Мэтт догадался, что в надежде добиться своего Салли метнула на кон свой последний козырь, и почувствовал внезапную жалость к этой женщине.

– Глупо… и к тому же потом нам будет совестно смотреть в глаза друг другу, – спокойно проговорил он. – А после что? Ты думала об этом? Наверное, нет. А вот я думал. Потом у тебя опять появится кто-то еще. И что тогда делать мне? Снова биться головой об стену? Извини, дорогая, что-то не хочется. Нет, спать с тобой – все равно что пытаться приручить акулу: то ли приручишь, то ли нет, а руки лишишься точно. А я, знаешь ли, вовсе не горю желанием снова зализывать раны.

– И что теперь? – Салли плеснула себе в бокал мартини. Вид у нее был взбешенный. Мэтт усмехнулся – она налила уже третий бокал. А сам он, едва сделав глоток, отставил бокал в сторону. Наверное, постарел, хмыкнул он про себя. Во всяком случае, мартини уже не доставлял ему такого наслаждения, как прежде.

– Теперь? Теперь мы поступим, в точности как ты хотела: пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями. Ты отправишься в Нью-Йорк, а потом отыщешь себе нового мужа, переедешь в Париж или Лондон, а может, в Палм-Бич и станешь растить детей. И в следующий раз мы с тобой встретимся на свадьбе у Ванессы и Роберта. – Это было как раз то, о чем мечтал Мэтт.

– А как же ты? – зло прищурилась Салли. – Неужто так и останешься отшельником?

– Почему бы и нет? Словно старое дерево, пущу корни и стану наслаждаться жизнью вместе с теми, кто придет посидеть в тени моих ветвей, насладиться покоем и тишиной. Знаешь, в такой жизни есть свои прелести.

«Только не для тебя, моя дорогая», – усмехнулся про себя Мэтт. Подобную жизнь Салли презрительно именовала «преснятиной». Она жить не могла без волнений, а если их не было, то ничтоже сумняшеся создавала их сама.

– Послушай, ты ведь не такой уж старый, чтобы так думать. Господи, да ведь тебе всего только сорок четыре! Хэмишу стукнуло сорок два, когда он умер. А рядом с тобой он казался почти мальчишкой.

– Вот-вот… и теперь его нет в живых. Так что, может, тихая жизнь не так уж плоха, как тебе кажется? Ну, как бы там ни было, с этого дня наши с тобой пути разойдутся. И слава Богу, иначе я доведу себя до психушки, а ты, чего доброго, просто прикончишь меня. Перспектива не из приятных, верно?

– У тебя кто-то есть?

– Может быть, дорогая, может быть. Но тебя это не касается. Если бы я любил тебя, то бросил бы все и последовал за тобой на другой конец света. Ты ведь меня знаешь, Салли. Вот такой уж я романтический дурак, хоть и старый. Проблема в том, что я тебя не люблю. Раньше думал, что любил, а вот увидел тебя и понял – нет. Все перегорело. Все-таки десять лет прошло. Я и сам не заметил, как это случилось. Осталась только любовь к детям, какие-то старые воспоминания и больше ничего. Может быть, где-то в глубине души я все еще люблю тебя… но не настолько, чтобы простить то, что ты сделала.

Мэтт встал, поцеловал ее в макушку и молча двинулся к двери. Салли не шелохнулась, не пыталась его остановить – только смотрела ему вслед. Все-таки она хорошо его знала. И понимала, что это конец. Раз Мэтт сказал, так и будет. Так было всегда, и так будет впредь. Уже перед самой дверью Мэтт обернулся.

– Пока, Салли, – бросил он. В душе его царило ликование. Мэтт едва удерживался, чтобы не пуститься в пляс. – Желаю удачи.

– Ненавижу тебя! – выплюнула она ему вслед. Голова у нее кружилась от выпитого мартини. Еще мгновение, и она услышала, как хлопнула дверь.

Но в ушах Мэтта этот звук означал свободу. То, что мучило его столько лет, осталось наконец позади.

Глава 25

В сочельник Офелия с Пип пригласили Мэтта к себе на обед – назавтра наступало Рождество, и Пип заранее облизывалась, предвкушая подарки. Они вместе нарядили елку, а Офелия настояла на том, чтобы собственноручно зажарить утку, уверяя, что это старинная французская традиция. Пип, люто ненавидевшая утку, с большим удовольствием предпочла бы обычный гамбургер, но Офелия твердо стояла на своем – в этом году у них будет самое настоящее Рождество! Хотя бы ради Мэтта. С тайной радостью она отметила, что давно уже не видела его таким умиротворенным и счастливым.

В последнее время оба были слишком заняты, и им никак не удавалось толком поговорить. Мэтт и словом не обмолвился Офелии о свидании с Салли, так и не решив, стоит ли ей рассказывать о его разговоре с ней. Все, что случилось между ним и Салли, он считал слишком личным, чтобы это обсуждать, тем более с Офелией. Во всяком случае, пока он был не готов. Но как бы там ни было, Мэтт чувствовал себя так, словно перед ним наконец рухнули стены тюрьмы. Он весь сиял, и Офелия хотя и не знала, в чем дело, однако догадывалась, что что-то произошло.

Они заранее договорились вечером обменяться подарками, но Пип уже с самого обеда не находила себе места. Притащив свой подарок, она торжественно вручила его Мэтту, а потом накинулась на него, когда он поклялся, что откроет сверток только на Рождество.

– Нет! Сейчас! – Казалось, Пип снова превратилась в ребенка – от нетерпения она даже топала ногой. Глаза ее сияли. Затаив дыхание, она смотрела, как Мэтт осторожно разворачивает бумагу. Но вот бумага упала на пол, и Мэтт радостно захохотал. В руках он держал пару мужских тапочек – пушистых и желтых, словно огромные цыплята. Мэтт незамедлительно всунул в них ноги и радостно объявил, что тапочки пришлись впору.

– Какая прелесть! – восторженно вздохнул он, не отрывая от них взгляда. И крепко обнял Пип. – Просто чудо до чего хороши. Приедете ко мне на озеро Тахо – будем ходить в них все трое. Только смотрите, не забудьте прихватить свои, идет?

Мэтт так и просидел в них весь обед. Пип торжественно пообещала уложить тапки прямо сегодня. И тут же онемела от восторга, когда Мэтт преподнес ей новенький, сверкающий велосипед. Взгромоздившись на нее, Пип стрелой пронеслась из столовой в гостиную, едва не сбив по дороге елку, и вылетела из дома, крикнув, что покатается немного, пока мать занята уткой.

– Ну а вы как – готовы получить свой подарок? – лукаво спросил Мэтт у Офелии, когда они, уютно устроившись в гостиной, маленькими глотками потягивали белое вино. Мэтт немного робел, считая идею довольно-таки рискованной. И все-таки очень переживал, не обидится ли она. Он даже думал, не отказаться ли ему от этой идеи, но в Конце концов убедил-таки себя, что Офелия обрадуется.

Офелия молча кивнула. Пип все еще не вернулась, и сейчас Мэтт даже обрадовался, что они остались наедине. Помявшись, он протянул ей сверток. Офелия сделала большие глаза. Что там может быть? Большая плоская коробка… Офелия встряхнула ее… нет, не гремит.

– Что это? – спросила она, нетерпеливо разворачивая бумагу.

– Увидите, – загадочно блеснув глазами, ответил Мэтт.

Послышалось шуршание бумаги, последняя обертка упала на пол, а вслед за тем раздался сдавленный крик Офелии. Не в силах сдержаться, она ахнула, и глаза ее моментально наполнились слезами. Офелия застыла – прикрыв ладонью рот, она закрыла глаза. По лицу ее струились слезы. В руках она держала портрет Чеда – сын, как живой, улыбался ей с холста. Желая доставить удовольствие Офелии, Мэтт написал его портрет – в пару к портрету Пип на ее день рождения. Офелия долго молчала. Потом открыла глаза, прижала к груди портрет и со слезами спрятала лицо на груди Мэтта.

– О Господи, Мэтт… спасибо… спасибо вам!

Отодвинувшись, Офелия снова бросила взгляд на портрет сына. Казалось, он сейчас заговорит. Сердце ее разрывалось от боли. Только сейчас она снова почувствовала, как безумно скучает без него… и вместе с тем его смеющийся взгляд подействовал на нее, как чудодейственный бальзам на раны. Портрет получился замечательный.

– Как вам удалось?! – Чед на портрете очень похож. Даже улыбка была его.

Вытащив что-то из кармана. Мэтт молча протянул ей руку, и брови Офелии поползли вверх. В руках он держал фото Чеда, которое когда-то незаметно утащил и унес с собой.

– Наверное, у меня клептомания, – хмыкнул Мэтт. Увидев снимок, Офелия облегченно засмеялась.

– Господи, вот он где! А я-то его везде искала! Решила даже, что его прихватила Пип… ну и не хотела спрашивать, чтобы лишний раз не расстраивать се. Думала, фотография лежит у нее в письменном столе или в шкафчике… и искала потихоньку. Но так и не нашла. – Офелия с улыбкой поставила фото на прежнее место. – Ах, Мэтт, как мне отблагодарить вас?!

– Вам нет никакой нужды меня благодарить. Просто я люблю вас, Офелия. И хочу, чтобы вы были счастливы. – Он уже хотел сказать все, что успел передумать за это время, но тут в дом вихрем ворвалась Пип. За ее спиной громким лаем заливался Мусс. Язык у пса свисал чуть ли не до земли – видимо, все время он так и бегал вслед за ней.

– Классный велосипед! Мне нравится! – завопила она, с треском врезавшись в столик, стоявший в прихожей, и чудом не зацепив другой, после чего, вспомнив о тормозах, остановилась в двух шагах от матери с Мэттом. Велосипед был почти взрослый. Пип влюбилась в него с первого взгляда. Офелия молча протянула ей портрет Чеда, и Пип моментально притихла.

– Ух ты… в точности как живой!

Она бросила взгляд на мать. Руки их сплелись, и Пип с Офелией долго молча смотрели в глаза друг другу. В комнате повисло молчание. И вдруг чуткий нос Офелии уловил характерный аромат. Утка не только поджарилась, но, судя по запаху, уже начала потихоньку подгорать.

– Вот здорово! – ахнула Пип, когда раскрасневшаяся Офелия поставила блюдо с уткой на стол.

Они с удовольствием пообедали и прекрасно провели вечер, но Офелия все никак не могла решиться отдать свой подарок Мэтту и колебалась до тех самых пор, пока Пип не отправилась в постель. Подарок был не совсем обычным. Офелия долго колебалась, но потом все-таки решила, что Мэтту он понравится. И сразу же поняла, что не ошиблась. Стоило только Мэтту развернуть подарок, как лицо у него стало в точности таким же, как у Офелии, когда она увидела портрет Чеда. Мэтт поднял на нее глаза, и у него перехватило дыхание. На ладони у него лежал старинный брегет, который принадлежал когда-то еще отцу Офелии. Вещица не только старинная, но и красивая, и теперь ей некому было ее подарить – у нее не осталось ни отца, ни сына, ни мужа, ни брата. Когда-то она берегла часы для Чеда… но теперь его не было, и Офелия решила отдать их Мэтту… Руки у него задрожали. Судя по всему, его так же сильно очаровали часы, как Офелию – портрет сына.