— Ну да, невозможно быть сверху и снизу одновременно! — засмеялась я. Зябко, трава мокрая, от измороси и росы. Я поёжилась. Какие-то ночные птицы, тревожившие покой, когда мы укладывались, молчали. По горам разлилась туманная тишина, боявшаяся оступиться на палую листву и изранить ею себя. Кроны деревьев хурмы над нами ждали своего часа, когда обкрадут их, своровав спелые оранжевые жемчужины? — Я бы ещё полежала…

— Надо вернуться, — возразил мне Лео. — Другие увидят… не стоит.

— Да, конечно. Ты прав. Ты… точно сам не замерз? — он помотал головой. — Что ж… спасибо. Спасибо, что заботишься обо мне. Я бы хотела как-то отблагодарить тебя, — мы поднялись, и я начала складывать свои тряпичные пожитки. — Но я не очень представляю, как сделать тебе приятно, — он и сам пожал плечами. — Тебе же что-то должно быть приятно? — опять уклончивый кивок. — С едой более-менее разобрались. Ну, а кроме? Например, многие парни любят массаж, — Лео поморщился, ссутулив плечи так, будто уворачивался от пролетающего мимо мяча при игре в вышибалы. Да, это не про него. Он не любит, когда его трогают. — Я впервые встречаю кого-то такого… без вкусов и интересов, без своих предпочтений, эгоистично возглавляющих все остальные жизненные установки. Сейчас вся молодёжь основывает своё поведение на "я хочу" и "мне нравится", и когда у ребят или девчонок это не совпадает с кем-то, они отказываются от друзей и плюют на чужие потребности, говоря "не сошлись интересы". А ты… нет, у меня даже слов нет описать! Я просто не представляю, что творится в твоей голове.

— Это взаимно, — смущенно улыбнулся Лео. Я застыла. Это я-то непредсказуемая? Это мои мысли трудно угадать? А кто поймал меня на том, что я рассуждаю о взаимоотношениях между полами? Но дальше я задаваться вопросами уже не могла. Я ловила улыбку Лео, аппликацией отпечатывая её на стенки памяти. Это слишком редкий кадр, чтобы отвлекаться. Удивительно, но эта волшебная, труднодобываемая, как артефакт, улыбка, в отличие от улыбок других людей, когда возникала, стягивала губы, а не растягивала. Приподнимались самые уголки рта, а губы собирались вместе, стыдясь занять слишком много места на лице. Всё в этом человеке было непередаваемо.

— Так… как сделать тебе приятно?

— Не нужно.

— Нужно! — скрутив подстилку и одеяло, я сунула рулон подмышку.

— Я же не ради чего-то что-то делаю, а просто…

— Просто? — прищурилась я. Скажи, что я тебе нравлюсь, а? Что ты считаешь меня милой, хорошей, доброй.

— Просто, — искренне кивнул Лео. Энтузиазм затрещал, порванный посередине.

— Как так? Так не бывает, — изумилась я, встав, по грудь ему, напористо задрав голову и нагло изучая его впритык. Может, хоть вблизи разгляжу в нем разгадку ребуса, под личиной привратника Тигриного лога? — У всего есть причина. Знаешь, люди говорят "за так и прыщ не вскочит". Причина есть у всего!

— Да? — вопросительно взглянул на меня Лео, и я перестала быть в этом уверена.

— Я так считала… раньше… а ты думаешь, что можно делать что-то вообще безосновательно?

— Достаточно понимать, что это правильно, — пожал плечами Лео. — И делать так.

— Но как узнать, что правильно?! — пристала я к нему. Почему для меня всё было так сложно, а ему весь мир открылся, как на ладони. Нам нет, а ему — да! Он точно не просветился тишком под священным баньяном?

— Узнать? Разве мы не рождаемся с ощущением этого? — Ясно, парень не встречался с психами, преступниками и идиотами, раз верит в одаренность всех людей при рождении. Я хотела начать толковать своё, но, в кои-то веки, он не дал мне встрять и сам продолжал: — Кому-то плохо — надо помочь. Разве этому надо учиться? Кому-то холодно — надо греть. Разве это непонятно? Кто-то плачет — надо успокоить. Неужели внутри ничто не скажет тебе, что так надо сделать? — оцепеневшая, я слушала эти элементарные истины и захотела остаться здесь навсегда. Здесь, где всё так, как он говорит, где не нужны лишние объяснения, химические формулы и английский, чтобы стать хорошей. Здесь, где быть хорошей — это быть человечной, а не успешной, это быть справедливой, а не умеющей найти для себя выгоду, это быть готовой к самопожертвованию, а не идти по головам, чтобы добиваться своего. Я хочу раствориться в Тигрином логе, слиться с ним, дышать им, в ритм с природой, а не похотью человечества, не имеющего границ своих желаний.

— Лео… почему, если все понимают, что так правильно… почему так мало людей поступает подобным образом?

— У них нет сил, — не думая, ответил он мне. Я едва выдержала его взгляд, черный, палящий и агатовый, твердый, как скальная порода. Только в этих глазах, да в росте и ширине плеч отражалась та сила, которая таилась в Лео. — Сильными надо становиться. Никто не силён при рождении. Каждый ребенок слаб. Но чтобы стать сильным — надо трудиться. Никто не трудится над собой. И остаются слабыми. Слабый не в состоянии быть правильным. Он трусит.

А я? Трусиха? Мне захотелось проанализировать себя с этой точки зрения, спросить у Лео, как у оракула, что я делаю верно, а что нет. И как мне стать такой же сильной, как он?

— Я хочу научиться у тебя быть правильной, — призналась я и улыбнулась. — Как большой старший брат, опекающий меня, ты же не откажешь? А я буду твоей младшей сестрой… — вспыхнув, парень резко дернул челюстью и, сделав глубокий вдох, словно испугавшись чего-то, ничего не говоря, сорвался с места и пошёл прочь. Причем в другую сторону от общей стоянки. — Лео? Лео! — крикнула я ему, но он не остановился. Какая муха его укусила? Что я сделала не так? Это отказ возиться со мной? Опять я остаюсь без возможности понять, чего делать не надо.

Стараясь не замечать парней, отошедших от пепелища на пару метров, чтобы сходить "по-маленькому", я осторожно кинула свои вещи неподалеку от Шуги, ещё спавшего с открытым ртом на спине, разметав руки-ноги еловой веткой. Прочавкавший какие-то невразумительные слоги Ви, в позе эмбриона, выглядел более живым, чем плашмя вырубившийся Рэпмон. Из признаков жизни в нем был резко дыбящийся холмик, где ширинка. Я отвела глаза. Вот оно, мужское общество во всей красе. Стояки по утрам… А был ли он у Лео? Почему я не обратила на это внимания? Я не была прижата к нему настолько тесно, и не додумалась притиснуться специально. Почему я опять думаю о нем в таком пошлом контексте? Лео слишком хорош и идеален для всей этой земной бытовухи. Интересно, никто не заметил наше с ним отсутствие? Вроде бы большинство ещё спит…

— Как прошла ночь? — раздался над ухом голос Джина и я, подскочив, услышала сдержанный стон. Развернувшись, я поняла, что ударила затылком ему в нос.

— О! Прости! — с сожалением поморщилась я, представляя, как это больно. Но, хотя бы, не разбила в кровь.

— Ничего, это не самое ужасное, что ты со мной делаешь, — сквозь шипение улыбнулся он и, убедившись, что искры из глаз не посыпались, убрал руку от носа.

— Что ужасного я тебе делаю? — всё ещё уходя от ответа на первый вопрос, поставила я руки в бока. Мы говорили шепотом, отодвинувшись на несколько шагов ото спящих.

— Невольно, разумеется, — заверил Джин. — И, думаю, ты знаешь это и сама. Так, что у вас с Лео? Я видел, как вы ушли ночью, когда догорел костер. Он знает, что ты девушка, и всё равно позволяет себе что-то?

— То-то и оно, что он ничего себе не позволяет! — гордясь за него, выпятила я грудь колесом. — Он опекает меня и защищает от вас. И что за допрос? Ты мне не жених.

— В силу обстоятельств, я не могу им быть. Монахам ведь нельзя иметь…

— … никого и ничего! И никакой собственности, — опередила я его, сверкнув взором. Не намекала ли я этой расплывчатой фразой, отгораживающей меня от собственничества Джина, что я тут в групповом владении, а не частном? Нет, вроде прилично выразилась.

— Пройдёмся? — указал Джин на глубину рощи. — Не хочу, чтобы кто-нибудь услышал лишнее.

— А я не хочу, чтобы кто-нибудь позволил себе лишнее, поэтому не пойду туда.

— Хо, обещаю вести себя хорошо, — сделал он безобидное выражение лица и, помявшись, я сдалась и пошла подальше, где нас могли спрятать нагруженные плодами деревья, где нашу беседу укроет собой расстояние и шорохи поднявшейся с солнцем Каясан. Дождь не разразился и, покрапав не более получаса, иссяк, успев, однако, намочить листву и создать холодную влажность в воздухе. Даже хурма висела омытая и скользкая. — Послушай, я вовсе не желаю причинять тебе неприятности или страдания. Я пытался отвлечь тебя от того, что ты надумала себе. И увлекся, — мы остановились у ствола, разделенные им, положившие по ладони на его бока, не соприкасаясь между собой. — Будь моя воля, я не доставлял бы тебе ничего, кроме наслаждения, — его пальцы, подкравшись, дотронулись до кончиков моих. — Но скажи, прошу, скажи, как я могу это сделать, не нарушив данные мной обеты? Как я могу дать тебе всё, чего ты хочешь, не став клятвопреступником? — Джин смотрел мне прямо в глаза, и я снова стала терять самообладание. Оно тлело, как лучина, сгорало, как фитиль, а на конце его бомба, и надо бы наступить на него прежде, чем огонек доберется до пороха. — Я не говорю о своих желаниях, не сравниваю, чьи сильнее. Я хочу тебя и это уже то, что не позволено, но ты не послушница Тигриного. Ты имеешь право на всё, на что имеет право обычная девушка, и я мучим тем, что не позволяю себе откликаться на это… — я вошла в роль Лео. Я не знала, что сказать, молчала и прислоняла голову к стволу, рядом с нашими руками. Не хватало вырезать на коре сердечко с первыми буквами наших имен внутри. Джин тоже приблизил своё лицо. — Если ты думаешь, что для меня это так — ерунда, то я могу сказать одно: я вошёл сюда с намерением остаться навсегда, зная, на что иду, спокойный и с полным штилем в душе. Я не был влюблен и забыл о прежних страстях. Я подготовился к тому, на что рассчитывал. Но я не рассчитывал найти здесь тебя. Но нашел. И, раз уж судьба заготовила такой подарок, я благодарен ей за него. И… ты уйдёшь отсюда, не знаю, когда, в какой момент, но ты оставишь это место, Хо, а я здесь останусь. А ты останешься последней, которая очутилась в моём сердце. После тебя не будет других, — я сдержала ухмылку. Зная Хенсока… скольких он способен запустить сюда после меня? — Да, у меня уже была первая девушка, вторая… и ты не единственная, в которую я влюблялся. Но ты та, чей образ завершит всё, что виделось мне в жизни. Стираясь из памяти, лица уйдут, одно за другим, но твоё будет держаться в ней до последнего. А я… я не претендую быть твоим первым, — Джин опустил глаза. Этот факт его явно печалил. — Но могу ли я сделать что-то, чтобы тоже остаться в твоей памяти? Чтобы иметь возможность надеяться, что та, о которой я буду вспоминать дольше всех, забыла меня не сразу выйдя за ворота?