Руки! У стражников на руках татуировка в виде каппы! У Фиори ее нет. Значит, она должна была как-то скрыть это. Например, замотать руку каким-нибудь лоскутом.

Тот кусок черной кожи, который валялся около убитого стражника, – да ведь это черная безрукавка Фирио! Вот от чего она отрезала полоску, чтобы завязать руку. Надо искать стражника с перевязанной рукой!

Тимандре чудилось, что глаза ее обрели зоркость орлиных. И она вся словно бы перевоплотилась в орлицу, которая летала над собравшимися, разыскивая добычу. И вдруг замерла: вот! Вот кряжистая фигура с черной повязкой на руке!

Медленными шажками, неспешно, стараясь не привлекать к себе внимания, Фирио обходила зал, стараясь приблизиться к той половине, где сидел Хорес. А пальцы ее стискивали рукоять ножа, висевшего на поясе.

Этим ножом Фирио убила стражника, и вот-вот он поразил Хореса!

Тимандра не знала, что делать. Ей не пробраться к Хоресу сквозь всю эту толпу – Фирио успеет раньше. И если закричать, ее голоса никто не услышит сквозь шум и громкую музыку.

Музыка… Танец…

Ну конечно, танец!

Сорвав с себя плащ и хитон, Тимандра поспешно расплела волосы и, откинув за спину всю их густую массу, метнулась вперед.

Вот она на помосте, выскочила на край его, оттолкнув Лавинию. Зрители приветствовали ее рукоплесканиями, решив, видимо, что так и должно быть, а музыканты продолжали играть.

Тимандра окинула глазами зал. Изумленное лицо Хореса, негодующий вопль Лавинии, резкое движение Фирио, которая, кажется, узнала ту девчонку из Пирея, которую она так долго искала…

Но Тимандра смотрела сейчас только на Никарету.

Резко подняла оба указательных пальца, призывая к вниманию. И принялась танцевать, не думая о том, что делают ее ноги, но стараясь, чтобы Никарета могла постоянно видеть движения ее рук и пальцев.

Вот она схватила себя за горло, потом чиркнула по нему ладонью – двойной знак опасности! Страшной опасности!

Глаза Никареты, сверкающие гневом, изумленно расширились, и Тимандра поняла, что верховная жрица обратила внимание на ее знаки.

Тимандра снова вскинула указательные пальцы, призывая к вниманию.

Сложила обе руки вместе, прижав запястья одно к другому, отогнув ладони. Это было обозначение двуострой лабирис, секиры амазонок, знака трибад.

Сжала пальцы в кулак, выставив только мизинец и указательный, и резко направила руку на Хореса. Это был знак нападения!

Разжала кулак, опустила ладонь большим пальцем вниз – плохи дела!

Скользнула ладонью по ладони – надо спешить!

И соединила кончики пальцев обеих ладоней: подтверждение, что она совершенно уверена в том, что пытается сообщить.

Никарета вскочила, оглядываясь.

Хорес тоже вскочил, переводя глаза с Тимандры на Никарету…

Девушка замерла, не сводя глаз со стражника с перевязанной рукой.

А лицо Фирио вдруг исказилось яростью, и Тимандра вспомнила слова Никареты: «Те тонкости хирономии, которые изучаете вы, – это некое женское таинство. О нем более или менее осведомлены все порны и служители порнионов и диктреионов, но их знания примитивны, а вы овладеваете воистину высоким искусством общения, непостижимого для прочих!»

Однако сейчас Тимандра поняла, что Фирио знала немного больше обычных служительниц диктерионов. Фирио разгадала смысл ее движений, поняла, что Тимандра предупредила об опасности верховную жрицу, что Хорес почуял неладное и насторожился. И сейчас вся ярость Фирио была направлена не на Хореса, а уже на Тимандру!

Перевязанная полоской черной кожи рука резко взметнулась. Фиори метнула нож в сторону сцены.

Тимандра успела только коротко, хрипло ахнуть, и в то же мгновение в воздух взвился нож, который с непостижимой быстрой бросил Хорес.

Лезвия столкнулись в воздухе, ножи упали на пол. Никарета закричала, указывая на Фирио, и стражники схватили ее с двух сторон. Она пыталась драться, разбросала их, кому-то сломала руку, кого-то чуть не придушила – и утихомирилась только тогда, когда ей перерезали горло.

Тимандра этого, впрочем, не видела. Она упала на колени, склонившись головой до самого пола, укрытая облаками своих черных кудрей, а потом бессильно простерлась на помосте, да так и лежала, пока Хорес не снял ее оттуда.

Держа на руках прильнувшую к нему девушку, он подошел к Никарете, которая стояла, схватившись за сердце, и улыбнулся:

– Кимоун… спасибо тебе за то, что когда-то рассказала мне о ваших тайных знаках. Как видишь, я ничего не забыл!

Эпилог

Фригия

Рассвет едва занялся, и в селении все еще спали.

Старый колодец дышал затхлостью и такой непроглядной тьмой, словно Тимандра заглянула в самую сердцевину земли. И вдруг тьма будто вздохнула, а потом послышались странные шлепающие звуки, которые постепенно приближались к Тимандре. Казалось, кто-то поднимался к ней из глубины земли!

Она бросилась бы прочь, да ноги подкосились. Навалилась на край колодца, еле дыша от страха, и увидела… увидела огромную белую лягушку, которая медленно и тяжело прыгала по еле заметным выступам в стенах, на миг словно прилипая к ним, а потом переваливаясь на следующий выступ.

Наконец она остановилась, подняв к Тимандре свою бледную голову и прозрачные, будто вода подземного ручья, глаза.

У Тимандры закружилась голова…

Почудилось, будто какая-то силах схватила ее – и зашвырнула на двадцать лет назад, причем из Фригии перебросила на Крит! Ведь только там водились такие огромные бледные лягушки, в которых, как говорили, перевоплощались после смерти жрицы Великой Богини. И с необыкновенной отчетливостью Тимандра вспомнила, как однажды такой вот лягушке она рассказала о том, чего боялась. Больше не было ни одной живой душе, которой она могла бы пожаловаться, не у кого было совета спросить. А лягушка сорвалась в колодец и исчезла, дав знак девушке, что надо спасаться, бежать…

Конечно, это не могла быть та самая лягушка. Конечно, нет! Однако Тимандра слабо улыбнулась и пробормотала:

– А знаешь, ведь и сейчас мне не у кого спросить совета, кроме как у тебя…

Послышался какой-то шум от шатра, в котором спал Алкивиад, и Тимандра насторожилась. Нет, все тихо.

Просто почудилось.

Она опустила голову на край колодца и посмотрела в блеклые глаза белой лягушки.

– Я хочу помочь ему! Открой мне его судьбу! – прошептала Тимандра. – Он боится смерти. Боится, что его настигнут враги. Он так устал и изменился… Он совсем другой, не тот, каким был раньше… Мне жаль его…

Да, в голосе ее не было горечи, разочарования – только жалость, снисхождение. Так может мать говорить о сыне, сестра – о брате. Но не возлюбленная о возлюбленном! Какой смысл скрывать правду от себя самой: ее кровь все же не кипела от страсти в объятиях Алкивиада. Как странно! Ведь когда-то он ей чудился центром вселенной, он сиял, как алмаз в солнечных лучах! Но потом… потом появился Хорес – и затмил собою не только Алкивиада, но и само солнце.


Многие годы миновали с тех пор, но Тимандра и по сей день помнила, как он нес ее на руках после того, как спас от Фирио. Хорес увез ее из Коринфа. Десять дней провели они в его имении, забыв обо всех людях, но люди не забыли о них. Войско коринфян выступило в военный поход, с войском ушел и Хорес, а Тимандра вернулась в школу гетер. Куда еще ей было идти? Кем она была Хоресу? Дома оставалась его жена. Вспомнит ли он о Тимандре, когда вернется? Не померкнет ли его любовь?

Ей не суждено было узнать об этом, потому что Хорес не вернулся. Он был убит где-то у берегов Спарты.

Тимандра оплакивала его так горько, что жизнь перестала хоть что-то для нее значить. Тогда Никарета, которая относилась к ней, словно к родной дочери, и горевала вместе с ней, написала Аспазии, и та приехала в Коринф.

К тому времени война не закончилась, однако вражда двух великих городов утихла. Аспазия забрала Тимандру в Афины. С ней отправилась Эфимия. Никарета и Адония проводили их со слезами, а Лавиния была искренне рада отъезду Тимандры, потому что теперь именно она стала истинной звездой Коринфа. Родоклея вернулась к своему прежнему занятию сводни и теперь приводила к Лавинии самых достойных посетителей.

Тимандра, к своему изумлению, обнаружила, что дом Атамуса в Диомейском предместье стоит, как стоял: запертый, с заколоченными окнами. Конечно, в нем все поросло пылью, он был пуст и гол, однако Тимандра открыла тайник Атамуса, о котором иногда вспоминала весь этот год, и достала деньги, которые когда-то зарабатывала – в бытность свою Корой, – а также те, что были скоплены Атамусом. Она вспомнила рассказы Родоклеи о том, как они с Фирио искали этот тайник, и порадовалась, что не нашли. На что бы она тогда жила? Однако Тимандра понимала, что этого надолго не хватит… Поэтому на оставшиеся она накупила нарядов, обставила дом, устелила полы коврами, а потом написала свое имя на стене Керамика, где гетеры издревле сообщали о себе тем мужчинам, которые искали женщин, способных дать им счастье особенной, пылкой, необыкновенной любви.

И вот однажды под именем Тимандры появилось имя Алкивиада и цена, которую он предложил ей за встречу: десять мин. Это была огромная сумма, и Тимандра охотно согласилась. К ее изумлению, Алкивиад вспомнил испуганную порну Идомену, которую он когда-то отправил в Коринф с черепком, на котором было нацарапано: «Идомена станет истинной звездой школы гетер в Коринфе, в чем убежден Алкивиад Клиний Евпатрид из Афин, хорошо знающий ее любовь и преданность».

Тимандра показала ему карфиту с изображением Эроса с мечом, которую она сберегла… Алкивиад был польщен – и так никогда и не заподозрил, что Тимандра лишь выискивала в его чертах сходство с чертами его брата.

Тимандра никогда не говорила ему о Хоресе, хотя и не забывала его никогда.

Изменяя Хоресу телом, она была верна ему всем сердцем.

Впрочем, можно сказать, что Алкивиад был верен ей… несмотря на то, что изменял постоянно! К счастью, он давно оставил забавы с мужчинами, и теперь весь его пыл принадлежал только женщинам. Тимандра знала, что у нее много соперниц и в Афинах, и в других городах! Даже в Спарте он умудрился соблазнить жену царя Агида, который в это время был в далеком походе. В это время Алкивиад как раз перессорился с афинянами и сдружился со спартанцами. До Тимандры доходили слухи, будто он совершенно их очаровал. Все, кто видел его забывшим о сложных прическах, купающимся в холодной воде, питающимся ячменным хлебом и самой простой похлебкой, не могли поверит, что он имел некогда собственного повара и собственного поставщика благовоний, носил плащ пурпурный плах, волочившийся по земле, и выпускал на соревнования по семь колесниц. Говорили, что он покоряет людей именно потому, что легко применяется к их привычкам и образу жизни. Так, в Спарте он занимался гимнастикой, был прост и серьезен, в Ионии – изнежен, предан удовольствиям и легкомыслию, во Фракии – пьянствовал и увлекался верховой ездой; при дворе сатрапа Тиссаферна – превосходил своей пышностью и расточительностью даже персидскую роскошь.