— Как здесь странно! — произнес Генрих, на которого подействовала окружающая обстановка. — Особенно эта тишина!

— О замках Старика ходит множество рассказов. Говорят, когда он явился сюда из Персии, первым делом, как сделал некогда Хасан Сабах в Аламуте, прогнал всех никчемных мужчин вместе с их семьями, оставив только тех, кто был сведущ в какой-нибудь науке. Прогнал он также музыкантов и рассказчиков. Говорят, в крепости около сотни его сторонников, организованных согласно таинственной иерархии, и все они слепо преданы своему господину, который живет на самой вершине в окружении десятка учеников... И число тех и других никогда не уменьшается, потому что умерших при выполнении поручений очень быстро заменяют другие исмаилиты, пришедшие из иных краев, или люди, желающие познать учение...

— Откуда вам все это известно? Вы ведь не из тех людей, кто верит слухам?

— Я далеко не единственный, кому это известно. Вы бы узнали не меньше моего, Ваше Величество, если бы были, как я, уроженцем этой страны. Думаю, она очень отличается от Шампани? — с улыбкой добавил Балиан д'Ибелин.

— Очень, но и в ней есть своя прелесть. Иначе я не согласился бы провести здесь остаток своих дней. Что же касается этого замка, толком и не знаю, что о нем сказать... разве что видел куда более веселые монастыри! Монахи хотя бы смотрят на вас, а эти как будто нас и не видят...

Однако белые статуи, некоторые из которых были отмечены красными знаками, зашевелились и упали ниц, когда между рядов двинулся Горный Старик, идя навстречу спешившимся королю и его рыцарям. Рашид эд-Дин Синан был уже в годах и выглядел величественным. Высокий, худой и костистый, в белоснежной чалме над лицом с резкими чертами, большим носом, тонким ртом, выдававшим безжалостный характер, и загадочными глазами, глубоко ушедшими в орбиты под гребнями белых, как и длинная борода, бровей. Голос у него оказался удивительным, одновременно хрипловатым и мягким, но угадывалось, что он может и гудеть соборным колоколом.

Старик принял своего царственного гостя с исполненным благородства достоинством и пригласил его вместе с его людьми войти в дом.

Следом за хозяином гости прошли анфиладу галерей, лишенных всяких украшений и иногда перекрытых легкими перегородками, за которыми не было ничего, кроме циновок и сундуков. Там, как объяснил Старик, жили его приверженцы, распределенные в соответствии со степенью их посвящения. На верхнем этаже расположились большие залы, предназначенные для упражнений с оружием, для молитвы или для занятий иностранными языками. Подобное знакомство с замком было непривычным, но Генрих понял, что целью экскурсии было дать ему некоторое представление об этом замке, который, как и сам он заметил, едва приблизившись к нему, отчасти напоминал монастырь... или дом Ордена тамплиеров. Последний из залов оказался огромной столовой, и там уже были накрыты торжественные столы.

— Благородных сеньоров из твоей свиты будут угощать в этом зале, — сказал Старик, — и моим слугам приказано следить, чтобы они ни в чем не знали недостатка... кроме вина! Оно запрещено здесь под страхом смертной казни. Что же касается тебя и твоего друга, вы, надеюсь, окажете мне честь разделить со мной мою собственную трапезу...

Не дожидаясь ответа, он снова вывел их во двор и направился вместе с ними к огромному донжону, расположенному на другом его конце. Войти в донжон, стоявший на отвесной скале над лощиной, можно было только отсюда, обойти кругом его было нельзя ни с наружной стороны, ни со стороны двора, а потому невозможно было и определить его истинные размеры.— Лишь немногие и самые главные живут здесь поблизости от меня и от источника всеобъемлющего знания, которым мы обладаем.

Он открыл перед ними двери в огромный зал, освещенный единственным окном, за которым, словно картина в раме, открывалась часть величественного пейзажа. В зале, в нишах, в сундуках и на низких столах громоздились в невероятном количестве книги и свитки, причем некоторые, несомненно, самые ценные, хранились за железными решетками и крепкими запорами. Были там и низкие конторки, и циновки, на которые можно было присесть, и — единственная роскошь в этом суровом помещении — чудесные светильники из радужного или с золотой гравировкой стекла...

Наконец, оба гостя вошли в маленькую белую комнату, где не было ничего, кроме подносов на ножках, тростниковых циновок и подушек, на которых им предстояло расположиться. На одной из них устроился и сам Старик Гостям подали обильную и разнообразную еду — но вина не принесли! — хозяин же удовольствовался хлебом, молоком и финиками. Ели в молчании, как требует обычай, и только после того, как ополоснули руки в золотых, как и кувшины, чашах, еще немного помолчали во славу Аллаха и обменялись любезностями в восточном стиле, начался разговор.

— Твое посещение большая честь для меня, — обратился Синан к королю, — но о тебе говорят как о мудром человеке, и я понимаю, что ты явился не из простого любопытства. К тому же время для короля — на вес золота, и ты не стал бы из простого любопытства терять драгоценные минуты в обществе старика, одно ногой стоящего в могиле.

— Все мы смертны! Впрочем, о тебе говорят, будто ты — не человек, а бессмертный дух. Подобного чуда уже было бы достаточно для того, чтобы пробудить любопытство, но ты прав, предположив, что у меня есть цель: я хотел бы задать тебе вопрос, если ты согласишься на него ответить.

— Почему бы и нет? Речь — это связь между людьми. Пагубной ее делает злоупотребление ею. Говори!

— По моему королевству ходят слухи. И слухи эти для меня оскорбительны, поскольку задевают одного из моих ближайших родственников, короля Ричарда Английского.

— И что же о нем говорят? — с нескрываемым презрением спросил Синан.

— Что после того, как он тщетно просил тебя послать твоих людей убить другого моего родственника, французского короля, он добился от тебя смерти Конрада де Монферра.

Строгое лицо старика сделалось еще более суровым, хотя это казалось невозможным.

— Это правда, что мне иногда случается оказывать... друзьям такого рода услуги, но Ричард Английский не принадлежит к числу моих друзей. Он отважен, но не мудр. Если бы он мне мешал, он бы и был убит. Но, оттеснив Саладина, он оказал мне услугу. Что же касается Монферра, я велел его убить, потому что он меня оскорбил, только и всего. Фидаины92 которых вы казнили, сказали правду.

— Говорят еще, будто ты неплохо относишься к франкам... за некоторыми исключениями. Разве ты не знал, что, расправившись с Монферра, ты ставишь королевство в затруднительное положение?

— Нет, потому что я был уверен: его заменишь ты. Монферра, конечно, обладал многими прекрасными качествами, он был отважен и хорошо управлял, но в его жестоком и нечистом сердце было слишком много хитрости. Ты лучший король, чем он.

— Ты это знал? Как ты мог узнать?

— Вот на этот вопрос я не отвечу... Я это знал — и все! Но ты прав, считая, что я расположен к тебе и твоим людям. Трижды во время осады Акры я позволил совершить отвлекающий маневр, который произвел достаточное смятение в рядах войск Саладина, чтобы дать вам возможность собраться с силами.

И тут Балиан д'Ибелин, во время этого разговора благоразумно хранивший молчание, не выдержал:

— Трижды? Ты имеешь в виду появление рыцаря в ослепительных доспехах... и под белым покрывалом? — от волнения у него перехватило дыхание.

— Призрак Бодуэна Прокаженного! Да, это я его создал.

— Создал? — удивился Генрих. — Значит, это один из твоих людей?

— Нет. Один из твоих.

— Вот как! — воскликнул Балиан, мигом вскочив на ноги. — Прошу тебя, назови нам его имя, потому что его ошеломляющие появления оказали нам огромную услугу, и мы должны его за это поблагодарить! Не так ли, Ваше Величество?

— Конечно! И я хочу...

— Не думаю, чтобы он этого желал, — перебил Синаи. — Здесь он обрел покой, медитирует, изучает великие тексты и овладел искусством врачевания. Его собственные раны едва успели затянуться, и вы их растревожите. Я заговорил об этом только для того, чтобы убедить вас в своем расположении к вам. Не спрашивайте меня больше ни о чем!

Он в свою очередь встал, показывая тем самым, что разговор окончен, но Балиан хотел знать больше. Однако король его опередил:

— Пожалуйста, ответь еще на один вопрос! Этот рыцарь предал своего Бога и принял ислам?

— Ислам? Здесь? Тебе следовало бы знать, что мы — не последователи Мухаммеда, но сыны Исмаила, чье учение основано на трех основных понятиях: Круговороте, возвращении совершенного Имама, изгнанного суннитами, и изначальном Совершенстве. Мы не воспринимаем время как прямую линию, бесконечно накапливающую прошлое. Время через возвращения снова и снова приводит к Истоку, потому что надо вернуться к Началу и первоначальной чистоте. Это возвращение произойдет лишь с совершенным Имамом! Аллах, конечно, наш бог, но мы не поклоняемся Мухаммеду!

— Совершенный Имам? — задумчиво повторил Генрих. — А мы ждем, чтобы вернулся Христос, единственный истинный Мессия, Сын Божий. Нет никого совершеннее его!

— Наш Имам не мог бы быть твоим, потому что он учит другому и те, кто принимает его учение, — совсем другие люди. Ни один из твоих рыцарей не способен так повиноваться твоим приказам, даже если ты отдаешь их во имя Бога, как это делают мои люди.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пойдем со мной.

Синан вывел обоих гостей на маленькую террасу, служившую продолжением комнаты, в которой они находились, и выходившую в большой внутренний двор. Отсюда были видны укрепления южной и западной сторон. Исмаилиты попарно несли караульную службу на этих стенах, и их белые фигуры отчетливо вырисовывались на фоне безоблачного неба. Синан повернулся к тем, которые стояли на самой высокой башне, вытащил из рукава белый платок и взмахнул им. Двое стражников немедленно бросились вниз и разбились насмерть на глазах у короля и его коннетабля, которых этот акт привел в ужас.