– Простимо, Тимандра! – воскликнула наставница. – Превосходно!

И она захлопала в ладоши.

Девушек, сидевшие вдоль стен просторного доматио [64] – одного из помещений, принадлежащего коринфскому храму Афродиты Пандемос, где обычно проходили занятия школы гетер, – тоже захлопали. Конечно, не все рукоплескания выражали столь же искреннее восхищение, как у наставницы, однако хлопали девушки прилежно, потому что побаивались ее – ведь матиомы по искусству живописи и косметики, так же, как и уроки поэзии, вела сама Никарета!

Старательно рукоплеща, иные из девушек украдкой переглядывались и насмешливо кривили губы, показывая, что они выражают одобрение Тимандре только ради того, чтобы не прогневить Никарету, а на самом деле считают ее высказывание пустячком. Хотя, честно говоря, они просто завидовали. Никарета установила правило: каждая ее матиома должна начинаться с диатипоси [65] – философского обоснования необходимости для гетеры не только поддерживать красоту, но и следить за своим здоровьем. Чтобы составить яркую, выразительную и в то же время краткую диатипоси, девушки должны были непременно посещать библиотеку при храме Афродиты – ту самую, которую постоянно пополняла Никарета.

Однако девушки ленились туда ходить, как ни твердила верховная жрица, что гетера отличается от обычной порны именно тем, что владеет всеми тайнами обольщения – в том числе и обольщения мужского ума. Девушки надеялись на свою молодость и красоту – все были удивительно хороши собой, других в школу гетер не принимали! – и скрытно презирали Тимандру, которая проводила в библиотеке очень много времени. Честно признаться, здесь она находила убежище, потому что немного побаивалась шумных, бойких девушек, прибывших из самых разных частей Эллады и обладавшим большим любовным и жизненным опытом. Тимандра почти ни с кем не могла сдружиться и предпочитала одиночество, разделяемое с ней только замкнутой, молчаливой Адонией из Эпидавра, которая тоже любила читать, хотя и не умела составлять такие краткие и блестящие диатипоси, какие легко удавались Тимандре и которые всегда хвалила Никарета.

Собственно, Адония и Эфимия были сейчас самыми близкими Тимандре людьми. Хотя Эфимия исполняла обязанности служанки, они были скорее, подругами.

Заодно Эфимия прислуживала и Адонии – и с ней тоже сдружилась, хотя и не так крепко, как с Тимандрой.

Конечно, верховная жрица прекрасно понимала, что девушке завидуют прилежной критянке и в их преувеличенно шумных рукоплесканиях больше сарказма, чем восхищения, но она очень хотела, чтобы в школе царила дружеская атмосфера, а потому и сейчас высказала то, что не уставала повторять:

– Когда вы покинете эти стены, вы будете соперничать за мужчин и их деньги – порою грубо, непристойно и даже жестоко! – однако здесь вы все подруги, даже сестры – адельфис. Наша школа – ваш дом, наставницы и другие аулетриды – ваша семья, и вы должны быть добры друг к другу. Те, кто затевает свару или драку, особенно из-за того, чтобы повредить своей адельфи, [66] будут жестоко наказаны. Для того, чтобы преподать вам самые суровые матиомы, у нас есть смотритель наказаний, Титос. Вы все его видели, хотя, надеюсь, поближе с ним познакомиться не приведется никому. За провинности в школе наказывают строго: вас может ждать порка или заключение в темницу, где со страху рехнуться недолго. А что там – никто не знает, никто не смог рассказать, сойдя с ума от ужаса! Но под кнут Титоса тоже угодить мало радости, потому что шрамы украшают только воинов, но не гетер. Разойдется Титос – исхлещет так своим длинным кнутом из воловьих жил так, что провинившаяся уродиной останется на всю жизнь!

И она послала заговорщическую улыбку смотрителю наказаний, который, по обычаю, присутствовал на матиоме, чтобы помогать наставнице блюсти порядок.

По рядам девушек прошелестел испуганной шепоток, потом одна из них подалась вперед. Это была Лавиния, прибывшая из Тирены, – истинная эллинка по виду: голубоглазая, золотоволосая, пышногрудая, высокая, несокрушимо уверенная в себе.

– Никарета, а это правда, что Титос – полумуж? – громко просила она, беззастенчиво ткнув пальцем в высокую фигуру Титоса и рассматривая его, словно какое-то диковинное животное.

– Как не стыдно… – простонала Тимандра.

Впрочем, Титос привык к постоянным насмешкам девушек и не обращал на это никакого внимания.

– Да, Титос евнух, он был лишен мужества каким-то злодеем, который похитил его еще ребенком и оскопил, чтобы отомстить своему врагу, его отцу. Как и многие несчастные оскопленные, он был отдан на воспитание в храм, а затем стал жрецом, смотрителем и ведающим наказаниями в школе гетер. Евнухи всегда получали высокие посты при храме – так уж ведется во времен первой Никареты, – продолжала верховная жрица. – Мы не знаем, отчего высокочтимая госпожа основательница вела такой обычай, но его мы строго блюдем, как и то, что вы носите пояски из золоченой кожи, и каждая начальница школы всегда зовется Никаретой, а вы отрешаетесь от былого и меняете имена.

Тимандра сразу вспомнила, свой первый разговор с верховной жрицей. Теперь она очень жалела, что не прислушалась к ее советам, а сразу взяла свое прежнее имя. С ним к девушке вернулись пугающие воспоминания о Крите: иногда ей снилось, что отец срывается в колодец, или что оттуда выглядывает белая лягушка-пророчица… вот жрица усаживает глупенькую Тимандру на воскового Фаллу, вот Аитон, задыхаясь, срывает с себя голову Минотавра и падает мертвым, а Сардор, сверкая страшными глазами, густо подведенными стимией, кричит: «Ты проклята Молохом! Я убью тебя!»

– Итак, – вернул ее к действительности голос верховной жрицы, – гетера может считаться добродетельной, если она прекрасна. Поговорим же о красоте, основе добродетели! Красота гетеры должна быть такой, чтобы мужчине не пришлось напрягать взор, дабы разглядеть ее. Ваша красота должна бить по глазам, приковывать к себе внимание! Однако вы не должны уподобляться дешевым порнам, которые выходят на промысел, нещадно разрисовав себя белилами, стимией и кармином, так что больше напоминают не живых женщин, а ужасных ламий, которые соблазняют мужчин и высасывают из них кровь. Вы должны высосать из мужчин только деньги, однако взамен наполнить его кровь желанием снова и снова видеть вас, снова и снова предаваться с вами любви и… снова и снова отдавать вам свои деньги! Для этого вам пригодятся все те умения, которые вы получаете на матиомах, но сейчас мы поговорим только об украшении лиц.

Никарета оглядела девушек и поманила к себе Тимандру, Лавинию и Хесиоду, очень бойкую и острую на язык фиванку. Каждая взяла высокий трехногий скамни [67] из числа тех, что были заранее принесены Титосом, и забралась на него. Теперь они сидели на треножниках, подобно пифиям Аполлона, пророчествующим в Дельфийской роще, посмеиваясь и немного смущаясь.

– Сегодня мы поговорим о скони, [68] – объявила Никарета – и замахала руками, унимая хохот, раздавшийся вокруг. – Да, именно о скони! Само собой, не о той, которую вы смываете со своих ног, когда ложитесь спать, а о той, которую мы наносим на свои лица, чтобы придать им очаровательную белизну, столь ценимую мужчинами и столь много говорящую о женщине. Загорелое лицо выдает служанку или рабыню, которая все время проводит на солнце, а у госпожи должна быть белая, матовая, нежная кожа! Как жемчуг, как белые лилии, которые всегда вызывают у мужчин представление о невинности, которую они так любят разрушать! Некоторые изощренные в словах мужчины сравнивают женщину, не напудрившую лицо, с пищей без соли. К тому же, гетера – не рабыня, а госпожа, значит, о белизне своей кожи она должна заботиться прежде всего. Однако это не значит, что нужно посыпать себя скони с головы до ног. Каждая из вас, прежде чем использовать какие угодно средства для украшения лица, должна подумать о том, как их применять, сколько – а главное, нужны ли они вообще.

– Тебе повезло, Лавиния, – сказала Никарета, подходя к прекрасной тиренийке, – тебе и таким, как ты, белокожим девушкам, меньше всего придется использовать скони. Скорее, тебе придется запастись румянами. Но не винными дрожжами, это очень грубо! Всем посоветую едкий сок ириса: кожа от него краснеет, и эти естественные румяна можно не бояться стереть во время поцелуев и объятий. Не слишком можно беспокоиться и Тимандре, лицо которой имеет приятный нежно-золотистый оттенок. Если ты будешь припудривать кожу, то лишь для того, чтобы нужный фон для тех красок, которыми подчеркнешь выразительность и красоту своих черт.

– Красоту ее черт, сказала ты, госпожа? – повторила Лавиния с подчеркнутым недоумением, косясь на Тимандру.

– Именно так, – кивнула Никарета. – А что?

– Ничего, ничего, – пожала Лавиния роскошными плечами. – Мне показалось, что я ослышалась…

– Понимаю, – усмехнулась Никарета, – ты убеждена, что лишь ты одна здесь красавица. Ты в самом деле очень хороша. Однако все три твои рекомендации написаны какими-то полунищими торговцами, а Тимандра зачислена в нашу школу благодаря письму самого Алкивиада. Кроме того, хоть Тимандра только раз мелькнула на улицах Коринфа, когда побывала на рынке, да и то одетая, с закрытым лицом, – в отличие от прочих, которые нагими участвовали в торжественной процесс в храм Афродиты и их могли видеть все! – именно она вызвала интерес одного из самых именитых и богатых граждан, который готов пригласить ее к себе уже сейчас и медлит лишь потому, что ждет, когда она получше овладеет всеми секретами своего ремесла. Ты же пока осталась незамеченной коринфянами… возможно, просто потому, что они более разборчивы и у них более утонченный вкус, чем у тиренских пиратов и торгашей?

Произнеся эту рассчитанную, едкую речь, Никарета с торжеством взглянула на униженную Лавинию. Она терпеть не могла глупых девчонок, которые носились со своей красотой, дарованной им богами, даже не задумываясь, что это могло произойти просто по недосмотру, и сейчас небожители сокрушенно качают головами, недоумевая, как же это они так оплошали, и размышляя, нельзя ли исправить дело, забрав у этой злобной дуры незаслуженную красоту и вручив ей то, что гораздо больше подходит к ее склочной, злобной натуре и пустой голове.