Семейная картина на фоне маленького цветущего сада выглядела прелестно, девочки заразительно смеялись, а Мария Комнин была не слишком строгой матерью. Она смеялась вместе с дочками и даже не догадывалась, как отрадно было смотреть на них рыцарю, в глазах у которого все еще стояло ужасное зрелище, представшее ему в доме Жослена де Куртене.

Мария всегда любила Тибо. Она встретила его, как встречают друга, которого давным-давно потеряли из виду. Представила ему дочек, — одетых, как и сама она теперь, по моде франков, — а затем отдала их кормилице и, ни минуты не медля, задала тот вопрос, который не счел нужным задать ее супруг:

— Как получилось, мессир Тибо, что вы не вернулись в монастырь, и на вас нет тамплиерского плаща? Ведь мой милый муж рассказал нам, что вы дали обет.

— Да, я это сделал, но неохотно и скорее подчиняясь необходимости и совету друга. Теперь же мне нестерпима сама мысль о том, чтобы слепо, как того требует устав, подчиняться магистру этого Ордена, особенно после того, что я видел сам и что стало мне известно о его деяниях. Если раньше Орден тамплиеров был велик, то теперь об этом говорить не приходится, так что отныне я решил молиться Богу по-своему. Кроме того, я обещал королю Бодуэну позаботиться о единственной женщине, которую он по-настоящему любил. Сегодня мы с госпожой Изабеллой ее нашли. Если она выживет, мне надо будет опекать ее...

— Почему бы этим не заняться нам? Ариана не один год провела рядом с моей дочерью. Они привязаны друг к другу, и она не чужая в нашей семье...

В эту минуту Изабелла появилась у входа в сад и сделала Тибо знак подойти к ней. В зале первого этажа, откуда начиналась лестница, его ждал опечаленный Жоад бен Эзра.

— Ну, что? — спросил Тибо.

— Она очень слаба и вот-вот должна была бы умереть, если бы вы не пришли ей на помощь... Возможно, это было бы лучше для нее...

— Почему это? — возмутился Тибо.

— Прошу вас выслушать меня без гнева, потому что я думаю именно о ней. То, что ей пришлось вытерпеть, было ужасно. Эту несчастную избивали, наносили раны, жгли и, несомненно, насиловали много раз и со зверской жестокостью, потому что у нее внутри все разорвано. Думаю, она, кроме того, страшно голодала: больная истощена так, что страшно смотреть, а в последние дни ее сторож, должно быть, получивший определенное распоряжение, забывал приносить ей воду.

— Но разве все это нельзя поправить?

— Можно было бы... но при других обстоятельствах. Она больна проказой...

— Нет! — закричала Изабелла, упав на колени и закрыв лицо руками.

Тибо показалось, будто земля ушла у него из-под ног.

— Господин бен Эзра! Вы понимаете, что говорите?

— Слишком хорошо понимаю! Мессир Тибо и вы, благородная госпожа, не сможете оставить ее здесь. Этот дом полон людей, которым хочется жить.

— Может быть, вскоре им придется просить Саладина о том, чтобы он оставил их в живых... Прокаженная! — прошептал он, обращаясь к самому себе, потому что в эту страшную минуту забыл о присутствии остальных, — но они все же его услышали. — Это невозможно!.. Он никогда к ней не прикасался... если не считать одного-единственного раза, и это было очень, очень давно!

— Этого могло оказаться вполне достаточно, — тихо произнес врач, понимая, кого имеет в виду рыцарь. — В действительности мы мало знаем о том, какими путями передается болезнь. Несомненно, что при непосредственном соприкосновении, но, возможно, не только таким образом. И ребенок, родившийся от здоровых родителей, какими были король Амальрик и госпожа Аньес, может заболеть. Точно так же не знаем мы и того, сколько времени проходит до тех пор, пока болезнь становится явной...

Он говорил, не переводя дыхания, словно стараясь утопить в потоке слов ужас этой минуты. Но Тибо уже ничего не слышал, он оглох от ярости, поднимавшейся в его сердце. Значит, Ариана, истерзанная и раздавленная, едва найдя прибежище, должна тут же его покинуть, должна быть изгнана? Неужели Господь допустит, чтобы эта жизнь, полностью отданная чистейшей любви, закончилась печальным и жалким образом в убожестве лепрозория вне городских стен, который мусульмане непременно подожгут, едва подойдут поближе?

Оглядевшись, он увидел в дверях и на лестнице людей с перепуганными лицами, увидел Изабеллу, которая, все еще сгорбившись, стояла на коленях и молилась, закрыв глаза и стиснув руки так, что побелели суставы. Он услышал тишину. Тишину, рожденную страхом, и уже выталкивавшую во внешний мрак ту, что лежала сейчас там, наверху...

И тогда им овладел беспредельный гнев, близкий к священной ярости. Растолкав слуг и служанок, он ураганом пронесся по лестнице наверх, ворвался в комнату и на мгновение замер у постели, глядя на больную. Ей дали воды, ее вымыли и переодели в белую рубашку, она выглядела теперь не такой жалкой и более спокойной, но он слишком хорошо знал, на какую жестокость могут толкнуть страх и глупость, — а на лбу, с которого стерли грязь и запекшуюся кровь, темнели, словно стекая из-под корней черных волос, два коричневых пятна, напомнивших ему другие пятна.

Что он должен был сделать, чтобы избавить возлюбленную Бодуэна от последних мучений? Убить ее прямо сейчас, в этой постели? Он машинально потянулся к кинжалу, но, когда он уже вытаскивал его из ножен, какая-то неведомая сила, которой Тибо не мог сопротивляться, удержала его руку. А потом внезапно, словно в комнату хлынул поток света, его ослепила мысль странная и безумная, но возвышенная и достойная той прекрасной истории любви, от которой осталось лишь это жалкое существо!

Наклонившись над постелью, Тибо подхватил Ариану вместе с простыней, которой она была прикрыта, и завернул ее в эту простыню. Она была легка, как перышко, а рыцарь почувствовал небывалый приток сил. Он понес ее к лестнице.

— Всем разойтись! — гремел он, сбегая по ступеням.

— Тибо! — крикнула ему Изабелла. — Что вы задумали?

Но он уже шагал через двор и не ответил ей. И тогда она, подхватив подол, чтобы не отстать, побежала за ним следом. Так они, ни разу не споткнувшись в сумерках, поднялись по перемежавшейся лестницами улице, которая вела к храму Гроба Господня. Перед их стремительным бегом расступались прохожие. Они крестились, а потом, немного опомнившись от удивления, кидались следом за ними в жадном нетерпении — каждому хотелось увидеть, что произойдет дальше.

Перед базиликой собрались люди; преклонив колени, они слушали проповедь Гераклия. Увидев несущихся к входу Тибо с его ношей и Изабеллу, патриарх попытался было их остановить.

— Назад! — снова взревел Тибо. — Пропусти меня, неверующий священник, и я на время позабуду о том, что ты приказал убить Гийома Тирского!

Пока они бежали, простыня соскользнула, открыв лицо Арианы, на которое упал последний луч солнца.

— Но ведь эта женщина... прокаженная! — еле выговорил испуганный патриарх. — Куда ты собираешься ее нести?

— Туда, где она должна быть. Посторонись, патриарх! Или бойся Божьего гнева, если не моего!

Гераклий, чуть пригнувшись, с расширившимися, словно у хищника, глядящего на укротителя, глазами, попятился, и за его спиной послушно расступилась загораживавшая вход цепь каноников и дьяконов. Походка Тибо внезапно стала торжественной. Он вошел в церковь, преклонил колени, все также крепко держа на руках Ариану, а затем стал спускаться по лестнице, ведущей в крипту, где покоились короли Иерусалима. Как и гробница Христа, она освещалась и ночью, и днем, но скромнее: две больших восковых свечи по обе стороны надгробной плиты Бодуэна IV, рядом с которой была другая, маленькая, — сына Сибиллы. Ни на мгновение не задумавшись, Тибо осторожно опустил свою ношу на темно-синий с белыми прожилками мрамор, в котором два желтых огонька высвечивали странные глубины, потом, снова опустившись на колени, наклонился и прижался лбом к холодному камню.

— Я пришел, мой король! — прошептал он так тихо, что его не услышал никто, даже Изабелла, стоявшая на коленях по другую сторону могилы. — И со мной та, которая любила тебя так, что хотела умереть вместе с тобой от самой ужасной из всех болезней. Ты доверил ее мне, твоему верному другу и преданному слуге, а я не сумел ее уберечь. Поэтому я принес ее тебе, чтобы ты позаботился о ней и, если Богу будет угодно, сказал мне, какой должна быть ее участь. И я буду молиться, молиться и снова молиться до тех пор, пока не услышу твое дыхание! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sanctus...82

Тибо молился долго. Он так усердно взывал к распятому и воскресшему Господу и к Отцу всех живущих, что и не замечал, как бежало время. Но ничего не происходило. Должно быть, тот, кто спал под этой плитой, его не слышал, потому что долгожданный голос так и не зазвучал в ушах рыцаря. Он молился все жарче, все настойчивее. Он готов был, если понадобится, молиться до последнего вздоха... И внезапно он совсем рядом с собой услышал голос, но это был голос Изабеллы:

— Посмотрите!

Отблески свечей играли на узком неподвижном лице, выделявшемся на фоне темно-синего мрамора, и было видно, что с него пропали все следы болезни, и главное — страшные темные пятна. Лоб Ариадны снова приобрел ровный оттенок цвета слоновой кости, и скрещенные на груди руки стали гладкими.

Не веря своим глазам, Тибо поднял голову и встретился взглядом с удивленным взглядом Изабеллы. Ее глаза сияли сквозь радостные слезы двумя синими звездами.

— Слава богу! — прошептала она. — Болезнь исчезла! Господь позволил той, кого любил верно ему служивший Бодуэн, исцелиться от проказы на его могиле. Она выздоровела! Она здорова!

Торжествующий крик разнесся под сводами, вылетел на ступени, где толпились священники из базилики. Один из них подхватил этот возглас, за ним — другой, третий. И вскоре голоса слились в единый хор, прославляющий Господа и беспримерное чудо... Безграничное ликование заполнило церковь, выплеснулось на паперть, захватило молящуюся толпу до такой степени, что патриарх поспешно велел закрыть бронзовые двери базилики, чтобы помешать толпе устремиться к могилам, а затем сам спустился в крипту. И замер на месте, глядя на сияющих от радости принцессу Изабеллу и бастарда Куртене, склонившихся над недавней прокаженной: сразу было понятно, что на нее снизошла неслыханная благодать. Они помогли ей сойти с надгробной плиты, но вскоре поняли, что она еще слишком слаба для того, чтобы идти сама, и Тибо снова взял ее на руки, торопясь вынести на воздух. И тогда Гераклий направился к ним.