Хезер Димитриос - Токсичный роман

– Гэв, – я сглатываю и делаю вздох, – это моя мечта. Всю свою жизнь я хотела жить в Нью-Йорке и работать в театре. Это то, кто я есть. Ты это знаешь.

Одинокая машина проезжает мимо нас по шоссе, ее фары разрезают тьму. Я слышу музыку, громкий отрывистый рок.

– Театральные колледжи Лос-Анджелеса ничем не хуже, – говоришь ты. – Более того, там вся киноиндустрия. – Ты берешь меня за руки и переплетаешь мои пальцы со своими. – Я уже поговорил с группой. Они не хотят ехать в Нью-Йорк. Лос-Анджелес – лучшая сцена для нас, дешевле, легче попасть в клубы… Я пытался. Клянусь, я пытался.

– Когда ты собирался это мне рассказать?

– Я думал… Я не думал, что ты все еще серьезно планируешь уехать в Нью-Йорк. Я ждал, когда ты передумаешь. Или я думал, ну, что ты не поступишь.

Это испытание? Если это так, я его провалила.

– Ты не думаешь, что я поступлю? Что я недостаточно умна…

«Ты не очень глубокая».

– Нет! Я просто… – Ты вздыхаешь и снимаешь шляпу, запускаешь пальцы в волосы. – Ну мы ведь говорили о том, чтобы жить вместе.

Однажды мы поехали в «Икею» веселья ради. Мы выбирали мебель для нашей воображаемой квартиры, и ты купил мне самое уродливое плюшевое сердце с руками, торчащими из боков, и широкой ухмылкой на лице. Ты назвал его Фернандо, и, когда ты однажды пришел, когда никого не было дома, нам пришлось прятать эту штуку под кроватью, потому что казалось ненормальным заниматься сексом, когда она смотрит.

– Я думала, что квартира и все такое будет после колледжа. Конечно же, однажды мы будем жить вместе.

– Однажды, – говоришь ты бесцветным голосом. – Через пять лет? Серьезно?

– А что, если попробовать на расстоянии…

Ты качаешь головой.

– Такие отношения долго не длятся. Все, кого я знал в школе и у кого были парень или девушка, уже расстались с ними, а мы едва закончили середину семестра. Знаешь, что случается после выходных на День благодарения? «Сброс индейки» – когда все в колледже бросают своих парней или девушек из родного города. Мы даже до Рождества не дотянем.

– Дотянем. Эти люди не мы, – говорю я. – Мы родственные души. Ничего не встанет между нами.

Это моя мечта. Мое будущее. Моя жизнь. Как я могу просто так от этого отказаться?

– Мы приедем туда однажды, – говоришь ты. – Обещаю. Нью-Йорк никуда не исчезнет.

В голове стучит, и я снимаю глупые кошачьи уши. Не могу поверить, что я говорю о самом важном в моей жизни, выглядя, как член ансамбля «Кошек».

– Может, мы ссоримся ни из-за чего. Я могу ведь даже и не поступить…

– Не подавай документы, – говоришь ты. – Пожалуйста.

Я ничего не отвечаю.

– Четыре года – это действительно долго, Грейс. Ты не сможешь ходить на мои выступления. Я не познакомлюсь с твоими друзьями. Я не смогу приезжать и везти тебя после репетиций в закусочную. Ты будешь ходить по барам и клубам, а я не смогу танцевать с тобой, угощать тебя напитками и в безопасности возвращать домой. Наши жизни полностью разделятся. Посмотри, как тяжело уже сейчас, а мы живем в пяти минутах друг от друга.

Честно говоря, я никогда не думала об этом, и понимаю, что ты прав. Я не хочу провести следующие четыре года в другой части страны. Я хочу быть с тобой. Я вижу, как это разыгрывается: разница во времени мешает созваниваться, ты расстраиваешься из-за моих фотографий в соцсетях с ребятами, которых не знаешь. А потом какая-нибудь крутая сексуальная девушка, разбирающаяся в искусстве, начнет ходить на твои выступления и привлечет твое внимание. Ты сталкиваешься с ней на вечеринках, возможно, вы вместе ходите на занятия. А потом однажды вечером ты выпиваешь слишком много, а она прямо там, и ее губы кажутся такими нежными…

Ты прижимаешься лбом к моему.

– Выбери нас. Ты не пожалеешь.

– «Ведь для меня где ты – там целый мир, где нет тебя – там пустота и мрак»[19], – шепчу я.

Уголок твоих губ поднимается:

– «Ромео и Джульетта»?

– «Генрих IV». – Иронично, не так ли, Гэвин, что я цитирую несчастного возлюбленного, когда мы обречены на веки вечные? Я тогда этого не осознавала, конечно же. Я просто знала, что этот момент важен. Это поворотный момент.

Я удерживаю перед глазами картину, как я еду в метро и гуляю по Виллиджу, а потом отпускаю ее. Это неважно, если тебя не будет рядом, чтобы разделить это все. Я буду несчастна, и ты тоже.

– Мне нужна минутка, – говорю я и иду к дереву, стоящему у края поля, возле которого ты припарковался.

Полагается идти на жертвы ради людей, которых ты любишь. Как моя мама, когда мы с Бет были маленькими, до Великана работала на трех работах, чтобы мы не голодали. Как Фантин ради Козетты в «Отверженных». «Я когда-то мечтала, когда надежда была яркой, а жизнь стоила того, чтобы ее прожить». Я люблю тебя. И важен тот факт, что тебе нужно быть со своей группой, а группа не хочет ехать в Нью-Йорк. Это не твоя вина. Ты ведь не просишь меня переехать в Омаху. В Лос-Анджелесе куча театров, и, возможно, я могу попытать счастья и в киноиндустрии. Наняться стажером или типа того. Это же не обязательно навсегда.

Так почему такое ощущение, что я тону?

– Хорошо, – говорю, возвращаясь к тебе. – Никакого Нью-Йорка.

Ты крепко целуешь меня:

– Я так сильно тебя люблю.

Что-то во мне гаснет, нечто, чего уже не вернуть. Но ты этого стоишь. Стоишь. Я буду повторять это себе еще несколько месяцев. А когда пойму, что нет, будет уже слишком поздно.

– Я тоже тебя люблю.

– Ты все еще хочешь на вечеринку?

Я качаю головой:

– Нет, ты прав. Времени мало.

– Ты расстроилась?

Я киваю:

– Ага. Слегка.

Сильно.

Мои глаза наполняются слезами, и ты смахиваешь их кончиками пальцев:

– Мы будем наслаждаться жизнью в Лос-Анджелесе, обещаю.

Ты рассказываешь мне сказку на ночь о поздних походах за тако и закатах на пляже. О квартире с нашей одеждой в одном шкафу. Ты говоришь, что, может быть, мы заведем собаку. Будем просыпаться рядом каждое утро, и иногда ты даже будешь приносить мне завтрак в постель.

– Это будет идеально, – говоришь ты.

– Идеально, – соглашаюсь я. А потом говорю себе в это верить.

Мне снится сон, что-то про выдру и контрольную по всемирной истории в понедельник, и я внезапно просыпаюсь. Ты склоняешься надо мной, на лице улыбка. Комната темная, и сначала я думаю, что ты как-то забрался в дом, но потом вижу, что дверь спальни открыта, и в коридоре включен свет.

– Что? – только и могу сказать я.

– С днем рождения, – говоришь ты, стягивая одеяло.

Я сажусь и протираю глаза:

– Что происходит?

Ты показываешь на часы:

– Официально наступил твой день рождения.

– Правда?

– Ага. Ты родилась ровно в три двадцать утра четырнадцатого ноября восемнадцать лет назад. – Ты встаешь и ухмыляешься. – Сколько времени тебе нужно, чтобы собраться?

– Куда? – спрашиваю я, сразу же становясь подозрительной.

– Мы отправляемся в приключение. Очень секретное.

– Моя мама не против?

– Я получил разрешение родителей, не волнуйся.

Ты протягиваешь руки и помогаешь мне встать, а потом прижимаешь к себе на секунду, прежде чем отпустить. Я уже полностью проснулась и улыбаюсь.

– Что мне нужно для этого приключения?

– Ничего особенного. Но возьми пальто.

– Ты очень загадочный.

Ты посылаешь мне воздушный поцелуй и выходишь из комнаты.

– Буду ждать тебя в столовой.

С той самой ночи вечеринки между нами все было как-то странно. Я пытаюсь не винить тебя, что ты попросил меня остаться в Калифорнии. Это был мой выбор, ты не заставлял меня, но все же такое впечатление, что у меня вообще не было выбора. Но еще больше, чем поехать в Нью-Йорк, я не хочу жить в развалившихся отношениях без любви, как мама. Я нашла тебя, единственного, и будет глупо тебя отпускать. Но отказаться от Нью-Йорка сложно. Я больше не слушаю «Аренду» – не могу. Я выбросила все листовки из Нью-Йоркского университета. Я говорю себе, что ты того стоишь.

Собравшись, я хватаю сумочку и пальто. Дверь в комнату мамы и Великана плотно закрыта, так что я выключаю свет и иду по коридору.

– Как ты попал внутрь? – спрашиваю я.

– Твоя мама оставила для меня ключ под ковриком. – Ты хватаешь меня за руку. – Пойдем.

В машине меня ждет кофе с горой сливок и сахара, прямо как я люблю. Кажется, мы единственные неспящие люди в городе в такую рань – на дороге нет ни одной машины.

– Все выглядит жутковато рано утром, – говорю я. – Как апокалипсис.

Ты смеешься:

– Вставать так рано – знак того, как сильно я тебя люблю, это точно.

Я делаю глоток кофе:

– Так… Куда мы едем?

Единственное открытое заведение – это закусочная, оно не стоит того, чтобы вставать в три утра. Мы поворачиваем на знакомую улицу и останавливаемся у дома Нат.

– Ладно, теперь мне действительно любопытно, – говорю я.

Нат и Лис выбегают из дома.

– С днем рождения! – говорят они хором, садясь сзади. Нат протягивает розовую коробку с выпечкой:

– Я принесла пончики.

– Так, что происходит? Я уже умираю от любопытства, – говорю я, улыбаясь.

Ты отъезжаешь от дома Нат и направляешься к автостраде.

– Мы едем на север, – говоришь ты.

– Мне нужно поконкретнее.

– О, давайте сыграем в двадцать вопросов, – говорит Нат, хлопая в ладоши. Она передает мне тиару, покрытую розовыми стразами. – Также тебе нужно надеть вот это, именинница.

Я надеваю ее и хихикаю:

– Ладно, вопрос номер один: это место далеко?

Лис кивает:

– И да, и нет.

– Больше двух часов езды? – спрашиваю я.

– Да, – говоришь ты.

– Это место у океана?

– Да, – говорит Нат.

Я начинаю улыбаться, еще не задав следующий вопрос.

– В нем есть очень большой мост?

– Да, – говорят они все разом.