Хезер Димитриос - Токсичный роман

Ты улыбаешься, увидев удивление на моем лице:

– Да, мы говорим о тебе за твоей спиной, – только и отвечаешь ты.

Я краснею. Ты всегда сможешь заставить меня покраснеть, о чем бы ни шла речь. Ты садишься рядом с мной и прячешь лицо на моем плече. Уже прошли дни с тех пор, как мы целовались, с тех пор, как мы касались друг друга. «Последний шанс, – сказала мама после той ночи, когда Великан лишил меня лета. – В следующий раз ты с ним расстанешься».

Думаю, я умру, если расстанусь с тобой. Мысль о другой девушке в твоих объятиях, лежащей под тобой, убивает меня.

– Анна, родители Грейс не сумасшедшие. – Твой папа переводит взгляд с твоего несчастного лица на мое. – Ну ладно, может, чуть-чуть.

– Это отстой, – ворчишь ты.

Моя мама постаралась установить мир – отпустила меня сюда, чтобы попрощаться. А потом мне снова запрещено видеть тебя все лето. У тебя замечательные родители, которые обнимают меня, сделали меня частью своей семьи, а моя мама запирает меня и выбрасывает ключ. Будто я Рапунцель, только без романтической башни и прекрасных волос.

– Если бы я была родителем получше, – говорит твоя мама, – я бы тоже посадила тебя под домашний арест после того, что ты устроил, отправившись к ней домой посреди ночи.

– Ты не можешь посадить меня под домашний арест, – говоришь ты. – Мне восемнадцать.

У меня такое чувство, что мне никогда не будет восемнадцать.

– Я буду сажать тебя под домашний арест, пока тебе не будет сорок, если захочу, – говорит она, пытаясь скрыть улыбку.

Ты поворачиваешься ко мне:

– Разве твоя мама и Великан…

Твой папа хлопает тебя по руке газетой:

– Не называй его так. – Но я вижу легкий блеск в глазах твоего папы.

– Разве твоя мама и (кхм-кхм) Великан (кхм) Рой, – ты улыбаешься отцу, а он просто качает головой, его губы кривятся, – не понимают, что, сажая тебя под домашний арест, они сажают и меня тоже?

– Не думаю, что они из-за этого переживают, – говорю я.

С улицы раздается гудок – приехал ваш шаттл в аэропорт. Этот звук словно удар в живот.

Ты хватаешь меня за руку и тянешь в свою комнату.

– Мы сейчас вернемся, – кричишь ты родителям, которые начинают выносить вещи на улицу.

– Не сделай меня бабушкой, – кричит твоя мама.

– Очень смешно, – говоришь ты.

Она шутит, но это ее способ напомнить нам о границах, ответственности и всем таком. Она не делает вид, что секс не существует. Твои родители говорят с нами о нем и знают, что мы оба девственники. Твоя мама даже отвела меня в «Центр планирования семьи», потому что знает, что моя мама никогда и за миллион лет такого не сделает. Кажется, что это невероятно неловкие разговоры, но это не так. Твои родители… крутые.

Когда мы остаемся одни в твоей комнате, ты прижимаешь меня к стене и крепко целуешь. На вкус ты как кофе с сахаром, и я хватаю твои волосы в кулак и трусь о тебя.

– Если бы я мог скользнуть под твою кожу, – бормочешь ты в мои губы. – Быть к тебе еще ближе.

Как часто это происходит, когда слова, произнесенные тобой, становятся песней? Ты сыграешь мне эту, когда вернешься домой:

Мы еще немного целуемся, а потом ты отстраняешься, задерживая руку под моей футболкой, проводя пальцами по ребрам. Мне нравится, что твоя комната уже так знакома: гитары на стендах, усилители, маленький аквариум с двумя золотыми рыбками.

– Ты влюбишься в австралийку в мини-бикини, – говорю. – Я это знаю.

Никакая девушка не устоит перед силой черной шляпы или твоего голоса. Ты берешь с собой акустическую гитару. Она услышит, как ты играешь, и это будет словно в тех историях с феями, когда они заманивают людей своей неземной музыкой. О боже, ты будешь писать о ней песни, но позже скажешь, что они обо мне.

– Почему австралийку? – говоришь ты, пытаясь не улыбаться. – Постскриптум: ты говоришь глупости сейчас, ты же понимаешь?

Я пожимаю плечами.

– Просто моя интуиция подсказывает: австралийка. Мини-бикини. Желтое мини-бикини.

– Иди сюда.

Ты обнимаешь меня, и я тону в твоих объятиях. Ты раскачиваешься со мной взад-вперед, называешь милой, своей любимой. Мне нравится, каким старомодным ты становишься, когда ты очень нежный. Звучит еще один гудок – это намек идти. Я отстраняюсь, и ты мгновенно снимаешь футболку.

– Спи в ней каждую ночь, – говоришь ты, передавая ее мне. – Обещай мне.

– Гэв, я не могу забрать твою футболку с Nirvana.

Ты улыбаешься:

– С тобой она будет в безопасности.

Ты тянешься к маленькой коробочке, спрятанной за одним из усилителей, и передаешь ее мне, хватая первую попавшуюся футболку из горы одежды на полу.

– И носи это каждый день, – говоришь ты, кивая на коробочку в моих руках.

– Гэв…

Еще один гудок.

– Давай скорей. – Твои глаза вспыхивают так, когда ты знаешь что-то, чего я не знаю. – Я хочу увидеть это на тебе до отъезда.

Внутри коробочки маленькая серебряная звезда на цепочке.

– Это напомнило мне о нашей падающей звезде, – говоришь ты.

– Она прекрасна! – Я тяну к тебе руки и крепко обнимаю. Ты надеваешь ее на меня, и мы идем к двери за руки.

Прямо перед тем, как сесть в шаттл, ты поворачиваешься и хватаешь меня за подбородок – не сильно, но так, как делают с ребенком, когда хотят привлечь его внимание. Это странно, когда тебя вот так касаются. По-родительски.

Сирена раздается где-то в моей голове, но я игнорирую ее. (О боже, Гэвин, почему я ее игнорировала? Почему не видела тебя насквозь?)

– Я доверяю тебе, Грейс. Даже если я буду через океан от тебя, а каждый парень в городе будет покупать печенье у тебя в «Медовом горшочке», я знаю, что ты мне не изменишь.

Внезапно я начинаю нервничать, хотя у меня нет на это причин.

Я киваю:

– Обещай, что не будешь целоваться с девушкой в желтом мини-бикини.

Ты тихо смеешься:

– Обещаю. – Наклоняешься, чтобы поцеловать, ждешь меня на полпути. – Звони мне каждый вечер.

– Обещаю.

А потом ты уезжаешь.

Я смотрю, как машина поворачивает за угол, а потом направляюсь домой. Я больше не плачу. Я даже не грущу. Я просто смущена.

Почему мне кажется, что внезапно с плеч упал груз?

В театре есть правило: если ты показываешь ружье в первом акте, значит, оно должно выстрелить во втором или третьем. Суть в том, что зрители увидят это ружье и не забудут его. Что-то должно с ним произойти. После целого лета без тебя я начинаю понимать, что ты – это ружье, что ты выстрелишь, и не уверена, кто из нас останется в живых. Может быть, часть меня всегда ждала какого-то неприятного сюрприза. Ты слишком хорош, это все слишком хорошо. Это не моя история – я не должна была стать девушкой, получившей парня, которого хотят все остальные. Так что я жду, когда ты это закончишь, образумишься. В то же время я пытаюсь быть рядом с тобой.

Ты печален. Говоришь, это словно черная волна, захлестывающая тебя, и ты только тогда поднимаешься на поверхность, когда мы вместе. Я твой кислород, глоток свежего воздуха.

Но меня недостаточно.

Ты зол. На себя, на эмоции, вращающиеся внутри тебя. Они не оставляют тебя, пока ты не напишешь песню, и когда ты поешь ее мне, я чувствую каждый дюйм твоей боли. Иногда ты бьешь кулаками в стену, дверь, что угодно, чтобы порвать кожу, которая удерживает внутри демонов.

– Мне нужно увидеться с тобой, Грейс. Это безумие!

Мы говорим по телефону, когда нормальные подростки были бы на свидании, смотрели бы новое кино или целовались в машине. Мы прошли лишь половину этого несчастного лета – еще тридцать дней осталось до того момента, когда мне официально разрешат видеться с тобой.

– Знаю, – шепчу я. – Мне жаль, что они такие сумасшедшие.

Следует длинная пауза, и потом ты говоришь:

– Это не работает.

Сначала шок. Удар в грудь. Мы уже так близки. Чтобы освободиться от тебя, мне нужно будет вырывать части своей плоти. Я буду кровоточить везде. Мама разозлится. Будет такой беспорядок.

Но внутри меня облегчение. Я могу перестать расстраиваться из-за того, что мои родители такие строгие. Я могу перестать чувствовать, что отодвигаю тебя. Все это лето я ждала, что ты со мной расстанешься. Я знала, что это случится. Каждый раз, когда мы разговаривали, к концу разговора ты был расстроен. Я уже начинаю понимать, насколько наши миры разные. Моя жизнь вся состоит из правил, а в твоей жизни их нет. Я живу черно-белой жизнью. Ты живешь цветной. Ты можешь гулять допоздна, приходить и уходить, когда захочется. В твоей жизни буквально нет правил, кроме, может быть, «не убивать людей» и «не воровать». Я же не могу пойти ни на один из твоих концертов, ни на одну вечеринку, на которую тебя пригласили. Я не могу плавать в твоем бассейне, или смотреть фильмы на диване, или сидеть рядом с тобой в ресторане.

– Если… Если ты хочешь расстаться, я… э-э-э… пойму, – шепчу я.

Я ожидала слишком многого, что кто-то будет меня так любить очень долго.

Я мертвый груз.

Будущее лежит передо мной, одинокое и блеклое.

Больше никаких танцев в проходах магазина. Никаких серенад. Никаких сюрпризов за каждым углом. Никаких спасений от Великана. Мы любили на сверхзвуковой скорости, не обращая внимания ни на что и ни на кого. Мы сделали друг друга всем. Нашей собственной маленькой вселенной.

Этого недостаточно. Не для тебя.

– Почему мне нужно было влюбиться в тебя? – Это рык. Он исходит из глубин тебя, словно ты задавал себе этот вопрос уже очень давно.

– Прости, – говорю я тихо.

За что именно я извиняюсь? За свое существование? Не знаю. Но именно эти слова все время срываются с моих губ, когда ты расстроен, потому что я полагаю, что это моя вина. Я еще не совсем понимаю, что не нужен повод для того, чтобы ты был несчастлив. Печаль плавает по твоим венам, ныряет глубоко в твою грудь без моей помощи.