— Как бы то ни было, а опасность того, что твоя мать была носительницей отвратительной социальной болезни, реально существует. А если принять во внимание ту бедность, в которой ты проживал со своей матерью, и, я бы сказал, вынужденную интимность, то не следует отбрасывать возможность того, что она заразила тебя. Ради безопасности наших воспитанников мне придется тебя осмотреть. — Он подошел к окну, которое располагалось как раз за его столом, и опустил темную шторку. — Пожалуйста, Томпсон, разденься.

— Раздеться?

— Да. Совсем. Донага.

Он включил настольную лампу и занавесил остальные окна. Ник почувствовал, что происходит нечто странное, но не знал, что еще остается делать, кроме как повиноваться Он встал со своего стула и начал раздеваться.

— Ботинки тоже? — спросил он, чувствуя, что покрывается холодной испариной.

— Если тебе не трудно, — раздался ответ.

Когда Ник был готов, доктор Трусдейл приблизился к нему и стал осматривать с ног до головы.

— Мм… Я вижу, ты вполне уже созрел, Томпсон. Ты занимаешься мастурбацией?

Пот тонкой струйкой пробежал у Ника между лопаток.

— Чем я занимаюсь?

— Ты играешься с ним? Ты, как это вульгарно называется, «дрочишь»?

— Н-нет…

— Нет, сэр. А ты не мастер заливать. В моем учреждении нет ни одного подростка, который бы не предавался по временам этому пороку. А теперь спокойно. Я осмотрю твои органы на предмет обнаружения поражений сифилитического характера. Не нервничай, больно не будет.

Ник весь напрягся, пока доктор Трусдейл, сев возле него на корточки, ощупывал его пенис и яички. У мальчика на миг перехватило дух, когда доктор чуть сдавил их. Наконец осмотр закончился и доктор выпрямился.

— Хорошо, Томпсон, кажется, все чисто. Но учти, что болезнь может дремать в организме годами. Я буду время от времени осматривать тебя так же, как сегодня. Для твоего же блага и, конечно, для безопасности всех наших воспитанников. — Он улыбнулся и положил свои руки Нику на плечи. — Не пугайся. Мне хочется, чтобы ты считал меня своим другом. — Он заглянул в наполненные ужасом глаза мальчика и мягко произнес: — Ты очень красивый юноша, Томпсон. — Доктор вернулся к своему столу. — Ты можешь одеться.

Натягивая на себя одежду, дрожащий от страха Ник сознавал, что, если ему доведется провести в этом приюте долгое время, с ним непременно случится что-то ужасное. Что конкретно, он не знал, но знал другое: доктор Трусдейл ему не друг.

— Это не тюрьма, — продолжил доктор, сев за стол. — С другой стороны, это, понятно, не частная школа для богатых детей. Ребята у нас много работают и мало играют. Если их отношение к жизни измеряется категориями взаимопомощи, христианской любви к ближнему, такие воспитанники живут хорошо. Если же кому-нибудь становится непонятной ценность сотрудничества с окружающими, таких ожидает наказание. Те воспитанники, которые предпочитают сотрудничать лично со мной, э-э… пользуются некоторыми привилегиями. — Он еще раз улыбнулся Нику. — Надеюсь, ты будешь сотрудничать со мной, Томпсон.

Ник как раз заканчивал застегивать рубашку, но от этих слов кровь застыла у него в жилах. Этот новый кошмар, увенчавший собой целую пирамиду прочих потрясений, выпавших на последние дни, был страшен. Помимо смутных угроз доктора Трусдейла, одно обвинение в том, что он когда-либо мог иметь сексуальный контакт с матерью, чего стоило!

Слово «кровосмешение» на всю жизнь стало для Ника Флеминга самым отвратительным.


— Обед в полпервого, ужин в шесть, — сообщил главный надзиратель Сайкс, провожая Ника вверх по деревянной лестнице на второй этаж. — Приготовление домашнего задания с семи до девяти. Отбой в полдесятого. Подъем в шесть пятнадцать. Завтрак — в семь утра. Уроки и работа — с восьми. В субботу и воскресенье — свободен, как голубь, правда, в воскресенье еще церковь.

«Боже, помоги мне отсюда выбраться! — отчаянно думал Ник. — Боже, ну что тебе стоит?»

— Вопросы?

— Нет, сэр.

— Здесь не так плохо, как кажется. Привыкнешь и ты.

Они наконец дошли до конца лестницы и вступили в длинный коридор, который разделял собой пополам весь второй этаж приюта.

— На этаже четыре спальных отделения: А, Б, В и Г. По двадцать ребят в каждом. Тебе идти в «Г». Три года назад удобства еще были на дворе, тебе повезло: государство построило туалет в здании. У нас даже душевые есть, правда, с горячей водой небольшие перебои. Но вообще доктор Трусдейл поставил сюда самое современное оборудование. Все ребята меняют белье через день…

Грузный надзиратель болтал без умолку до тех пор, пока они не добрались до конца коридора, где была дверь с табличкой «Г». Он втолкнул Ника в большую унылую комнату, в которой было двадцать железных коек. В ногах у каждой стояло по тумбочке. С потолка на длинных проводах свешивались голые лампочки. Ни картин на стенах, ни ковра на полу. Ничего. Вполне возможно, что приют не был тюрьмой, как говорил доктор Трусдейл, но уж больно он на нее смахивал.

— Запомни: твоя койка под номером «4», — сказал толстый надзиратель. — Тебе придется аккуратно заправлять ее каждое утро до завтрака. Хейнс — это староста твоего спального отделения — покажет тебе, как это делается. Кстати, мой совет: слушайся Хейнса. А это твоя тумбочка. Все твои шмотки должны храниться в ней.

Он достал из кармана золотые часики и сверился с ними.

— Через двадцать минут обед. Столовая внизу, в задней части дома. Найдешь там меня, я покажу тебе твое кольцо для полотенца в умывальнике и стол, за которым ты будешь всегда есть. Жрать-то охота?

— Да, сэр, — честно признался Ник.

— У нас очень питательная еда, — невесело сказал Сайкс. — Доктор Трусдейл изучал диетологию. — Он доверительно понизил голос: — Да видать маленько переучился.

При этом его толстощекое лицо страдальчески скривилось. Затем Сайкс ушел из спальни, закрыв за собой дверь.

Оставшись один, Ник присел на краешек своей койки.

«Нужно выбираться отсюда, — думал он. — Но куда я пойду?» На какую-то минуту он опять было пустил слезу, но потом рассудил иначе: «К черту! Слезами делу не поможешь. Надо придумать, как отсюда сбежать».

И тогда он увидел пожарную дверь в стене в дальнем конце спальни. Встав с койки и подхватив свои пожитки, он прошел туда, открыл дверь и выглянул наружу. Внизу была лужайка. Все, что ему нужно было сделать, это спуститься по лесенке на землю и уйти на свободу.

«К черту стирку белья через день и диетологию! К черту этого странного доктора Трусдейла», — думал Ник, выбираясь на пожарную лесенку.

И пока он спускался вниз, он понял, куда ему идти.


Эдит Филлипс Флеминг была дочерью президента «Огайо сентрал рэлроуд», небольшого транспортного агентства со Среднего Запада, которое в течение многих лет закупало уголь у «Угольной компании Флемингов». Все это время отец Эдит Том Филлипс и капитан Флеминг были приятелями, если не сказать закадычными друзьями, так что, когда в 1892 году недавно овдовевший Флеминг попросил Эдит стать его женой, двадцатитрехлетняя девушка согласилась без особых колебаний. Винсент Флеминг по возрасту годился жене в отцы и имел уже троих детей от первого брака. Но Винсент был красив и богат, к тому же обладал тем редким характером и волей, которые сметали все препятствия на пути. Жених был приятен Эдит, отец одобрил выбор дочери, поэтому свадьба не заставила себя ждать. Ее сыграли в Янгстоуне, штат Огайо, с большой помпой. Винсент отправился с молодой женой провести медовый месяц сначала в Лондон, затем в Париж, а когда, спустя три месяца, молодые вернулись во Флемингтон, Эдит считала, что счастливее ее и быть никого не может.

Проблемы начались позже.

Старший сын Винсента, двадцативосьмилетний Барри Флеминг, который на свадьбе показался Эдит весьма обходительным молодым человеком, вдруг начал проявлять признаки своего враждебного отношения к мачехе. Барри, который был женат и имел двух сыновей, занимал второе после отца положение в компании. Эдит решила, что симпатичный отпрыск рода Флемингов просто боялся, что ему расстроят планы на будущее. Было совершенно очевидно, что его отец без ума от своей новой жены и вполне еще способен произвести на свет еще наследника от Эдит. Эдит не имела стремления портить Барри будущее и поэтому была с ним очень любезна. Однако, казалось, она ничем не может тому угодить. Во время семейных обедов Барри едва утруждался быть с ней вежливым. А спустя два года ситуация настолько обострилась, что Эдит начала подумывать о том, что ее замужество было ошибкой.

Вот тогда-то с капитаном Флемингом и произошел первый из серии сердечных ударов, которые к концу его дней превратили его в инвалида. Старика, постоянно прикованного к постели и, очевидно, уже не способного оплодотворить жену, можно было не опасаться. В результате враждебность Барри испарилась, и скоро Эдит увидела, к своей радости, что враг превратился в друга. Годы тянулись от приступа к приступу: уродливый викторианский особняк становился все более похожим на больницу, и Эдит обнаружила, что с нетерпением теперь ждет каждого визита Барри. Сначала он являлся всегда с женой, но потом стал приходить один. Эдит убеждала себя в том, что Барри приятен ей лишь как человек, с которым можно поговорить, ведь она была, в сущности, одинока и ее окружали только доктора и сиделки. Но с течением времени она призналась себе в том, что дорожит Барри не только как собеседником. Присутствие старшего сына Винсента возбуждало Эдит физически!

Больше того: она поняла, что и сама возбуждает Барри.

За восемь месяцев до кончины Винсента его сын сделал попытку уложить в постель свою мачеху. К ужасу Эдит, она едва не уступила.

И вот спустя три дня после похорон старика Флеминга Барри стоял в гостиной дома, который принадлежал теперь вдове.