– О боже, это бесценно! – кричит он, снимая меня на телефон. Отлично, он запостит видео с моим унижением, и весь мир это увидит.

Я просто качаю головой и молюсь, чтобы никто другой не рассмотрел мое лицо.

Питер передает мне следующую бумажку, но только после того, как я прошу ее голосом мистера Пингвина, который, как он говорит мне, высокий и снобский. По следующей подсказке я понимаю, что ты заставишь меня попотеть.

«Вползи на четвереньках в театральный класс и гавкни как собака во время обеда. Кто-то даст тебе следующую подсказку».

Когда я добираюсь до театрального класса, мой живот превращается в комок нервов. Я не уверена, должна ли я злиться на тебя. Ты же знаешь, какой я интроверт. Но ты все время говоришь мне, что нужно учиться жить свободно. Если бы я могла больше походить на тебя: высунуть голову из окна машины, чтобы ветер дул мне в лицо, кричать шекспировские монологи на футбольном поле во время физкультуры.

Но это просто не я. Я недостаточно хороша такой, какая я есть?

Я кидаю рюкзак на пол и становлюсь на четвереньки. Всегда, думаю я, есть что улучшать.

– Какого хрена ты делаешь? – спрашивает Лис.

– Тебе лучше не знать, – говорю я.

Я ползу. Я гавкаю.

Мне хочется плакать.

Нат выглядит так, словно готова убить кого-то.

– Это глупо, – говорит она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Райан бежит ко мне. Наклоняется. Он ухмыляется, но в его глазах есть что-то еще – проблеск сочувствия, которое он не может подавить.

– Подсказка номер три, – тихо говорит твой бас-гитарист.

Вижу ли я в его глазах жалость? Не могу сказать отсюда. Я так долго смотрела только в твои глаза, изучая их язык. Я не понимаю, что начала видеть себя так же – твоими глазами. Только твоими глазами.

Я разворачиваю бумажку.

«Спой гимн страны на улице возле класса, где проходит твой шестой урок. Кто-то даст тебе следующую подсказку».

Я так и делаю. Я делаю все, и к концу дня мне хочется изменить свое имя и переехать жить в Гватемалу – убраться как можно дальше отсюда. Оно того стоит, говорю я себе, когда ты подходишь к моей последней классной комнате с бумажкой в руке. Ты достаешь гитару, и внезапно все ребята с тобой – твоя группа и все, кто оказались рядом, – вы поете панк-версию «My Girl».

Когда ты заканчиваешь, полшколы аплодируют импровизированному концерту, и ты крепко обнимаешь меня.

– Я так горжусь тобой за то, что ты сделала всю эту безумную хрень. Ты, должно быть, действительно любишь меня. Я боялся, что ты сдашься.

Я прячу лицо у тебя на шее, совершенно смущенная.

– Ты что, проверял меня?

– Я бы не сказал так… – ухмыляешься ты. – Но ты прошла проверку.

– Гэвин!

– Не злись, я люблю тебя! Мы идем на выпускной! – Ты целуешь меня прежде, чем я успеваю сказать что-то еще.

Твои губы прижаты к моим, твоя песня все еще звенит в ушах, и я забываю, что не сказала «да», что все это – танец, мы – предрешенный результат. Ты сказал мне быть твоей девушкой. Ты не ждал моего ответа по поводу выпускного. Я отдала тебе сердце на чертовом серебряном блюдечке, и ты съел его, кусочек за кровавым кусочком.


Ты отдаешь полицейскому свое удостоверение. Снова.

Мы еще даже не приехали на танцы.

– Ты там слишком ушел в сторону, сынок. Ты пил?

Мое лицо становится красным как свекла, и я тону в своем бальном платье, на выборе которого ты настоял («Я знаю, что смотрится на тебе лучше всего. К тому же, – добавил ты с дьявольской улыбкой, – мне нужно убедиться, что его легко снять»).

Ты не дал мне купить его. Думаю, ты слышал, как я говорила девочкам, что мне нужно отработать дополнительные смены в «Горшочке», чтобы покрыть расходы на бал. Это платье длиной в пол – ты сказал, что суперузкие и короткие платья для проституток, которые хотят заставить своих парней ревновать. В зависимости от освещения мое платье отсвечивает розовым, оранжевым, золотым. Мне хочется спрятаться под ним, превратить его в форт. Моя рука касается ожерелья, которое ты подарил: переплетающиеся ленточки с нанизанными бусинками, подходящими к моему платью.

– Нет, я не пил, сэр. Клянусь жизнью мамы, – говоришь ты. – Моя девушка… Э-э-э…

Я наклоняюсь вперед к окну и улыбаюсь офицеру самой очаровательной улыбкой из моего арсенала.

– Я поцеловала его, – говорю я. – Просто в щеку, но это очень его отвлекло. Простите. Это не повторится.

Офицер хмурится, видя твой костюм и мою красивую прическу.

– Выпускной бал? – спрашивает он.

Ты киваешь:

– Я двенадцатиклассник. В Рузвельт Хай. И… очень ответственный девственник.

Офицер смеется.

– Хорошо, – говорит он и отдает тебе твои права. – Теперь будьте аккуратнее. – Он смотрит на нас обоих. – И оставайтесь девственниками.

– Такую историю мы расскажем однажды нашим внукам, – говоришь ты, возвращаясь на дорогу.

Я вскидываю брови:

– Нашим?

Уголок твоих губ поднимается:

– Думаю, у нас их будет десять.

Все во мне становится теплым и сладким. Ты хочешь быть со мной всегда, не так ли?


Танцы проходят волшебно. Ты – идеальный джентльмен. На каждой фотографии я выгляжу счастливее, чем когда-либо была: я то смеюсь, то улыбаюсь, то целую тебя в щеку. Во время медленных песен ты тихо поешь мне на ухо; во время быстрых танцев ты прижимаешь меня к себе.

– Как ты это сделала? – спрашиваешь ты.

– Сделала что?

– Стала самой красивой девушкой здесь.

Что-то в том, что ты одет в костюм, заставляет меня хотеть исполнить стриптиз перед тобой прямо тут, на танцполе. Мне нравится, что ты распускаешь свой галстук-бабочку почти сразу же, потом расстегиваешь две верхние пуговицы. А твои рукава закатаны до локтя, так что я вижу мышцы рук, накачанные игрой на гитаре. О, и то, как ты держишь пиджак переброшенным через плечо на одном пальце, как делают звезды фильмов 80-х. Идеал.

Девушки смотрят на меня с завистью. Я знаю, они гадают, как я тебя заполучила. Я самая счастливая девушка в мире.

После танца ты сажаешь меня на заднее сиденье в «Мустанге», и мы целуемся, пока мои губы не опухают. Кто-то стучит в окно и светит в нас большим фонариком.

– Ребята, – говорит охранник, – проваливайте.

Я выглядываю из окна, пока ты садишься на место водителя. На парковке осталась одна наша машина. Когда мы сюда приехали, она была забита.

В течение следующего часа мы едем в одно из наших любимых мест для поцелуев – на парковку мормонской церкви (его облюбовали для свиданий местные подростки – кто бы знал?) и в тот дорогой квартал в другом конце города, где не так много уличных фонарей. Только вот кто-то из окрестных домов вызывает полицию из-за нас.

Снова подходят копы. Когда они нас отпускают, мы оба начинаем смеяться.

– Теперь у меня достаточно распутных рассказов, чтобы записать сегодня вечером в дневник, – дразню я.

– У тебя есть дневник?

Я киваю:

– С самого садика.

– Черт. Ты пишешь обо мне?

– Конечно же, я пишу о тебе. Но не волнуйся, он хорошо спрятан.

В конце концов мы оказываемся на темном участке улицы в твоем квартале, снова на заднем сиденье. Там удивительно удобно. Ты задираешь мое платье до бедер, а я вожу пальцами по твоим волосам. Твои губы, язык, пальцы – они по всему моему телу. Меня должно смущать, что ты все видишь и чувствуешь, и слышишь стоны, срывающиеся с губ, но мне не стыдно. Я закрываю глаза и дрожу, когда чистое наслаждение накрывает меня, и я понимаю, что это. И я офигеть как сильно люблю тебя.

Мои глаза распахиваются, а ты вытираешь рот о мое колено, улыбаясь, касаясь губами моей кожи.

– Боже, как мне нравится делать это с тобой.

– Правда? – шепчу я.

– Ты шутишь? Да.

Натали бы сказала: «Вы больные». Мама бы… Боже, не знаю, что бы она сделала.

Я знаю, это неправда, но не могу не чувствовать, что никто во всей истории мира не испытывал того, что мы чувствуем друг к другу. Как кто-то мог хотеть другого так сильно? Или чувствовать, что он настолько часть другого?

Я сажусь и тянусь к твоему ремню.

– Иди сюда, – шепчу я.

Помню, как однажды чирлидер в моем классе по геометрии говорила о Джастине Тимберлейке и сказала что-то типа «Я хочу от него детей», и мне это показалось очень странным.

Но теперь у меня та же мысль возникла из ниоткуда. Я хочу от тебя детей. Я хочу тебя внутри себя. Я хочу слиться с твоей кожей, чтобы быть с тобой все время.

– Люблю тебя, – шепчу я в твои губы.

На твоих губах появляется пьяная от любви полуулыбка:

– Я люблю тебя больше.

«Я одержим тобой». Когда ты сказал мне это, я была горда. «Не могу перестать думать о тебе. Иногда я не могу заснуть, пока не напишу песню о твоих губах, о звуке твоего голоса, о том, как твой средний пальчик чуть наклонен влево».

Мы останавливаемся до того, как заходим слишком далеко, и когда я перевожу дыхание, то чувствую облегчение. Я не хочу, чтобы что-то испортило сегодняшнюю ночь. Как бы сильно я тебя ни хотела, я не хочу терять невинность в ночь выпускного. Я не хочу, чтобы мой первый секс был таким клише.

Мы возвращаемся на передние места и едем к моему дому, в машине тихо играет инди-рок. Уже почти комендантский час – мама разрешила мне гулять до полуночи. Хорошо, что она поставила это правило. Оно не дает нам поехать во все еще строящийся квартал, где мы целовались в первый раз. Ты знаешь, что я еще не хочу заниматься сексом, но мы говорим об этом все время. Ты не давишь на меня. Я хочу тебя так же сильно, как и ты хочешь меня. Не знаю, как долго еще смогу держаться. Я просто испугана. Секс кажется огромным шагом, после которого больше нет возврата. Я не хочу быть одной из тех девушек-старшеклассниц, занимающихся сексом. Это просто будет… Неправильно. Все мои подруги девственницы. Я не хочу первой потерять невинность. И я не хочу, чтобы что-то между нами поменялось. Я боюсь того, что случится, если мы это сделаем.