Юлия Чеснокова - Тигриный лог (СИ)

— Лео… — позвала я. Изваяние каменного стража. Одно из мифических божеств, что сохранилось в Гималаях или на Тибете. Непоколебимое, таинственное, безответное. Даже ухом не повел. — Можно поговорить? — шепотом сипела я сбоку, боясь, что он пошлет меня. Но почти двухмесячный опыт общения с ним доказывал, что посылать он не умеет. Так что рисковать стоит. — Лео, я хотела бы извиниться… — За что? Что я несу? Вовсе не хотела. Извиняться надо, когда знаешь, что обидел, а я понятия не имею, что чувствует брат-монах. Вряд ли он оскорбился, потому что для оскорбленности нужно обладать гонором и чувством собственного достоинства. Они у Лео были в зачаточном состоянии, воспитанные самоотреченностью и смирением. Нет амбиций — нет обид. — Поговори со мной, пожалуйста. Бог вечный, с ним всегда успеешь, — тихо попросила я ещё раз. Глаза Лео открылись, и он медленно повернул лицо ко мне, опустив ладони на колени. Как же плавно и изящно он это сделал! Как в фантастических фильмах, где кто-то очнулся после десятилетий простоя, или заморозки, робот или сверхсоздание, и ещё не знает, как именно себя вести, как владеть своим телом. — Спасибо, — поблагодарила я за оказанное внимание. — Ты сердишься на меня? — он помотал головой. — А почему завтракать не пришёл? — Как можно меньше общих вопросов! Чтоб нельзя было "да", "нет". Пусть словами говорит, длинными и развернутыми предложениями.

— Нужно было подумать, — чуть невнятно произнес он.

— О чем? — совсем как Ви утром повела себя я.

— Обо всем… — попытался уйти от конкретики Лео.

— Сразу обо всем думать невозможно. Надо поэтапно. О чем ты думал именно сейчас? — попыталась я помочь ему. Молодой человек задумчиво опустил глаза к полу, стал водить ими по нему. Медленно поднял руку и медленно же заправил челку на висок, чтобы не мешала взору. — Ты стесняешься меня всё ещё? — Ноги затекали на корточках, но я не хотела менять позу, чтобы не спугнуть Лео. Проведенная параллель с птицами вклинилась в воображение, и такими мне и виделись некоторые местные жители. Кто-то, как Джеро, павлином (а они, кстати, не летают, так что пусть и не выпендриваются), кто-то галчонком (это я придумала ещё до Хенсока), кто-то попугайчиком, а кто-то черным лебедем. Я бы сказала, что таких тут два. Один хотел бы умереть вместе со своей погибшей самкой, но не вышло, а другой влюблен в Каясан, и желает хранить ей свою лебединую верность. Лео двусмысленно кивнул. Я хотела прокомментировать это, но он заговорил:

— Я знаю, что не должен испытывать перед тобой стыда. От него нужно избавиться, — убежденно произнеся это, Лео выпрямил спину, посмотрев перед собой, чуть вправо, на Будду. — Но как сделать так, чтобы избавиться от своего стыда, не тронув твою стыдливость? — он повернул лицо ко мне. — Девушки должны быть застенчивыми. Не истребляй в себе этого, — Это было упреком за то, что я разделась, когда болела. И, наверное, ещё за что-нибудь.

— Если бы меня слишком сильно всё смущало, я бы тут не продержалась столько времени.

— Я понимаю, — Ещё бы! Кто, как не ты? Ты так же, как я, прожил среди противоположного пола, пытаясь подстроиться под него и не замечать различий, чтобы не испытывать крайних неудобств. Но ты был ребенком, а потому остался всё тем же невинным мальчиком, которому голые и развратные женщины стали не нормой, а дефектом. — Хо, — Я внимательно на него воззрилась. — У монахов не может быть ничего своего.

— Я знаю. К чему ты это? — Не хотелось бы, чтобы мысль осталась не раскрытой. Зачем-то же он начал это?

— Совсем ничего. И девушек, — Он впился в мои глаза своими с таким неистовством, что я разозлилась на себя, что не могу понять его без слов. Он ведь что-то шепчет своими красноречивыми глазищами. — Но если я целовал тебя, то ты моя? — вопросительно и робко пригнулся он. Будто сам опешил от своего вопроса. Я чуть не отвесила челюсть.

— Я… ну… — Боже, он, действительно, воспринимает поцелуй, как обряд венчания? Странно, но в отличие от предложения Джина пожениться, это меня совсем не пугает. — Выходит, что так. Мы же уходим пятнадцатого, так что…

— Но тут ещё жить двадцать пять дней! — сокрушился Лео, взволновано поведя плечами. — Я не имею право всё это время считать что-то своим. Нельзя, — замотал он головой усерднее, чем когда-либо. — Нельзя.

— Так не считай! — предложила я. В чем, собственно, проблема? — Почему обязательно так думать? Мы можем всё оставить, как раньше. Никаких обязательств, — Я с ума сошла? Предлагаю святому человеку отношения без обязательств. Куда я скатываюсь? Парень, давай целоваться и обжиматься по углам, только никаких претензий друг к другу! Ты принадлежишь себе, я себе.

— А ты… ты… — сглотнув, Лео облизнул губы. Мне дико захотелось поцеловать их снова. Когда-нибудь настанет такой момент, что он сделает это сам? Без просьб и подсказок. — Ты будешь тогда ещё с кем-то целоваться? — У меня аж в ребрах защемило. Это было одновременно так сурово и мило, что сперло дыхание. Поэтому он считает, что надо окрестить меня своей? Чтобы я по другим не бегала? Это слежка за моим нравственным обликом или мужское собственничество?

— Нет, откуда такие мысли? — От верблюда, Хо! Не он ли видел, как я тянулась к Джину, и огрел меня палкой, чтобы не блудодействовала? А сколько всего ещё он видел?

— И ещё, — продолжил он. Что ж, как я и научила, он поэтапно решил выложить всё, что накипело. С одним он кое-как разобрался, пришла очередь следующего. Он стал мрачнее и собраннее. Не было неуверенности, только что раскрашивавшей его иконный лик. — После ухода отсюда… после пятнадцатого… мы не сможем быть… вместе, — загнанно покосившись на меня, он извинялся взглядом не за то, что сказал это, а за то, что это было фактом, его собственным решением. Откуда-то из глубины груди во мне забурлили слезы. Показалось, что плакать собралось сердце, а не глаза. Я хотела что-то ответить, открыла рот, но закрыла его опять. Почему он так решил?

— Я не нравлюсь тебе? — осмелилась спросить я. Если ответит утвердительно, я пойду к обрыву. Нет, не прыгать вниз. Кричать на весь мир, что ненавижу его и несправедливость. Что я нашла идеального мужчину, отказалась ради него от другого (отказалась же?), не менее прекрасного, но чуть менее идеального парня, а он…

— Если бы не нравилась, то я бы решил иначе, — Какая глупость! Что за парадокс?! Неадекватная логика!

— Врать нельзя, а ты обманываешь меня, — губы затряслись, и я, дрожа ими, наблюдала, как расплывается силуэт Лео перед глазами от влаги на них. — Если не нравлюсь, то так и скажи.

— Если бы я не дорожил тобой, то взял бы с собой, — твердо опроверг мою претензию бывший привратник. — Но я никогда не возьму тебя в новую жизнь, где нет места покою и безопасности.

— Мне всё равно! Я готова терпеть что угодно! Я ведь тоже учусь драться, и смогу за себя постоять…

— Нет, — оборвал меня Лео. Я открыла рот. — Нет, — повторил он.

— Тут нам быть вместе нельзя, после выхода ты не хочешь… что же, мы… мы не имеем права на то, чтобы… чтобы… — Любить друг друга. Быть вместе. Это так громко, так значимо. Я никогда не объяснялась в любви, никогда не знала ничего такого огромного и сильного. Поверит ли Лео в то, что я выдержу любые испытания рядом с ним, если я признаюсь ему в любви? А насколько меня самой-то хватит? Хенсок был прав, что любовь проверяется временем, и если не выдерживает проверки, то это пагубная страсть. Я могу навязаться к Лео в компанию и не выдержать, чем разочарую его и причиню боль. Ведь он для себя выбора не видит. Это его долг, цель всей жизни, дело всей жизни.

— У воина на первом месте обязанности, — помог мне Лео избавиться от необходимости закончить как-то свою отповедь. — А потом уже права.

— Но Хан…

— Я не Хан, — он поднялся и подал мне руку, чтобы я тоже встала, поправил выгнувшийся отворот моей рубашки, пригладив его. — Не сиди на холодном. Вредно, — молча опустив голову, он побрел прочь из храма. Я, глядя в его спину, наконец, позволила скупым слезам потечь по щекам. Почему я влюбилась именно в него? Может, было бы лучше, если бы я вернулась домой и, отыскав Джина, сделала всё, чтобы забыть Лео? Но, что-то подсказывало мне, забыть его когда-либо стало для меня невозможным.

Примечание к части * киднеппинг — похищение людей для различных преступных целей.

Устав от бессмысленной молотьбы по Сандо, его твердокаменному торсу, упругорезиновому телу, я остановилась и, вздохнув, сама плюхнулась на матрас. Безысходность и одновыходность — через знакомую калитку, пятнадцатого числа, — по-прежнему мучили меня. Тем сильнее, после вчерашнего разговора с Лео. Я была настолько выбита из колеи, что, всячески увиливая, ушла от разговора с ребятами в течение дня. Придётся поговорить сегодня. Если всё это заварилось Хенсоком, то мне хочется знать, какую цель это преследовало? Напрямую он никогда не ответит. Вначале, я так поняла, Лео действительно не собирался уходить отсюда всеми правдами и неправдами, и моё нахождение здесь всё-таки сподвигло его на изменение решения. Но если когда-нибудь, за пределами Лога, с ним что-нибудь случится, я не прощу себе, что стала причиной его прощания с монастырём. Тут он всегда бы был в безопасности. Да, я думала о нем одном, а не о той пользе, которую он может принести десяткам, сотням людей. Мне это всё неважно, главное — он! Как ни пыталась впитать в себя человеколюбие, я не могла поставить выше благополучия друзей и близких преобладающее количество каких-то там личностей, на которых мне было… положить.

— Выдохлась? — встал надо мной Сандо, пытаясь выглядеть как никогда презрительно и хладнокровно.

— Немного, — честно сказала я.

— Зачем я только трачу силы на ту, из которой ничего не выйдет? — я подняла на него глаза.