— Куколка! — икнув, проревел Штольц. Он всегда говорил с ней на французском. Хочешь поехать со мной на эти выходные в Бретань?

— В Бретань?! В январе?! — раздраженно переспросила она. — Может, уж сразу в Антарктиду?

— О, в Бретани сейчас чудесно!

— Чудесно, да. И особенно холодно. Если уж ты и впрямь захотел развлечь меня поездкой, почему бы нам не отправиться на юг? Я бы с удовольствием отдохнула в Риме или Неаполе.

— Куколка, не забывай, идет война.

— Ну и что? Я думала, что итальянцы наши союзники.

— Да, это так, но я никак не могу поехать на выходные в Рим. Берлину бы это совсем не понравилось. Если уж на то пошло, то Берлину не понравится то, что я собираюсь взять тебя в Бретань, но я тебя возьму, потому что мне очень не хватало бы там моей куколки! — Он противно улыбнулся ей. — Мы будем там есть устриц! Скажи, ты ведь любишь устриц?

Она поставила пластинку Бэнни Гудмэна. Они оба обожали американский свинг.

— Я не настолько люблю устриц, чтобы из-за них мерзнуть в Бретани, — сказала она и ушла на кухню, чтобы заварить чай, купленный на черном рынке.

Он появился в дверях кухни, тучный, напившийся. Его налившиеся кровью глаза под толстенными стеклами очков немного косили, что всегда случалось, когда он принимал слишком много алкоголя.

— Там есть одна крепость, — заплетающимся языком пробормотал он. — Мне нужно посетить ее. Там-то как раз и делают ту «тяжелую воду», о которой я рассказывал. Но там, совсем рядом, у дороги, есть замок, где мы сможем остановиться. Он очень красивый и милый. Принадлежит одному богатому банкиру, который встретит нас как родных. Ну скажи: да! Куколка! Ну, пожалуйста! Мы здорово проведем время! Ну скажи: да!

Лора запомнила все, что он ей сказал…

— Ладно, — согласилась она. — Если ты действительно так хочешь…

Он счастливо улыбнулся, подошел к ней и обнял ее.

— Ах ты моя куколка! — ласково бормотал он, целуя Лору.

Лора закрыла глаза и стала думать о Кларке Гейбле.


В начале шестого часа утра 23 января Шарль Пепен, крестьянин из Шартра, въехал в Париж на своей крытой повозке, запряженной лошадьми. Комендантское время — с полночи до пяти утра — только что истекло. Пепен делал сейчас то, что со времени начала оккупации делал трижды в неделю: вез дрова на рынок, где рассчитывал продать их с большой выгодой, так как в Париже ощущался острый недостаток топлива.

Изо рта у Шарля и из ноздрей у его коняг вырывались на морозный воздух клубы пара, и, несмотря на то что было еще темно и холодно, неутомимые и отважные парижские домохозяйки уже выстроились в длинные очереди перед дверями булочных и продуктовых магазинов: они терпеливо ожидали семи часов, когда их допустят к прилавкам, чтобы купить хлеба, суррогата кофе и брюквы. В довоенные времена французы скармливали последнюю разве что лошадям, теперь же она являлась непременным блюдом парижской кухни. Вскоре впереди показалось величественное здание из стекла и железа — центральный парижский рынок. Крестьянин подъехал к дровяным рядам и спрыгнул на землю. Он глянул на двух немцев, стоявших вдалеке и смотревших в другую сторону, затем дважды стукнул кулаком в борт повозки. В следующее мгновение из-под ее ложного дна показались Ник и Репе Рено. Они ехали в тесноте от самого Шартра. Соскочив на землю, они тут же устремились прочь.

На Ника произвела впечатление налаженность работы движения Сопротивления. В крестьянском домике неподалеку от Ля-Рошели он получил документы на свое новое имя — Жюль Гранэ. Искусно выполненная «липа», конечно. На поезде они без приключений добрались до Шартра. Там им выдали велосипеды, на которых они отправились к Шарлю Пепену, и вот теперь — Париж.

Им нужно было попасть в южную часть города. Для этого они воспользовались метро. Вначале они были в вагоне одни, но на второй остановке в него вошли два немца. Крепко подвыпившие. У оккупантов был странный обычай: коротать комендантское время в барах. Ник забеспокоился, но немцы плюхнулись в другом конце вагона и тут же захрапели.

Ник и Рене вышли из метро недалеко от Версаля, прошли несколько кварталов до Рю-де-Вожирар, затем нырнули в узенькую боковую улочку и в середине ее нашли четырехэтажный дом № 5. В подъезде сидела консьержка, в пальто, варежках и вязаной шапочке, укутанная еще и в одеяло. Она взглянула на Рене и кивнула ему. Они бегом поднялись по старинной каменной лестнице на третий этаж. Рене отпер своим ключом дверь в какую-то квартиру. Она состояла из четырех комнатенок и выходила окнами на заднюю аллею. Комнаты с высокими потолками были обставлены удобной мебелью. Поначалу Ник подумал, что квартира пуста. Но едва Рене закрыл дверь, как из-за занавески, закрывавшей вход в гостиную, показались двое, на ходу убирая пистолеты.

— Ги и Поль, — проговорил Рене. — А это Жюль Гранэ. Он же Ник Флеминг.

Ник обменялся с молодыми людьми рукопожатием. Затем Ги ушел на кухню и появился оттуда с кофейником и четырьмя чашками.

— Это настоящий кофе, — сказал он, улыбаясь. — Не тот суррогат, которым нас потчуют господа оккупанты. Мы реквизировали несколько банок из поезда, который пустили под откос около Лиона.

— Настоящий кофе? Это первая хорошая новость для меня во Франции, — проговорил замерзший Ник.

— Ги кинорежиссер, — сказал Рене. — А Поль литератор.

— После войны мы планируем создать фильм об оккупации, — сказал Поль. — Так что то, чем мы сейчас занимаемся, рассматриваем как репетиции и кинопробы.

— У Ника в Голливуде есть своя студия, — заметил Рене.

На Ги и Поля это явно произвело впечатление.

— Значит, надо его беречь, — сказал Ги, и все четверо рассмеялись.

После кофе Рене сказал:

— Диана Рамсчайлд пока не знает, согласились ли вы приехать или нет. По понятным причинам мы держим ее в неведении. Теперь, когда вы здесь, мы свяжемся с ней и организуем встречу. Не беспокойтесь, мы ей не доверяем и знаем, что это все может оказаться ловушкой. Ей придется раза два сходить по ложные явки, прежде чем мы пустим ее сюда. Так что, если за ней будет немецкий хвост, встреча не состоится.

Ник помешал ложкой в своей чашке.

— Интересно, — проговорил он, — почему это она решила говорить только со мной? Я знаю, что она вам рассказывала, — что она при смерти, все еще любит меня, хочет в последний раз увидеться, — но если честно, чем больше я обо всем этом думаю, тем больше все это напоминает мне сущий бред. Тут что-то другое.

— Ну что ж, — сказал Рене, — скоро мы все узнаем. Не будем от вас скрывать: контрольная встреча уже назначена на сегодня в полночь. Время еще есть, и мы можем поспать. Четыре часа тряски в телеге с дровами я не могу назвать приятным времяпрепровождением.

— Да, конечно, это был не Восточный экспресс, — согласился Ник.

— Эта Диана Рамсчайлд неплохо устроилась в военное время, Дама под вуалью, как ее называют, — сказал Ги. — Мне плевать, какими мотивами она руководствуется, помогая нам… Я все равно никогда не забуду ей то, что она делала деньги в то время, когда Франция страдала.

— Ги типичный парижанин, — заметил Рене. — Он презирает бедных и ненавидит богатых.

— Я ненавижу предателей, — спокойно ответил Ги. — А что до этой шлюхи Лоры Дюкас, которая служит подстилкой этой жирной свинье с генеральскими погонами, ездит на личной машине и купается в мехах и драгоценностях, то ей уже впору нацепить железный крест за заслуги перед рейхом.

— Возможно, — прервал его Рене, — но лучше помолчи об этом. Не забывай, что это не один из, твоих фильмов, где есть хорошие и плохие ребята. Если Лора Дюкас в самом деле может помочь, я сам приколю ей на грудь Лотарингский крест. А если ее информация будет очень важной, я себе кое-что оторву и нацеплю ей вместо ордена!

— Джентльмены, — фыркнул Поль с шутливой чопорностью. — Ваша беседа выходит за рамки приличий.


Увидев ее входящей в комнату, он поразился ее красоте. На ней была норковая накидка до пят, что выдавало богатство, просто вызывающее по меркам военного лихолетья. Ее крашеные золотистые волосы были уложены в красивую прическу. На голове был зеленый тюрбан из атласа, а нижнюю часть лица закрывала легкая светло-зеленая вуаль. Все это придавало ей экзотический гаремный вид и выглядело чарующе. Под накидкой на ней было вечернее платье из серебристой парчи, которое слабо мерцало при свете свечей (электричество на ночь выключалось). Ее руки, обтянутые перчатками, сжимали инкрустированный драгоценными камнями золотой кошелек от Картье. Ник, который однажды купил точно такой же для Эдвины, знал, что он стоит никак не меньше трех тысяч долларов. Этот царственный наряд и царственная осанка выглядели вызывающе под угнетенным военными лишениями Парижем. Диана подошла к Нику, подняла на него свои удивительные зеленые глаза и сказала:

— В последний раз наша встреча происходила при совсем других обстоятельствах.

Ник вспомнил пыточную камеру гестаповской тюрьмы.

— Это еще мягко сказано, — ответил он.

Она взглянула на французов, которые стояли тут же и держали наготове свои пистолеты.

— Я поступила честно и не привела за собой немцев. А теперь я желаю говорить с Ником Флемингом наедине.

Рене протянул к ней руку.

— Мне придется осмотреть вашу сумочку, — потребовал он.

Диана почти презрительно кинула ему свой роскошный кошелек.

— Я не собираюсь покушаться на своего старого друга, — сказала она. — В кошельке нет ничего кроме туши для ресниц и мелких денег. Губной помады и румян там нет. Моему лицу они не нужны. — Она снова обернулась к Нику. — Хотя я должна наконец признаться, что много лет назад пыталась убить тебя. Вы так и не узнали, кто застрелил Рода Нормана?

— Пуля предназначалась для меня, не так ли?