– Филон прав, – перебил его какой-то толстяк. – Мы, мужчины, глупые воробьи, которые легко попадают в сети женщин-птицеловов.

– Вот-вот, а они потом запекают нас в пирогах семейной жизни! – с преувеличенно-сокрушенным видом простонал Анатолий.

Грянул такой хохот, что кто-то из крепко выпивших гостей свалился с апоклинтра.

– Нет, ты меня не сбивай, Анатолий! – возопил Филон. – Как сказал поэт: «О Зевс, к чему бранить женщин? Вполне достаточно произнести само слово – женщина!» Самец есть среди всех прочих существ природы самое лучшее! Рождение же самки является ошибкой природы. И страсть мужчины к женщине – такая же ошибка природа. Истинное вожделение можно испытать только к мальчикам!

– Известен ли тебе знаменитый асклепиад [95] Феодор из Эпидавра? – перебил неугомонный Анатолий.

– Разумеется, – ответил несколько озадаченный Филон. – Кто же его не знает?!

– Так вот слышал ли ты, как Феодор советовал лечить печальную хворь, именуемую аниканотита? [96] Укладывать вокруг немощного хорошеньких мальчиков и девочек, а вслух читать книги будоражащего любовного содержания. То есть Феодор все же признавал некую пользу, которую приносят женщины!

– Да ведь я не страдаю аниканотитой! – выкрикнул Филон. – Пусть немощные лечатся, как хотят, а я утверждаю, что совокупление с женщиной, а тем паче брак – это поощрение гинекоратии! [97] Лучше похоронить женщину, чем жениться на ней, ибо она губит мужчину, как море – корабль!

– И не говори, Филон! – с преувеличенно сокрушенным видом произнес Анатолий. – Я вот недавно слышал от одного знакомого мне храмового переписчика – ну знаешь, из числа тех, которые вечно все подсчитывают и записывают в расчете на то, что все эти сведения кому-нибудь понадобятся в будущем! – что, если из тридцати кораблей избегают крушения три, то из мужчин, вступивших в брак, не спасся ни один!

Хохот теперь стал воистину гомерическим, и Тритону снова пришлось вспомнить о своих обязанностях симпосиарха, чтобы утихомирить гостей, которые совсем засмеяли беднягу Филона. Конечно, Тритон отлично знал, что из трех мужчин один непременно окажется приверженцем любви к юнцам, однако на сей раз он намеренно приглашал на свой симпосион только тех, кто откровенно предпочитал женщин, и диву давался, как же он мог дать такую промашку и позвать сюда убежденного женоненавистника Филона.

А тот, окончательно разобидевшись, сорвался с апоклинтра и, как бы невзначай сбив со стола блюдо с маринованными щупальцами осьминогов (а вполне возможно, что и нарочно, чтобы отомстить насмешникам и не дать им отведать вкусной еды, которая уже не достанется ему!), бросился к выходу. Утихомирить его сейчас можно было только одним способом: послав к нему какого-нибудь мальчишку-порни, однако таковых среди своей прислуги Тритон не держал. Поэтому он решил отправить Филону в знак примирения большой скафос [98] полюбившегося ему лакомства. А впрочем, Тритон даже порадовался, что Филон сбежал и уже не помешает прочим гостям развлекаться так, как хотел их развлечь хозяин.

По его знаку появились рабы, ведя за собой три фигуры, закутанные в покрывала с головы до ног, так что края покрывал волочились по полу. Одна фигура была высокая, вторая пониже, а третья совсем маленькая. Двигались они меленькими шажками, покачиваясь на ходу, а из-под них покрывал доносился мелодичный звон.

– Друзья мои! – провозгласил Тритон. – Повторю – сегодня мы должны оценить способности трех своих аулетрид, которые достигли выдающихся успехов в танце. Верховная жрица школы гетер поручила нам это. И она попросила меня позаботиться о девушках. Мои рабы привели их сюда, они же их и уведут всем вместе, так что не вздумайте приглашать их к себе после симпосиона. Впрочем, кому-то из вас повезет… – сообщил Тритон с лукавой улыбкой. – Но об этом я расскажу потом. А пока что мы взглянем на каждую из красавиц по очереди, поощряя их монетами, цветами и рукоплесканиями. Итак, начинаем! Не скупитесь, друзья мои!

По его хлопку две девушки – среднего роста и маленькая – чуть сдвинули с лиц покрывала, высвободили руки и взялись за кифары, поданные им рабами. А самая высокая смело сбросила свое покрывало на пол, после чего раздался общий восхищенный крик, потому что зрелище гостям открылось и впрямь изумительное. Высокая, пышнотелая, белокожая, золотоволосая, голубоглазая – «ум отнимающая нимфа», как выразился бы поэт, прикрытая лоскутом хиосской ткани – почти прозрачной, почти не скрывающей ее роскошного тела, зато дающее полный простор мужскому воображению, которое с каждым мгновением все более разгоралось.

Золотоволосая красавица приковала к себе все взоры, так что на музыкантш никто и не смотрел… кроме Хореса, исподтишка поглядывавший на самую маленькую из них. Она так старалась, играя на своей кифаре, что буйные черные кудри падали на ее лицо, которое он тщетно пытался рассмотреть.

Между тем первая девушка, откинув голову, отягощенную великолепием ее волос, чуть выпятив грудь, так что ярко-розовые соски ее поднялись вверх, начала поводить плечами в такт музыке, мелко переступая с ноги на ногу и потряхивая широкими бедрами. Ее ножные браслеты мелодично звенели. Знатоку стало бы немедленно ясно, что как танцовщица она пока еще ничего из себя не представляет, однако эта девушка была настолько красива, а тело ее колыхалось столь прельстительно, что присутствующие были покорены и наградили ее одобрительными криками, свистками, рукоплесканиями – и, конечно, монетами.

Пока она кланялась, подметая пол золотом своих волос, рабы по знаку хозяина подобрали все монеты и отдали аулетриде, которая их честно заработала. Несколько гостей тороплив написали на восковых табличках свои имена и с намекающими улыбками вручили красавице. Некоторые спрашивали, как ее зовут, однако она лишь загадочно улыбалась и играла глазами, ничего не отвечая.

Наконец она прикрыла свою торжествующую красоту покрывалом и взяла кифару у второй аулетриды, которая в свою очередь вышла на середину залы и резким, вызывающим движением обнажила свое смуглое, сухощавое, поджарое тело с сильными мышцами ног, выдающих неутомимую бегунью.

– Как тебя зовут? – спросил Анатолий, которого привела в явный восторг ее атлетичная красота, напоминавшая о нимфах-прислужницах неутомимой Артемиды. Даже темно-каштановые волосы этой аулетриды были уложены в любимую прическу богини-охотницы: пинстрипес, то есть в завитые спиралями и разделенные пробором пряди волос, украшающие высокий лоб и закрученные в тугой узел на затылке.

– Еще рано называть мое имя! – дерзко выкрикнула аулетрида, а потом флейта и кифара разразились необыкновенно быстрой, ритмичной мелодией, напоминавшей о скачках фессалийских коней. Под эту музыку девушка проделал целый каскад гимнастических упражнений, непременно напомнивших бы присутствующим выступления на Олимпиадах, кабы в каждое свое движение она не вкладывала изрядную толику откровенного распутства, шире, чем нужно, раздвигая ноги.

Это производило особенно сильное впечатление, когда девушка стояла на руках и поворачивалась свой передок то к одному, то к другому гостю. Когда она выпрямилась, выяснилось, что волосы на ее голове были уложены столь тщательно, что ни одна прядь не выпала из прически, пока она кувыркалась и стояла на руках.

Вторая танцовщица выслушала едва ли не больше одобрительных криков и рукоплесканий, чем первая, а рабы собрали для нее изрядное количество монет.

Она вернулась к подругам и взяла кифару у третьей аулетриды, которая вышла на середину залы и встала там, опустив голову.

Музыкантши поочередно трогали струны. Одна брала только высокую ноту, вторая – только низкую, причем каждая оттягивала струну так сильно, словно хотела ее разорвать. Дребезжащие звуки раздражали своим однообразием. Однако чем дольше длился этот вроде бы тусклый и невыразительный перебор струн, тем большее беспокойство ощущали нетерпеливо замершие слушатели.

Между тем третья девушка отбросила свое покрывало. Она была маленького роста, хотя сложена очень пропорционально – об этом можно было судить по стройным ногам, которые виднелись из-под длинных кудрей, укрывавших ее наподобие плаща ниже бедер. Волосы вились мелкими кудрями и источали такой сильный и волнующий аромат, что мужчины невольно начали дышать учащенно.

Под нервный, резкий рокот струн девушка начала убирать пряди волос с лиц и тела. Медленно и неторопливо она открывала лоб, глаза – ресницы, впрочем, оставались опущенными, – щеки, губы… потом нежную шею и тонкие плечи. Она выпрастывала из-под вьющихся, пышных прядей кисти с нежными запястьями, руки до округлых локтей, потом воздевала руки, поворачиваясь так, чтобы все мужчины могли ее хорошо видать, однако при этом чуть-чуть встряхивала головой, из-за чего волосы вновь и вновь падали на ее тело, прикрывая то, что она только что открывала с притворной щедростью… Она вставала на цыпочки, приподнимала то одну, то другую ногу, и глаза мужчин, задыхающихся от вожделения, скользили по безупречным бедрам, высоким подъемам и гладким коленям.

Когда танцовщица приоткрывала живот и бедра, блистая их головокружительной наготой, видно было, что передок ее не лишен растительности, как это требовали непременные законы красоты, а покрыт небольшим количеством волос. Они были не то выщипаны не то выстрижены так, что вместе с манящей женской складочкой образовывали как бы букву «фи» – Ф. Хотя, по твердому убеждению всякого эллина, тело истинной красавицы должно быть совершенно лишено волос (как были их лишены, например, тела двух первых танцовщиц), однако эти полукружия из темных вьющихся волосков почему-то доводили мужчин до того, что они начинали задыхаться от волнения.

А между тем один из присутствующих сразу узнал критское обозначение Великой Богини: в линейном письме знаком, напоминающим букву Ф, изображали ее фигуру с поднятыми вверх, полусогнутыми руками, в которых она держала двух змей, иногда касающихся ее головы. С этой минуты он уже не сомневался, что его первоначальная догадка оказалась правильной, и рот его изогнулся в недоброй улыбке.