потому что хочу это услышать.

Его губы проговаривают: «Порви с ним», а потом он смотрит на меня пару секунд, прежде чем повернуться и уйти в свой класс.

Следующие несколько уроков я не думаю об Университете Нью-Йорка. С этим я смирилась.

Я думаю о боге. О том, как он или она – нечто большее, чем я представляла. Что если бы я думала о боге по-другому, я бы и о тебе думала по-другому. Я бы могла снова стать настоящей Грейс. До тебя я мечтала об огнях мегаполиса и самолетах, летящих в экзотические места. До тебя в голове все время крутился фильм обо мне и моих невероятных достижениях: учебе в Нью-Йорке, волонтерских путешествиях в Африку для помощи сиротам, красной ковровой дорожке, свадьбе с горячим французским парнем и переезде в Париж. Но после тебя мой мир сузился до твоих рук, губ, звука твоего голоса, поющего песни, написанные тобой для меня.

Меня пугает, кем я стала с тобой: мои «нет» стали «да», мои «никогда» – «может быть». За почти год, который мы официально вместе, я превратилась в свою маму. Я хожу по углям, стеклу, скорлупе, лишь бы ты был счастлив.

Гидеон спрашивает меня:

– Чего ты боишься?

Он спрашивает:

– Что случится, если…

Он говорит:

– Ты заслуживаешь большего.

Правда? Я уже и не знаю.

Я понимаю, что что-то не так, как только ты забираешь меня на машине. Какое-то шестое чувство. Но когда я запрыгиваю в авто и прижимаю твои губы к своим, ты целуешь меня в ответ. Спрашиваешь, как прошел мой день. Тебе почти удается меня обмануть, но я все же знаю – что-то случилось.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, когда ты отъезжаешь от школы и направляешься в парк. Сейчас только середина марта, но уже становится тепло, так что мы решили устроить пикник перед моим техническим прогоном в шесть.

– Да, все нормально, – отвечаешь ты.

Но твои руки сжимаются на руле, костяшки белеют. Я не хочу сегодня ссориться. Мы не видели друг друга с тех пор, как я вернулась из Орегона. Твоя группа дает много концертов, а у меня едва есть свободное время, потому что репетиции поглотили мою жизнь. Нас разделяют расстояние, растущая пропасть, и я не знаю, что делать. Ты начал ходить на вечеринки – и очень часто. Ты хочешь, чтобы я была девушкой рокера, которая курит с группой, напивается и делает тебе минет в грязном туалете любого клуба, в котором ты играешь. Девушка с комендантским часом – облом, я понимаю. Осознаешь ты это или нет, но ты, по сути, винишь меня за то, что я в старшей школе, словно у меня есть выбор. Я не могу быть в твоем мире прямо сейчас, как бы сильно ни старалась.

Ты паркуешь машину, и мы берем одеяло и захваченную тобой еду, а потом отправляемся в уединенное место на траве под дубом. Мы сбрасываем обувь, и, присев на одеяло, я начинаю копаться в сумке с продуктами.

– Отличная работа, – говорю я, вытаскивая пачку печенья «Орео».

Ты киваешь, вырывая травинки. Я кладу печенье.

– Гэв. Что происходит? Что-то явно случилось.

Ты сидишь минуту в тишине, и мне кажется, что ты не станешь говорить, когда ты внезапно взрываешься:

– Я видел тебя. Вчера. Ты говорила с парнем, и он положил на тебя свою хренову руку.

Гидеон понемногу ломал стену, которую я построила между собой и всеми знакомыми парнями. Я помню эти полуобъятия, потому что мне было жаль, что они закончились.

– Что значит ты видел меня вчера? Ты был в школе?

Узел тревоги растет в моем животе. Я еще не забыла тот день, когда ты тайком следил за мной в торговом центре. Из-за этого я стала параноиком на работе, особенно когда попадаю с Мэттом в одну смену. Но как ты следишь за мной в школе? Это же было во время обеда.

– Я просто хотел посмотреть, как ты ведешь себя с другими людьми, когда меня нет рядом, – говоришь ты.

– Ты за мной шпионил?

– Нет. Я собирался пригласить тебя на свидание вечером, но когда увидел, как ты обжимаешься с этим парнем, я подумал: да пошло оно все. Кто он?

– Просто Гидеон, он в нашем спектакле, – вздыхаю я. – Честно? Я думаю, это глупое правило. У меня есть друзья-парни. У тебя есть подруги-девушки. Я не вижу, в чем такая уж тут проблема.