— Господь благословил твое оружие, сын мой! — произнес он громким, слышным и на дальнем краю площади голосом. — Пойдем вместе, поблагодарим Его!

И, словно отец, ведущий сына, не снимая руки с плеча юного короля, патриарх вместе с ним направился к церкви. Священники последовали вслед за ними, а сопровождавшие Бодуэна бароны, спешившись, преклонили колени, чтобы присоединить свои молитвы к молитвам двух властителей Иерусалима.

Тибо, с довольной улыбкой на лице, последовал их примеру. Ему понравилось, что в этот вечер обычную пышную и торжественную церемонию заменила простая и сердечная встреча.

Король долго молился, распростершись на мраморной плите, под которой находился Гроб Господень, от всего сердца благодаря за дарованную победу и за это мирное мгновение наедине с Богом.

Молитвы Бодуэна ничем не походили на обычные молитвы юноши его лет, чьи мысли заняты различными удовольствиями, поединками, завоеваниями и любовью. Ему не надо было заботиться ни о будущем, поскольку его собственное будущее ограничивалось самое большее несколькими годами, ни о выборе жены, которой он все равно не смог бы обнять. Всю любовь, на какую был способен, он дарил своему народу. Он думал о будущем этого народа и о том, кто сможет заменить его, чтобы продолжать вести Иерусалим по спокойным водам мира, несущего с собой процветание. И царственный юноша молил о даровании ему сил и мужества, чтобы он смог преодолеть страдания, которые вскоре придут, и несмотря ни на что продолжать делать свое дело ради блага королевства и во славу Божию.

Он знал, что политическая обстановка ему благоприятствует. Саладин, который был в то время в Египте и откуда изгнал династию Фатимидов, чтобы установить вместо нее собственную — династию Айюбидов, хотел окончательно удалить из Сирии молодого Аль-Салиха, отпрыска Нуреддина. Да, он завоевал Дамаск, великий белый город, но у молодого принца оставались ярые сторонники, опиравшиеся на такие сильные города, как Алеппо и Мосул. Раймунд Триполитанский, правивший до тех пор, пока Бодуэну не исполнилось пятнадцать лет, с присущей ему проницательностью понял, что, помогая Аль-Салиху, можно вернее победить Саладина, открыто напав на него, а потому заключил с Аль-Салихом не только перемирие, но и договор о взаимопомощи. Так, годом раньше, когда Саладин осаждал Алеппо, Раймунд заставил его выпустить добычу, совершив короткий набег на Хомс, и одновременно с этим Бодуэн, тогда еще четырнадцатилетний военачальник, разорял подступы к Дамаску, его предместья и окрестные деревни, чтобы лишить город продовольствия. Саладин на некоторое время затих, однако его по-прежнему подстегивало жгучее желание объединить в своих руках всю мусульманскую Сирию, и он предпринял новую осаду Алеппо, грозной крепости, снившейся ему по ночам. Тогда Бодуэн созвал войско и снова напал на Дамаск. Армия Турхан-шаха была разбита, и его старший брат смирился с тем, что ему придется оставить Алеппо и вернуться в Каир, где начинался мятеж. Отложив на потом свои планы создания объединенной империи, «султан» решился заключить длительное перемирие, что вполне устраивало канцлера Гийома Тирского. Вернувшись в Иерусалим, Бодуэн мог полностью посвятить себя будущему своего королевства. Саладин научился с ним считаться...

Патриарх вывел Бодуэна на паперть храма Гроба Господня, обнимая его все так же ласково, как и при встрече, а затем, широким движением благословив баронов и жителей города, которые теперь теснились у церкви, объявил, что на следующий день состоится благодарственный молебен и что всех на него созовут, после чего пришло время прощаться. Снова садясь в седло с ловкостью опытного всадника, каким он и был, Бодуэн улыбнулся Тибо.

— Поедем скорее. Мне не терпится, я соскучился по дому...

— Только вы так его и называете!

— Может быть, но слово «дворец», которое так нравится моей матери, совершенно ему не подходит!

На самом деле ни то, ни другое название по-настоящему не годилось для благородного и строгого здания, построенного Бодуэном I в середине древней цитадели Давида, восстановленной и окруженной массивными квадратными башнями; над всеми прочими возвышалась та, что носила имя библейского царя, — суровый донжон, над которым взлетала тонкая башенка, похожая на минарет мечети или цветок, чей еще не раскрывшийся венчик изображала высокая ажурная галерея. Но эта крепость обладала своеобразной прелестью: за толщей светлого камня скрывались благоухающие сады, внутренние дворы, полные цветов, напоминающие мосарабские25 патио, крытые галереи, опирающиеся на тонкие колонны, увитые белым жасмином и синими вьюнками, террасы, где так хорошо по ночам смотреть на звезды. Об этом-то и мечтал Бодуэн, когда гнал своего коня по горячо встречавшим его улицам. На него, как с некоторых пор иногда с ним случалось, тяжким грузом обрушилась усталость последних дней. Это злило юношу: чувствовать себя утомленным в пятнадцать лет — слышал ли кто-нибудь про подобную нелепость? Он старался не подавать виду, что устал, продолжал улыбаться, приветственно махал свободной рукой, на ходу дружески здоровался, когда попадалось знакомое лицо. Ему приятна была эта всеобщая любовь, он гордился своими победоносными войсками, принесшими его народу мир. Люди надеялись, что мир принесет с собой и процветание, ибо он означал свободный путь для богатых караванов, урожай, успевающий созреть в полях, и право спокойно заниматься своими делами, не опасаясь дурных вестей, доставленных покрытым пылью всадником и подхваченных набатным звоном, возвещавшим о вражеском вторжении в том или ином конце королевства.

Султан, конь Бодуэна, уже ступил на пологий склон, который вел к подъемному мосту крепости, когда внезапно вырвавшаяся из толпы девушка кинулась едва ли не под копыта. В руках у нее был букет белых роз, который она, падая, все-таки сумела бросить прямо в руки молодому человеку, прокричав:

— Это тебе, мой король! Со всей моей любовью!

В ответ раздался крик Бодуэна, — Султан вот-вот затопчет ее, а он бессилен что-либо сделать! — но Тибо уже спешился: его конь был не таким горячим, как скакун его господина, и его можно было резко осадить. Он подхватил девушку на руки и отнес в безопасное место. Король, проскакавший чуть дальше, успокоил Султана, испуганного внезапной помехой, потом в свою очередь соскочил наземь, бросив поводья на спину теперь уже стоявшего неподвижно коня, и направился к девушке. Слегка оглушенная, она приходила в себя, лежа на земле, Тибо поддерживал ее за плечи. Бодуэн опустился на колени рядом с ней и на мгновение залюбовался нежным, тонким, словно вырезанным из слоновой кости лицом. Толстая и блестящая черная коса выбилась из-под легкой белой муслиновой косынки, которую сверху придерживала маленькая шапочка, обтянутая красным атласом. В этом обрамлении особенно нежно розовели губы и ярко светились темные глаза, засиявшие, когда девушка узнала короля.

— Она ранена? — спросил тот.

— Нет, Ваше Величество. Она только оглушена, но ей повезло: Султан терпеть не может, когда ему бросаются под ноги.

— И все только ради того, чтобы преподнести мне эти цветы! — растроганно произнес Бодуэн. — Благодарю вас, но вы напрасно подвергли себя такой опасности.

— Нет, потому что теперь вы здесь, рядом со мной. О, Ваше Величество, ради счастья служить вам я с песней пошла бы на смерть...

Она поднялась с земли, распрямилась, оправила ярко-алое платье, по которому струилось узорное золотое ожерелье. Бодуэн с улыбкой глядел на нее:

— Что за безумные речи! Но как отрадно их слышать! Как вас зовут?

— Ариана, Ваше Величество, я дочь Тороса, армянского ювелира с улицы...

Договорить она не успела. Можно было подумать, будто звука его имени оказалось достаточно для того, чтобы толстяк в темно-красной одежде и высоком черном фетровом колпаке внезапно материализовался рядом. Вынырнув из толпы, незнакомец оттолкнул Тибо и схватил красавицу за руку.

— Бесстыжая девка! Ты что же, уморить меня решила? Хочешь, чтобы я умер с горя? Простите ее, великий король! Ее несчастный разум помутился после смерти матери, а моя дочь — все потомство, каким наградила меня бедняжка. Вы должны понять мою скорбь и вернуть мне ее. Иди сюда немедленно!

Этот поток слов сопровождался градом затрещин, а такого Тибо стерпеть не мог, и он кинулся защищать Ариану от отцовского гнева, который к тому же казался ему не вполне искренним.

— Довольно! Неужели ты совсем не уважаешь своего короля, если позволяешь себе в его присутствии поступать так, словно ты у себя дома? Никто не пытается отобрать у тебя твою дочь, она всего-навсего подарила королю цветы, это очень красивый жест, так что не за что ее бить.

Толстяк яростно выдохнул через ноздри, но, окинув взглядом закованного в железо силача шести футов ростом, только что вырвавшего у него из рук его жертву и теперь возвышавшегося над ним, сделал над собой огромное усилие и, заставив себя успокоиться, уже тише проговорил:

— Пойми меня, благородный барон! Эта проклятая девка только что отвергла пять великолепных женихов под тем дурацким предлогом, что любит короля и бережет себя для него. Она хочет служить ему во дворце...

На этот раз вмешался Бодуэн:

— Помолчите-ка вы все! По-моему, это касается только меня!

Его голос, уже низкий, взрослый, прозвучал так повелительно, что мгновенно наступила тишина, и молодой король продолжил:

— Ваша дочь последует за вами, как и велит ей ее долг, Торос-ювелир, потому что ни одна женщина не имеет права мне служить, за исключением всем вам известной Мариетты, вскормившей меня своим молоком. А взамен я попрошу вас обращаться с ней хорошо, а не так, как вы только что поступили. А вы, — повернулся он к девушке, — примите мою благодарность за эти розы, но больше, к сожалению, я ничего не могу вам дать.