Хезер Димитриос - Токсичный роман

Впервые ты причинил мне боль, когда взял эту тайную меня и раздавил между большим и указательным пальцами, словно жука. Ты не специально, но именно так я это чувствовала.

Мы сидим возле твоего бассейна, свесив ноги в воду. На дворе середина мая – весна. Новое начало. Солнце садится, тепло дня висит в воздухе. Ты мое солнце, светишь так ярко, что я могу смотреть только искоса. Я позволяю себе думать, что, может быть, я твоя луна – светящаяся, таинственная, пока не…

– Ты не очень глубокая. – Ты произносишь эти ранящие слова задумчиво самому себе, словно удивлен. Они бьют меня под ребра.

Внутри я – «сломленная девушка, разнесенная на кусочки»: взрывы, бомбежка, внезапная, сносящая все во мне, что отважилось встать вокруг тебя. Как я и ожидала, я недостаточно знакома с искусством, чтобы держать под руку Гэвина Дэвиса.

Снаружи я – «глупая подружка»: безразличная девушка, жар горит на моих щеках, и я отворачиваюсь в сторону неглубокой части пруда. Неглубокой.

Я вспоминаю приложение со словарем на телефоне, которое все время приходится использовать, когда я читаю такие вещи, как «Мастер и Маргарита» или «Пробуждение». Или тот раз, когда я не знала слово «недоросль» в словарной викторине. Или что я не понимаю, почему девушкам нравится Джейн Остин. Ты прав: я не глубокая.

– Да, – говорю я, – знаю.

Слова причиняют боль, но Великан говорит мне то же самое уже многие годы, только вот он использует синонимы: тугоголовая, тупая, думай своей чертовой головой, Грейс.

И мама: «Лига плюща? Дорогая, будь реалистом».

Я не знала, как произносить слово «скабрёзный». Я прочитала его в книге, не могу вспомнить, в какой, и, признаю, я думала, что скабрезный, а не скабрёзный. Я знала, что в целом это значит «пошлый, непристойный», но я никогда не слышала, чтобы это слово произносили вслух. Моя семья обычно не использует книжную лексику, кроме тех моментов, когда мама говорит мне, что то, что я делаю – маразм или что я невежда. Я долгое время не знала, в чем разница между эпифанией и эпитомой. Я учу слова, когда читаю книги, так что делаю это почти каждый день, но произношу слова неправильно. Когда кто-то указывает на это, я чувствую себя глупой. Словно на мне дурацкий бумажный колпак, а все остальные в шляпах и беретах. Сложно поверить, что детей заставляли носить такие[13]. Привет, тупица. Надень это на свою голову, а мы посмеемся, какой ты глупый.

Вот что происходит прямо сейчас. Я чувствую себя голой. Тебе было не сложно пробить доспехи, которые я надеваю со всеми остальными, щит, который я строила годами из боли и смущения. Ты обладаешь силой делать мне очень больно, Гэвин. Как в «Весеннем пробуждении»: «О, меня сейчас ранят… О, ты будешь моим синяком». Может быть, единственный способ узнать, что ты действительно кого-то любишь – если они могут сломать тебя одним предложением.

Ты смотришь на написанные песни в вездесущем черном кожаном блокноте, те, которые я не поняла, когда ты прочитал их мне минуту назад. Это разочаровало тебя – вот ты тут пытаешься поделиться со мной своим сердцем, своей сущностью, а твоя девушка, та, которая должна понимать, не понимает. Я не оправдываю твоих запросов. Это разочаровывает и меня тоже. Я думала, что смогу понять слова, которые ты вытащил из своей души. Но я не знаю, что они означают.

Ты вздыхаешь и пытаешься снова:

Что такое евгеника? И кровавая роза – значит ли это, что я вроде как нападаю на тебя с шипами? Что я сделала не так? Или это про Саммер?

Вот это я: не самая яркая лампочка. Не самый острый нож.

Ты берешь меня за руки и смотришь мне в глаза. Я изо всех сил стараюсь не плакать, потому что знаю, что парни не любят, когда девушки плачут, но слезы все равно проливаются.

– Черт, – говоришь ты. – Милая, прости… Я не имел в виду… Слушай, ты неправильно поняла…

Ты обнимаешь меня и прижимаешь к себе:

– Я просто хотел сказать, что мы разные, и мне это нравится, – шепчешь ты. – Не могу передать, как ты хороша для меня.

– Как могу я быть хороша, если не понимаю твои песни? – бормочу я. Я плачу в твою рубашку с надписью «Рок-звезда», которую купила тебе, и она немного пахнет детской присыпкой. Я закрываю глаза.

– Что мне в действительности нужно, так это кто-то, кто будет рядом несмотря ни на что, – говоришь ты. – Мне нужен кто-то, на кого можно положиться.

От этого мне не становится лучше. Это словно сказать, что я Volvo или типа того. Я не хочу быть надежной. Я хочу быть Ferrari – гладкой и быстрой, чертовски сексуальной. Ты откидываешься назад и нежно проводишь руками по моим волосам. Я хотела сделать стрижку, как у Лис, но ты сказал, что тебе нравится так, как есть. Мне нужно было отрезать их, Гэв. Нужно было сделать то, что я, блин, хотела. Но я этого не сделала, не так ли?

– Мы подходим друг другу. Как… пазл. Понимаешь? – говоришь ты.

Я думала, что никому не подхожу, но с тобой это может измениться. Может.

– Но… – Я беспомощно смотрю на тебя. – Противоположное глубокому – поверхностный. Ты думаешь, что я какая-то легкомысленная, с куриными мозгами…

– Я не имел в виду «глубокий», как в… Вот так. Я имел в виду… – Ты хмуришься и на мгновение отворачиваешься. Снимаешь свою шляпу и проводишь рукой по волосам. – Ты идеальна, Грейс. Вот что моя тупая башка пыталась сказать. Я имею в виду,

ты не измученный человек. Ты хорошая и милая, и это чертово дерьмо тебе непонятно, потому что это полная хрень. – Твои глаза затуманиваются. – Я полная хрень.

– Гэвин…

– Нет, это так. Какой парень говорит любимой девушке что-то вроде этого? Я тебя не заслуживаю.

Ты заслуживаешь кого-то получше. Вот в чем проблема. Не могу представить, как я когда-либо заслужу место рядом с тобой.

Ты встаешь и протягиваешь мне руку.

Я молча беру ее и следую за тобой в угол дворика, который не виден твоим родителям через раздвижную стеклянную дверь. Ты садишься на траву и тянешь меня сесть сверху, мои ноги по обеим сторонам твоих бедер. Когда все заканчивается, я уже не знаю, где верх, где низ, и только хочу больше, больше, больше. Я забываю, что ты думаешь, что я не глубокая, и забываю боль внутри. Ты стираешь ее поцелуями.

Я не могу перестать думать о том, что ты мне сказал. Целую неделю это беспокоит меня, словно иголки под кожей. «Ты не очень глубокая». Ты спрашиваешь меня, в чем дело. «Ничего, все хорошо». Улыбка, улыбка. И все хорошо. Кроме тех моментов, когда это не так.

Я ловлю себя на том, что слежу за каждым словом, которое говорю тебе, гадая, что оно говорит обо мне. Я ищу разочарование в твоих глазах, нервничаю, когда ты играешь мне свою новую песню. Я хожу по раскаленным углям уже неделю. На этих выходных ты на севере у бабушки и дедушки, так что я провожу субботу с девчонками, втайне наслаждаясь маленькой передышкой от тебя. Передышкой от меня такой, какая я с тобой.

– Пришло время для еды бедных девушек, – говорит Нат, заезжая в отдел Wendy’s для автомобилей. Она смотрит на меня.

– Меню «Всe по доллару»?

– А что, есть другие? Мне картошку фри и чили, – говорю я. – И «Фрости».

– Лис? – спрашивает она.

– То же самое.

Она делает заказ, и мы скидываемся, чтобы расплатиться, а потом отправляемся в дом Лис, который находится в дорогом квартале в нескольких милях за городом.

– Ты все еще девственница? – внезапно спрашивает Лис, наклоняясь вперед. – Пытливые умы хотят знать.

– О боже, это еще откуда? – говорю я.

– Да ладно, ты будто думала, что мы не спросим, – говорит Нат.

– Да. Все еще девственница.

– Я думала, он уже лишил тебя невинности, – говорит Лис. – Когда они встречались с Саммер, было очевидно, что она ему нравится, но с тобой он словно… одержим.

Я улыбаюсь:

– Это хорошо.

Прошлой ночью ты настоял на том, чтобы засыпать вместе, так что мы созвонились по FaceTime. Я уснула первой. А когда проснулась утром, увидела, что ты свернулся на боку, твои волосы закрывали глаза. Без футболки. Ты очень милый, когда спишь.

Я бросаю взгляд на Нат:

– Говоря об одержимых парнях… Что насчет тебя и Кайла?

– О да. Он в последнее время так и вьется вокруг тебя, – говорит Лис.

Нат не может сдержать улыбку:

– Возможно… Мы немножко целовались прошлым вечером.

Визг.

– ЧТО? Давай подробности, – говорю я.

– Хорошо, когда я сказала «целовались», я не имела в виду так, как ты с Гэвином. Просто поцелуи. Немного. И все, – говорит Нат.

– С языком? – спрашивает Лис беспристрастно.

Нат становится красной как свекла:

– Да. Немного.

– А что бы Иисус сказал по этому поводу? – дразню я.

Нат показывает мне язык:

– Я его не спрашивала об этом.

– Я хочу с кем-нибудь целоваться! – Лис театрально падает назад на автомобильное сиденье.

Я тянусь и сжимаю ее руку:

– Она где-то там, ждет тебя.

– Да. Типа в Антарктике, – бормочет подруга.

Когда мы приходим к Лис, то переодеваемся в купальники и идем сидеть в ее джакузи.

– Ты в порядке? – спрашивает Нат.

Я погрузилась в свои мысли, снова вспоминая разговор с тобой по телефону этим утром, гадая, не сказала ли что-то глупое.

– Что? Ага, все хорошо, – говорю я и опускаюсь ниже в воду.

– Нет, не хорошо, – говорит Лис. Она склоняет голову набок, изучая меня. – Что случилось?

Я не хочу быть неверной тебе, но мне нужно снять эту тяжесть с груди.

– Гэв… Сказал кое-что на прошлой неделе, что… То есть это ничего такого, но, девчонки, вы считаете, что я глубокая?

– Глубокая? – спрашивает Нат.

– Типа я могу философствовать или, не знаю, быть глубокой. Понимаете?