Глаза красавицы сузились, и молния ненависти проблеснула между ними:

– Что? Тебя преследует мой арадельфос?! [76] Этот гнусный потаскун? Это исчадие Тартара? Н-ну… Конечно, следовало бы оставить тебя на произвол судьбы за то, что ты искалечила мою жизнь, отдав меня во власть мужчины, однако всякий, кто так или иначе прогневил Евпатридов, может рассчитывать на мое благоволение! Так и быть, я тебе помогу.

– Да благословят тебя все добрые и недобрые боги! – простонала Родоклея, разражаясь рыданиями от облегчения, что мытарства ее, кажется, подошли к концу.

– Да благословит тебя Афродита Урания, о прекраснейшая! – раздался рядом голос Фирио, и огненные глаза Алепо вновь обратились к ней.

– Кто это? – промурлыкала она так сладко и мелодично, словно ее звали не Алепо, а Гата, [77] и Родоклея поняла, что от этой сладострастной красавицы, которая так откровенно выставляла напоказ свои противоестественные пристрастия, она получит куда больше пользы, если рядом будет Фирио.

– Это… – Родоклея запнулась, чуть не ляпнув: «Моя подруга!» – но поняла, что слово «подруга» может быть истолковано двусмысленно, и торопливо поправилась: – Моя родственница. Она тоже жертва проклятого Евпатрида!

– О… – протянула Алепо. – В таком случае, я ее пригрею с особым наслаждением!

И она послала Фирио такой взгляд, что Родоклее оставалось только надеяться, что эти две трибады начнут осыпать друг друга непотребными ласками не прямо тут, на рыночной площади, а не раньше, чем Алепо приведет их в какое-нибудь жилье и накормит.

А впрочем, пусть ласкается с голодной Фирио, это уж как ей угодно, но Родоклея хочет есть!


Коринф, школа гетер

– Я знаю, что должен просить прощения, великая жрица, и заплатить пеню за то, что мой раб убил служителя храма. Однако пусть поглотит меня Аид сей же миг, если я хоть что-нибудь понимаю в том, что произошло! – раздраженно выкрикнул Хорес. – Я уже устал клясться, что не посылал своего граматеуса в храм за этой критянкой. Я пока оставил затею читать критские диски, у меня просто нет на это времени! Я сам не знал, куда вдруг пропал среди дня этот Аитон…

– Он никакой не Аитон! – возразила Тимандра.

– Что? – раздраженно повернулся к ней Хорес, и у Тимандры пересохло горло от страха.

– Говори, Тимандра! – велела верховная жрица. – Если ты нам не расскажешь, мы не поймем, что произошло.

– Его имя – Сардор, – дрожа от страха и едва владея голосом, начала свой рассказ Тимандра, – он был жрецом Молоха – бога, который питается человеческими жертвами! Он мечтал установить возродить культ Молоха на Крите, и в этом ему помогал в этом жрец храма Великой богини Аитон! Они были любовниками, поэтому Сардор и назвался его именем! Я разоблачила их перед всем селением, вместо того, чтобы произнести лживое пророчество о том, что надо покориться Молоху. Аитон, который надел маску Минотавра и покрыл свое тело бронзовой краской в надежде уподобиться Молоху, задохнулся и умер… Односельчане выгнали меня из храма и селения, приняв за их пособницу. Я была так напугана всем случившимся, что поспешила покинуть Крит. Меня постоянно преследовали воспоминания о том, как Сардор кричал мне вслед: «Ты проклята Молохом! Я убью тебя!» Это были мои самые страшные сны. И вот они почти сбылись: Сардор убил бы меня, если бы не Титос… Он спас мне жизнь и погиб! Титос говорил, что Сардор показался ему подозрительным еще на невольничьем рынке: слишком он разволновался, услышав мое имя.

– Да, я тоже припоминаю, – перебила Никарета. – У сирийца вдруг сделался безумный вид… Но я не обратила не это внимания. А Титос, значит, это заметил и запомнил! Но откуда же этот сириец мог узнать твое имя? – насторожилась Никарета. – Ведь ты назвалась Тимандрой только здесь?

– Прости, госпожа, – виновато склонила голову девушка. – Это мое настоящее имя. Я взяла имя Идомены только в Пирее. И потом опять назвалась Тимандрой.

– Ох, что же нам делать? – заломила руки верховная жрица. – Брать новое имя? Нет, все это такая мелочь по сравнению с гибелью Титоса…

– Титос, Титос! – расплакалась Тимандра. – О боги, он был так добр ко всем нам, а я погубила его!

– Успокойся, Тимандра, – проговорила Никарета, беря ее за руку. – И перестань корить себя. Все служители храма знают, что защита аулетрид, будущих жриц Афродиты, – их священный долг, за исполнение которого они отправятся в Элизий, [78] миновав поля асфоделей и другие пределы Аида. Думаю, сейчас Титос находится в царстве блаженных и не держит на тебя зла.

– Но, поскольку я не Титос и не нахожусь в царстве блаженных, то я держу на нее зло! Держу! – воскликнул Хорес, и Тимандра чуть ли не впервые всмотрелась в человека, который был хозяином Сардора.

Зло, сказал он? Он держат зло на Тимандру? Ну, это лукавство! Он не просто злился на Тиманду – он ненавидел ее. Эту ненависть девушка ощущала в каждом взгляде, в каждом взмахе ресниц, в каждом слове и жесте этого высокого, очень красивого сероглазого человека, который кого-то смутно напоминал Тимандре – только она никак не могла вспомнить, кого.

– Из-за этой распутной девки, которая выслужила себе своим немытым передком блестящую рекомендацию в школу гетер, я лишился раба, за которого заплатил немалые деньги! – сдавленно прорычал Хорес. – Немалые, можешь мне поверить, великая жрица! И сейчас я размышляю: а не потребовать ли мне для начала возмещения моего ущерба от храма?!

Никарета взглянула на него с таким изумлением, что с губ Хореса сорвалась ядовитая усмешка:

– О, я знаю, что каждый коринфянин предпочтет откусить себе язык, чем сказать хоть слово поперек самой ничтожной жрице храма Афродиты, а тем паче – верховной жрице! Однако же я коринфянин лишь с недавних пор, а потому решусь нарушить обычай и обратиться к архонту за разрешением нашего спора. Эта девка уверяет, будто мой раб напал на нее, и тогда Титос задушил его кнутом. Но как же тогда раб умудрился заколоть храмового евнуха, будучи уже мертвым? Задушенным? Кто знает, может быть, все обстояло совсем иначе? Может быть, мой раб и эта девка, так умело ублажавшая знатных афинян, были в сговоре? Кто знает, что они замышляли! Возможно, хотели вместе бежать, вместе ограбить меня или храм Афродиты? Конечно, я верю, что они были знакомы с давних пор, однако так ли все обстояло в прошлом, как уверяет эта Тимандра? Возможно, они вовсе не враждовали? Возможно, она сама заколола Титоса, когда тот убил ее любовника?! Ведь никого не было на площади, когда это случилось! Некому свидетельствовать в ее пользу!

– Любовника?! – взвизгнула Тимандра, и от возмущения робость, сковывавшая ее, исчезла. – Неужели господин не видел, какого раба он купил?! Как можно быть любовницей оскопленного?! Твой раб был оскоплен, и не просто оскоплен! У него были выжжены все признаки мужественности, и если Титос в детстве стал жертвой какого-то злодея, из мести превратившего его в евнуха, то Сардор сотворил это с собою сам, сам, чтобы угодить своему ужасному богу, чтобы зваться кедешим – посвященным!

– Откуда я знаю, что ты не наговариваешь на него? – сверкнул глазами Хорес, однако тут вмешалась Никарета:

– Сам сириец тогда, на невольничьем рынке, упомянул о том, что посвятил себя своему богу, и свое обожженные чресла он показала мне с огромной гордостью! Разве ты не спросил его, почему он оскоплен?

– Нет, – пожал плечами Хорес, – я был уверен, что он – жертва чьего-то злодеяния, и мне не хотелось воскрешать в нем страшные воспоминания.

– Страшные воспоминания! – зло засмеялась Тимандра. – Они не столь уж страшные для него! Сардор посвятил себя Молоху отнюдь не священнодействуя или в экстазе – он сам жаждал сделаться игрушкой для мужчин! Это не было для него унижением – это доставляло ему великое наслаждение! Я видела их совокупление с Аитоном – с тех пор я возненавидела всех мужеложцев, ибо нет ничего отвратительней, нежели возня двух самцов с искаженными страстью лицами!

Изумленная Никарета всплеснула руками.

Тимандра покосилась на нее – и вдруг осеклась. Гневное выражение исчезло с ее лица, словно было поспешно стерто мокрой тряпкой.

– Ах, прошу простить меня, господин, – пропищала девушка с нарочитым испугом. – Возможно, я оскорбила тебя? Возможно, ты и сам принадлежишь к числу любителей сеять на голом камне, как говорили у нас на Крите? Возможно, ты и сам уже оценил умение Сардора вставать на четвереньки? Тогда, высокочтимый омофилофилос, [79] я, видимо, должна выразить свое сожаление из-за смерти твоего граматеуса?.. Но этого не будет! Я счастлива, что этой твари больше нет на свете!

Хорес шагнул к ней так стремительно, что Тимандра отшатнулась, не удержалась на ногах – и села на пол, однако продолжала смотреть на него дерзкими, яростными, ненавидящими глазами.

Хорес возвышался над ней, и ей показалось, что он не сможет сдержать ярость. Вот сейчас забудет о том, что она – аулетрида, будущая жрица Афродиты…

И вдруг Тимандра поняла, на кого так похож Хорес. На Алкивиада!

Не может быть… нет, и впрямь похож! Однако голубые глаза Алкивиада смотрели на Тимандру с ласковой насмешкой и нежностью, а серые глаза Хореса, чудилось, пронзали ее молниями. Алкивиад дважды спас ей жизнь, а Хорес, кажется, сейчас убьет бы ее своими собственными руками!

– Господин мой Евпатрид! – раздался громкий голос Никареты. – Ты в храме Афродиты, перед тобой – будущая жрица богини!

Хорес перевел дыхание, опустил руки. Вскинул голову (у Тимандры дрогнуло сердце, так знакомо было ей это движение!) и посмотрел на сжавшуюся на полу девушку с вовсе уж недосягаемой высоты.

– Будущая жрица богини? – повторил он пренебрежительно. – Видимо, совсем плохи дела у Афродиты, если она берет к себе в услужение кучку гнусно вопящего мусора!

Он резко повернулся и пошел к выходу. Мелькнула пола черной хламиды – и Хорес исчез. Какое-то время было слышно, как его сандалии отщелкивают шаги по каменным плитам, потом все стихло.