Джулия Куинн - Точно как на небесах

С ним все будет в порядке.

– Гонория?

Она посмотрела на него вопросительно.

– Ты качаешься, – пояснил он. – Я бы помог тебе, но…

– Я действительно чувствую себя не очень… устойчиво, – ответила она, направляясь к креслу у кровати. – Я думаю…

– Ты ела?

– Да, – сказала она. – Нет. Немного. Наверное, мне действительно следует поесть. Думаю, я просто… чувствую облегчение. – И потом, к своему ужасу, Гонория начала всхлипывать. Внезапно, как будто на нее накатила высокая океанская волна. До этого она держала себя в руках, но теперь, когда поняла, что с Маркусом все будет в порядке…

Она была словно струна скрипки, натянутая – и лопнувшая.

– Прости, – произнесла она между всхлипами. – Я не знаю… Я не хотела… Я просто так рада…

– Шшшш, – прогудел он, взяв ее за руку. – Все в порядке. Все будет хорошо.

– Я знаю, – ответила Гонория. – Я знаю. Поэтому и плачу.

– Поэтому плачу и я, – тихо произнес он.

Гонория повернулась. Слезы не катились по его лицу, но глаза были мокрыми. Она никогда не видела, чтобы Маркус проявлял такие эмоции, и никогда не считала такое возможным. Дрожащей рукой она дотронулась до его щеки, потом до уголка его глаза и убрала пальцы, когда одна из его слез упала на ее руку. А потом она сделала нечто, чего не ожидали ни Маркус, ни она сама.

Гонория крепко обняла его и уткнулась лицом в его шею.

– Мне было так страшно, – прошептала она. – Я даже сама не знаю, насколько я была испугана.

Он обнял ее в ответ. Вначале нерешительно, но потом Маркус расслабился и нежно погладил ее по голове.

– Я просто не знала, – сказала она. – Я не сознавала. – Это были только слова, значение которых даже она теперь не понимала. Она просто… просто…

Гонория подняла взгляд. Ей необходимо было увидеть его лицо.

– Гонория, – прошептал Маркус, глядя на нее как будто в первый раз. Его глаза были теплыми, шоколадно-коричневого цвета, полными чувства. Что-то полыхало в их глубинах, что-то, чего она не могла распознать, и медленно, очень медленно, его губы коснулись ее.

Маркус никогда не смог бы объяснить, почему он поцеловал Гонорию. Он не знал, почему это сделал. Она плакала, и он обнимал ее, все было естественно. Он не чувствовал никакого желания ее поцеловать.

Но потом она посмотрела на него. Ее глаза – о, эти прекрасные глаза – блестели от слез, ее полные губы дрожали. Его дыхание остановилось. Мысли остановились. Что-то, знавшее – в его руках женщина, – проснулось внутри, и Маркус потерял себя.

Он изменился.

Он должен был поцеловать ее. Должен был. Это было так же необходимо, как дышать.

И когда он сделал это…

Земля перестала вращаться.

Птицы перестали петь.

Весь мир замер, все, кроме его, ее и их легкого поцелуя.

Внутри Маркуса проснулись страсть и желание. И он понял – если бы он не был так слаб, он пошел бы дальше. Он бы не смог остановиться. Он прижался бы к ней, насладился бы ее мягкостью, ее ароматом.

Он глубоко поцеловал бы ее и коснулся. Везде.

Он умолял бы ее. Он умолял бы ее остаться, умолял бы принять его страсть, умолял бы принять его.

Он желал ее. И это его пугало.

Ведь это Гонория. Он обещал охранять ее. А вместо этого…

Маркус оторвался от ее губ, но не смог отстраниться. Касаясь ее лба своим, он прошептал:

– Прости меня.

Потом она ушла. Но она не могла покинуть комнату мгновенно. Он видел, как дрожат ее руки, как дрожат ее губы.

Он поступил как животное. Она сохранила ему жизнь, и вот как он ее отблагодарил?

– Гонория, – прошептал он. Он приложил пальцы к губам, как будто еще мог почувствовать ее.

И почувствовал. Проклятие.

Он все еще чувствовал ее поцелуй, легкое касание ее губ еще щекотало его.

Она была с ним.

И у Маркуса возникло странное ощущение, что так будет всегда.

Слава Богу, Гонории не пришлось провести весь день, мучительно размышляя о поцелуе с Маркусом.

Вместо этого она спала.

От спальни Маркуса до ее комнаты было недалеко, и она сосредоточилась на одной цели – ставить одну ногу впереди другой и сохранять вертикальное положение, пока не достигнет комнаты. А после этого она легла на кровать и не вставала следующие двадцать четыре часа.

Если она и видела сны, то не помнила их.

Когда она проснулась – все в том же платье, – было утро. Нужно было помыться, переодеться, позавтракать – за столом она радостно настояла на том, чтобы миссис Уэдерби присоединилась к ней, и они говорили о множестве вещей, не имеющих никакого отношения к Маркусу.

Яйца были необыкновенными, как и бекон, и гортензии за окном.

Гортензии. Кто бы мог подумать?

Она успешно избегала не только Маркуса, но и разговоров о Маркусе, пока миссис Уэдерби не спросила:

– Вы сегодня уже навещали милорда?

Гонория остановилась, не донеся оладью до рта.

– Мм, еще нет, – ответила она. Масло с оладьи капало ей на руку. Гонория положила ее обратно и вытерла пальцы.

А потом миссис Уэдерби произнесла:

– Уверена, он очень обрадуется вам.

А значит, Гонории следовало немедленно к нему пойти. После всех усилий, которые она приложила, заботясь о нем, было бы очень странно, если бы она просто махнула рукой и сказала: «О, я уверена, с ним все хорошо».

До спальни Маркуса идти было примерно три минуты, на три минуты дольше, чем она хотела бы думать о трехсекундном поцелуе.

Она поцеловала лучшего друга своего брата. Она поцеловала Маркуса… Который, как она полагала, был и ее лучшим другом.

И это, если подумать, было не менее удивительно, чем поцелуй. Как такое случилось? Маркус всегда был другом Дэниела, а нее ее. Или, точнее, в первую очередь другом Дэниела, а уж потом – ее. Не то чтобы…

Гонория остановилась. У нее уже кружится голова.

А, какая разница! Маркус наверняка об этом и не думал. Возможно, он даже был в бреду. Возможно, он даже ничего не вспомнит.

И можно ли это назвать поцелуем? Все произошло очень, очень быстро. И значит ли что-нибудь вообще поцелуй, если целующий (он) безумно благодарен целуемой (ей) и, вероятно, даже чувствует себя в долгу?

Она, в конце концов, спасла Маркусу жизнь. Поцелуй отчасти даже закономерен.

Кроме того, Маркус сказал: «Прости меня». Считается ли поцелуй поцелуем, если целующий извинился?

Гонория думала, нет.

И все же она совершенно не хотела с ним разговаривать, и когда миссис Уэдерби сообщила ей, что Маркус все еще спал, когда она его навещала, Гонория решила поспешить и успеть, пока он не проснулся.

Дверь в спальню все еще была немного приоткрыта, и Гонория очень медленно открыла ее пошире. Немыслимо, чтобы в таком доме, как Фензмор, скрипели петли, но слишком осторожной быть нельзя. Просунув голову в щель, она заглянула внутрь, посмотрела на него и…

Он повернулся и посмотрел на Гонорию.

– О, ты проснулся! – слова слетели у нее с языка, как чириканье ошеломленной птички.

Черт.

Маркус сидел в кровати, по пояс укрывшись одеялом. Гонория с облегчением заметила, что он наконец в ночной рубахе.

Он показал ей книгу.

– Я пытался читать.

– В таком случае не буду тебе мешать, – быстро проговорила она, хотя, судя по интонации, его попытки пока не увенчались особым успехом.

Потом она присела в реверансе.

В реверансе!

Почему она сделала реверанс? Никогда в жизни Гонория не приседала в реверансе перед Маркусом. Она кивала ему и даже слегка сгибалась в коленях, но, Господь свидетель, он бы покатился со смеху, если бы она присела в реверансе. Вполне возможно, он и сейчас смеется. Но Гонория убежала, не дождавшись его реакции.

Тем не менее, встретив мать и миссис Уэдерби в гостиной, она могла совершенно честно сказать, что навестила Маркуса и нашла его весьма бодрым.

– Он даже читает, – поведала им Гонория абсолютно обыкновенным тоном. – Хороший знак.

– Что он читал? – вежливо спросила мать, наливая Гонории чаю.

– Эм… – Гонория моргнула, не в силах вспомнить ничего, кроме темно-красной кожаной обложки. – Я, честно говоря, не обратила внимания.

– Нам, вероятно, следует принести ему побольше книг, – заметила леди Уинстед, передавая Гонории чашку. – Осторожно, горячо, – предупредила она и продолжила: – Невыносимо скучно лежать в кровати. Говорю по своему опыту. Я была прикована к постели четыре месяца, пока вынашивала тебя, и три месяца – пока вынашивала Шарлотту.

– Я не знала.

Леди Уинстед отмахнулась:

– С этим ничего нельзя было поделать. У меня не было выбора. Но книги определенно сохранили мне разум. В постели можно либо читать, либо вышивать, а я никогда не видела Маркуса с иголкой и ниткой.

– Действительно, – улыбнувшись, согласилась Гонория.

– Ты должна осмотреть его библиотеку и выбрать что-нибудь. А когда мы уедем, он может взять мой роман. – Мать поставила чашку. – Я привезла один, автор – Сара Горели. Я почти дочитала его. Совершенно замечательное произведение.

– «Мисс Баттеруорт и Безумный барон»? – с сомнением спросила Гонория. Она тоже прочитала этот роман и нашла его весьма занимательным, однако до нелепости мелодраматичным, и не могла себе представить, чтобы Маркус получил от него удовольствие. Если Гонории не изменяла память, главная героиня этого произведения постоянно где-то висела – то на краю скалы, то на дереве, то на карнизе.

– Наверное, он предпочел бы что-нибудь более серьезное.

– Скорее, он думает, что хочет чего-то более серьезного. Но мальчик и так слишком серьезен. Ему нужно больше легкости в жизни.

– Он уже далеко не мальчик.

– Для меня он всегда будет мальчиком. – Леди Уинстед повернулась к молчавшей до сих пор миссис Уэдерби: – А для вас?

– О, конечно, – согласилась миссис Уэдерби. – Но я знаю его еще с пеленок.

Гонория была уверена – Маркус вряд ли одобрил бы эту беседу.