– У нас в Тирене, – гордо продолжала та, – не видят ничего зазорного и в том, что какая-нибудь пара даже во время пирушки вдруг начинает любострастничать прямо около стола, и неважно, это мужчина и женщина или двое мужчин. Если гость приходит в дом, ему предлагают на выбор женщин, девушек или юношей, и никому в голову не придет устыдиться или отказать. Я и сама даже не припомню, когда развязала свой пояс, да и не знаю, был ли он у меня. – Лавиния хихикнула. – У нас в Тирене больше всего почитается Афродита Филомедея [84], а она стыдливости не терпит. У нас, можно сказать, всякая женщина и жена – порна, однако мне хотелось как-то выделиться из них, хотелось стать самой лучшей, а потому я и отправилась в школу гетер. Однако, да простит меня великая жрица, – Лавиния отвесила в сторону Никареты не слишком почтительный, а довольно издевательский поклон, – некоторые порядки в славном городе Коринфе меня огорчили. Здесь, например, нет ни одного куреаса [85], который держал бы лавку для уничтожения волос на теле. Ах, если бы вы только знали, сколько таких лавок в Тирене! – Лавиния восторженно всплеснула руками. – Люди заходят туда и позволяют мастерам обрабатывать любую часть своего тела любым способом, ничуть не стесняясь прохожих. Можно сжигать волосы с помощью тлеющего трута, можно выщипывать пинцетом, можно смазывать особой пастой…

– Вы все это научитесь делать сами и научите своих рабынь и служанок, перебила ее Никарета. – Кстати, девушки, когда начнутся матиомы по удалению волос, непременно позовите на них своих прислужниц: они должны все уметь делать так же хорошо, как вы сами. Между прочим, лавки куреасов в Коринфе тоже есть, но открыты они только в базарные дни с западной стороны агоры. Ты плохо искала, Лавиния!

– Слушай, Тимандра, а где Эфимия? – тихонько шепнула Адония. – Я ее уже третий день не вижу…

– Она отпросилась к родным – ее тетушка заболела, – чуть слышно ответила Тимандра. – Правда, она собиралась отсутствовать только день, да вот что-то задержалась. Наверное, тетушка тяжело больна.

Тимандра вздохнула. Она очень скучала по Эфимии. Она была скромна, услужлива – и очень умна. С ней рядом Тимандра чувствовала себя словно около родной сестры. Правда, иногда Эфимия вела себя довольно странно. Когда разгневанная Тимандра принялась рассказывать ей о ссоре с этим ужасным человеком, Хоресом Евпаптридом, Эфимия почему-то заплакала.

– Что ты? – удивилась Тимандра. – Меня совершенно не волнуют ни он, ни его обвинения!

– Но он волнует твое сердце, – всхлипнула Эфимия. – Я вижу это!

– Перестань, Эфимия! – рассердилась тогда Тимандра. – Ты слишком ненавидишь мужчин, вот и сходишь с ума, стоит только упомянуть кого-нибудь из них.

– Все беды женщин – от мужчин, – убежденно сказала Эфимия. – И лучше бы тебе не думать про Хореса Евпатрида!..

– Может быть, надо навестить ее родственников? – перебил мысли Тимандры шепот Адонии.

– Я уже думала об этом, – кивнула в ответ Тимандра. – Спрошу разрешения у верховной жрицы…

– Хватит болтать, критянка! – послышался резкий окрик Лавинии. – Наставница и верховная жрица, почему вы ее не наказываете? Я-то ведь молчала, слушая ее скучнейший рассказ о том, как девственниц ан Крите сажают на восковой Фаллу! Хотя мне очень хотелось тебя прервать и заявить, что это – воистину! – дурацкий обычай. Как можно что-то почувствовать на восковом фаллосе?! Теперь понятно, почему Тимандра страдает психротитой! [86]

– Откуда тебе знать, чем страдает Тимандра?! – изумилась Никарета. – Это предстоит выяснить только на матиомах по любовному искусству. На днях приезжает новая наставница – ее зовут Аспазия.

– Аспазия? – недоверчиво переспросила Тимандра, однако, похоже, больше никого это имя не удивило. Впрочем, понятно, почему: ведь никто из девушек, кроме Тимандры, не бывал в Афинах, а значит, не слышал о блистательной гетере, которая стала возлюбленной Перикла, афинского политика. Она равно славилась своим умом и любовной изощренностью и была воистину гордостью школы гетер, в которой обучалась с десяток лет назад. В ту пору они дружили с Кимоун, и та, сделавшись верховной жрицей, охотно пригласила бывшую подругу немного побыть наставницей аулетрид в самом любовном искусстве – владению губами и лоном.

– Аспазия очаровательна, очень добра и вам понравится, – сообщила Никарета. – А теперь вы все идите на ужин – и спать! И той, которая после наступления темноты выйдет из доматио, не поздоровится.

– А что, верховная жрица, ты уже нашла нового смотрителя наказаний? – самым что ни есть невинным голоском спросила Лавиния, и ее ближайшая подруга Деспоина, которая внимала каждому слову прекрасной тиренийки с таким восторгом, словно оно было исторгнуто пифией, ехидно хихикнула.

– Придержи язык, девчонка, – холодно бросила Никарета, смерив Лавинию уничтожающим взглядом, и махнула рукой: – Немедленно всем в трапезарию! [87]

Тимандра и Адония переглянулись. Они обе не выносили Лавинию и с удовольствием одернули бы ее, однако старались не ссориться с ней и не навлекать на себя гнев верховной жрицы, которая ненавидела перебранки и свары между аулетридами, не уставая повторять, что они должны быть добры друг к другу. К тому же, Тимандра чувствовала себя виноватой – ведь Титос был убит, спасая ее, а значит, именно из-за нее школа осталась без смотрителя наказаний!

Стоило Тимандре вспомнить о гибели Титоса, как в памяти тотчас возникли черные глаза Сардора, сверкающее ненавистью, грозящие смертью, а потом – серые глаза этого человека, который оказался братом Алкивиада.

Тимандра со слабой, нежной улыбкой начала вспоминать две короткие встречи с великолепным афинянином, которые составляли две самые большие радости ее жизни. Однако тотчас с раздражением мотнула головой – раньше прекрасные черты Алкивиада мгновенно возникали в памяти, стоило мысленно назвать его имя, но с некоторых пор их словно бы перечеркнули насупленные брови и угрюмые серые глаза Хореса Евпатрида, брата Алкивиада, который был похож на него так же, как сумерки похожи на рассвет, а молния, перечеркнувшая небо, – на мирный солнечный луч.

«Если я буду часто о нем вспоминать, у меня никогда ничего не получится! – твердила себе Тимандра. – Права была Эфимия – он меня слишком уж взволновал! Вернее, напугал. Да-да! Он так напугал меня, что я начинаю бояться вообще всех мужчин. А ведь вот-вот начнутся самые основные матиомы! И если я не смогу сделать то, чему нас будет учить Аспазия, окажется, что Лавиния права, и я в самом деле никуда не годная психротита! А я должна, должна стать лучшей из лучших, чтобы потом, когда мы снова встретимся с Хоресом, он понял, что не зря написал обо мне такие прекрасные слова на глиняном черепке! – Она замерла и стукнула себя по лбу: – Что я несу??? Эти слова написал не Хорес, а Алкивиад! Алкивиад, Алкивиад! Почему я никак не могу выбросить Хореса из головы?! Да он по сравнению со своим великолепным братом – просто урод! Ну, не урод, конечно, а… Он тоже очень красивый, но до Алкивиада ему далеко, как до луны!»

Уже закончилась вечерняя трапеза, уже настала ночь, уже Адония крепко спала, а Тимандра, полуспя, полубодрствуя, все еще продолжала мысленно сравнивать двух братьев. Но, что она ни делала, как ни старалась, серые мрачные глаза Хореса по-прежнему смотрели на нее, а Алкивиад отступал все дальше и дальше, и черты его блекли и расплывались. Тимандра силилась его задержать, тянулась к нему, однако он уходил, уходил, и она даже слышала его легкие торопливые шаги…

Шаги?!

Тимандра резко села на своем тюфяке. Шаги прозвучали наяву, а не во сне. Кто-то стремительно и легко, едва касаясь пола, пробежал по коридору мимо ее доматио, а потом легкое шлепанье босых ног донеслось с крыльца.

Тимандра покачала головой. Которая же из девушек оказалась настолько неразумна, что решилась выйти среди ночи из здания школы, несмотря на предупреждение верховной жрицы?! Даже если она пройдет только по внутреннему двору, но будет поймана, накажут ее так же строго, как если бы она отправилась на прогулку за пределы храма!

Но кто эта самая «она»?

«Я только взгляну и немедленно вернусь, – пообещала сама себе Тимандра. – Одним глазком! Я просто не смогу заснуть, если не узнаю!»

Оглядевшись и удостоверившись, что во всех доматио царит полная тишина, Адония и другие девушки спят, Тимандра, едва касаясь ногами пола, полетела к выходу во двор.

Ночной ветерок коснулся обнаженного тела, и Тимандра, стуча зубами, распустила плексиду, которую обычно заплетала на ночь. Когда волосы укрыли ее, словно покрывало, стало немного теплее.

Потирая нос, чтобы не чихнуть и не поднять лишнего шума, Тимандра всматривалась в темноту. Собственно, в храмовых дворах было никогда не было кромешной, непроглядной тьмы, потому что свет волшебного венца Афродиты, который возлежал на башне храма, был довольно ярок; к тому же, в светцах по стенам кое-где горели факелы. Двор перед главными воротами был пуст. Тогда Тимандра решилась сделать несколько бесшумных шагов в обход его – и вскоре увидела, что на каменных плитах, около вторых ворот, ведущих во внтуренние дворы храма, что-то шевелится.

Она присмотрелась – и вытаращила глаза, обнаружив, что это исступленно, торопливо совокупляются страж-охранник и… Лавиния!

Тиренийке явно не терпелось, И, как только охранник удовлетворенно застонал, она оттолкнула его, вскочила на ноги и отряхнула спину:

– Отпирай ворота, да поживей!

– Ну что ж, выход ты оплатила, – ухмыльнулся охранник, поправляя одежду. – Теперь иди, развлекайся, малышка, да не задерживайся!

Он снял с пояса один из ключей и отпер большой замок, который висел на воротах, отделявший этот двор от какого-то другого. Отодвинул засов, отворил калитку.

Лавиния скользнула в приоткрывшуюся щель и исчезла, а привратник вновь заложил засов и, ухмыляясь, побрел куда-то за угол здания.

Тимандра, обуянная любопытством, перелетела через двор и припала к забору, за которым скрылась Лавиния.