— Тебе лучше?

Макс кивнул.

— Я больше не могу себя контролировать.

Его губы пересохли, в глазах стояли слезы. Мими подкурила и передала Максу сигарету, но прежде чем взять ее, он внимательно посмотрел на свои руки.

— До перевода сюда я думал, я верил, что есть шанс на спасение. Небольшой, конечно, но есть. Все, на что я могу надеяться — это стать заключенным. Другого выбора просто нет. Ты права, я гнилой солдат. Я слишком испуганный солдат.

Мими встала и потянула друга за руку.

— Идем со мной. Идем. Райнхарт все поймет, не беспокойся.

Макс с трудом поднялся и натянул фуражку, чтобы прохожие не видели его бледного лица. При виде офицера бойцы фольксштурма дружно поприветствовали его, подняв руки. От осознания происходящего Мими стало не по себе. Макс оперся на ее руку.

Они медленно прошли мимо парочки влюбленных, покинули главную площадь и уединились в парке возле ратуши, где стояла одинокая скамейка. Мими продолжала держать Макса за руку, как будто им двоим требовалось физически ощущать присутствие друг друга. Мими положила голову на плечо своему лучшему другу и вспомнила, как они веселились до войны, почувствовала запах табака, одеколона, духов. Макс дотронулся до ее руки.

— Обещай, что уедешь.

Мими выпрямилась и посмотрела поверх крыш на кучевые облака, пробегавшие по небу и, казалось, задевавшие башни колоколен. Ярко светило солнце. Лето не хотело уступать права наступившей осени. Мими повернулась к Максу и отрешенно произнесла:

— Обещаю.

* * *

Но Мими не сдержала своего слова, она не уехала. Наступила осень, но какая-то неведомая сила удерживала Мими в большом неотапливаемом доме в окружении безмолвных портретов.

Все началось в амбаре, напичканном сухой соломой и пропахшем конским потом, с деревянными стенами, изъеденными червями. На дворе стоял октябрь, опадали кленовые листья, солнце все реже и реже освещало унылый пейзаж. Изнуренные тяжелой работой женщины таскали зерно и забрасывали его в жерло клокочущей молотилки. Вдруг в амбар вошли четверо мужчин. Один был в военной форме, с винтовкой на плече, трое других — в поношенных шинелях защитного цвета и военных фуражках вермахта. У всех были впалые щеки, а один из них сильно кашлял. Это были заключенные, голодные и истощенные.

Женщины закончили работу, уселись на лавку, достали немного яблочного сока, хлеб и сыр. Мими с зачесанными назад волосами ловко разрезала четыре буханки и протянула их измученным людям. Трое несчастных попытались достойно принять угощение, но голод взял свое. Послышалось «merci»[6], и они принялись с жадностью поглощать еду.

— Vous êtes Franęais?[7]

— Oui. Et vous, madame?[8] — Самый высокий из них перестал жевать, ожидая ответа Мими.

— Je suis Allemand[9].

На мгновение мужчина задумался. В его глазах небесно-голубого цвета читался вопрос: откуда женщина из глухой немецкой деревушки знает в совершенстве французский? Несмотря на шрамы на лице и изможденное тело, в нем чувствовалась какая-то странная энергия, которая выделяла его среди товарищей.

— Bien. Merci[10], freundliche dame[11]. — В его голосе не было и намека на иронию, а в глазах читался нескрываемый интерес.

Мужчины выпили яблочный сок, передавая друг другу эмалированную кружку. Только кашлявший заключенный отказался пить. У него явно прогрессировал туберкулез. Никто ничего не говорил.

Вновь прибывшие принялись за работу. Они забрасывали зерно в молотилку, а женщины подбирали и очищали колосья. Через какое-то время все находившиеся в амбаре с ужасом заметили, как заключенные стали горстями сыпать сырые зерна в карманы шинелей, но промолчали.

Чувствуя, что за ней наблюдают, Мими вернулась к работе, впервые за последние несколько месяцев испытывая удовольствие от того, что она привлекательная женщина. Она резко повернулась, ожидая, что француз отведет взгляд, но голубые глаза пристально смотрели на нее. Странное возбуждение пробежало по ее телу, заставляя трепетать каждую клеточку. Мими почувствовала, что задыхается, и быстро вышла во двор, стараясь скрыть волнение.

Что-то новое, неведомое зародилось в глубине ее души. Что-то такое, что не вязалось с ее статусом замужней женщины. Мими глубоко дышала, согреваясь в лучах осеннего солнца.

* * *

Два дня спустя они встретились снова, на этот раз в ее огромном пустом доме.

Мрачный холл был освещен пучком света, пробивающегося сквозь небольшое круглое окно. Лестница вела в спальню Мими, единственную обитаемую комнату на верхнем этаже. На нижнем этаже расположились герр Реммер и его жена, которые помогали Мими по хозяйству. Герр Реммер был ранен во время кампании в Северной Африке, в результате чего остался без руки и глаза. Неумолимый Кронос[12] безжалостно истреблял своих детей, оставляя позади себя вдов и инвалидов.

День выдался солнечным, и в доме затеяли уборку. Все окна были распахнуты, приятный ветерок приносил с собой прохладу и тонкие паутинки, которыми был полон осенний воздух. Движение людей словно пробудило дом ото сна, кто-то переставлял мебель, кто-то вытирал пыль в дальних уголках комнат. В библиотеке с множеством книг, собранных заботливой рукой дедушки Эрика еще во времена Вильгельма Первого, превращенной в курительную комнату его потомками, раскрыли ставни впервые после ухода на войну последнего графа. Пахло сыростью, пылью и старой кожей.

В отблесках солнца Мими, собиравшая подушки на диване, не сразу заметила стоявшего напротив нее мужчину. От неожиданности она вскрикнула. Когда глаза привыкли к свету, Мими разглядела силуэт гостя и черты его лица. Он раскрыл книгу.

— Бодлер… Простите, что напугал вас.

Он взял книгу, словно пытаясь объяснить свое появление. Мими в ответ с понимающим видом кивнула.

— Я обожаю эту часть. Позволите?

Мими почувствовала себя уверенней, успокоилась, положила подушки на стол, стоящий между ними, и откинула волосы.

Мужчина прочитал:

Подальше от людей. С померкших облаков

Я вижу образы утраченных годов,

Всплывает над рекой богиня Сожаленья[13].

Он поднял глаза. Мими продолжила:

Отравленный Закат под аркою горит,

И темным саваном с Востока уж летит

Безгорестная Ночь, предвестница Забвенья.

Гость ничем не выдал удивления.

— Бодлер знал, что умирает от сифилиса, когда написал это стихотворение. Красивый слог, не правда ли?

— Да. И все же Бодлер чересчур меланхоличен. Водка и сифилис — плохие компаньоны, особенно если ты не в форме. Я тоже чувствую себя обессиленной.

— Однако достаточно сильной, чтобы делать уборку.

Мими смутилась.

— Графиня, прошу прощения. Мое любопытство — мой враг. Я хотел сказать вам, что вы прекрасно говорите по-французски. Позвольте спросить, где вы выучили язык?

— Мои родители живут на той стороне Рейна, в Баден-Бадене. Моя няня была француженкой, и, кроме того, я два года училась во французской школе. Никаких особых способностей, просто мне повезло. Вот и все. А ваш немецкий?..

— Хорошая школа в Германии. Последние пять лет. Никаких особых способностей и никакого везения.

Мими почувствовала, что краснеет.

— Простите.

— Не стоит. Я жив и надеюсь продолжать в том же духе, если, конечно, удастся раздобыть достаточно еды, чтобы пережить зиму. Вот только, боюсь, Пьер не выдержит. Его кашель стал сильнее, да и холод не идет ему на пользу. — Француз осмотрелся. — Я могу попросить вас об одолжении?

Мими кивнула.

— Можно я возьму несколько книг? Я обязательно их верну. Зимние вечера тянутся медленно, и мне необходимо как-то отвлечься, чтобы не сойти с ума. Приступы кашля Пьера иногда становятся невыносимыми.

— Конечно. Что бы вы хотели почитать?

— Что-нибудь из современников. — Его голос зазвучал бодрее. — Жид, Фицджеральд в переводе, если есть, а то мой английский не настолько хорош. Но если в вашей библиотеке этого нет, то я буду рад и классике: Корнель, Расин, девятнадцатый век.

— Как насчет Мопассана? Бальзака? Флобера? Это мои любимые авторы. Они стоят у той стены, а Расина я видела вон в том углу. Где-то там была и «Госпожа Бовари».

Занявшись поисками сокровищ в кожаных переплетах, Мими забыла про уборку и подушки на столе. Она поднялась по ступенькам лесенки и стала ловко перебирать пальцами запыленные томики, словно исполняя какое-то произведение для фортепиано. Наконец ее поиски увенчались успехом. Мими повернулась, чтобы порадовать гостя своей находкой, и внезапно обнаружила, что он стоит не по ту сторону письменного стола, а в нескольких шагах от нее, так близко, что она почувствовала запах его нестиранной одежды.

— Я просто волновался, когда вы взобрались на эту лестницу. Позвольте, я помогу вам спуститься.

Француз протянул руку. В отблеске света Мими не смогла разглядеть его лица. Почти теряя сознание от прикосновения его руки, она спустилась вниз.

Мими протянула ему книгу, стараясь не смотреть в глаза. Он отступил в тень и принялся внимательно изучать женщину с головы до ног. Мими ощутила волнение, но в то же время происходящее доставляло ей странное удовольствие.

— Благодарю. Вы мне очень помогли.

— Не за что. Что вы! Но почему вы здесь? В моем доме?

— Я не должен был приходить. Прошу прощения. Мы срезали сухие ветки в саду, и Ганс-Питер, ну, вы помните, наш несчастный охранник, заснул. У него слабое сердце. А я увидел открытые двери и книги и не смог удержаться. Простите меня.

— Нет, нет. Что вы, не извиняйтесь! Этой библиотекой никто не пользуется. А скажите, как вам живется в амбаре?

— Вне сомнений, как только коровы станут нашими постояльцами, запах будет невыносимым, но зато будет теплее. Да, любой сарай — лучше, чем еще одна зима в лагерных условиях.