Дни шли за днями, и Стефания не знала, что ей теперь делать. Она уже мечтала о том, чтобы Рено снова отправился в один из тех далеких походов, которые разжигали ярость Саладина и два раза навлекали серьезную опасность на крепость и город. Вот только если он соберется в поход, то прихватит с собой и Онфруа, слишком нерешительного для того, чтобы ему сопротивляться, и одному Богу ведомо, что может произойти в песках пустыни.

И потому она восприняла как благословение, как ответ небес на ее лихорадочные молитвы пришедшую из Иерусалима весть: маленький Бодуэн, шестилетний король, только что скончался в яффском дворце от неизвестной болезни. Стефания тотчас вспыхнула:

— Готова спорить на что угодно — они его отравили! Куртене хотят, чтобы корона досталась Сибилле!

— Вы бредите! Аньес — его бабушка, Сибилла — его мать, они бы на это ни за что не пошли! — проворчал Рено.

— А вы бы не сделали такого? — усмехнулась его жена.

— Сделал бы... но не с собственной плотью и кровью!

— Откуда вам знать? Вы не способны к деторождению. Ни у Констанции Антиохийской, ни у меня самой от вас детей не было. Мы выходили за вас, уже будучи матерями. Как бы там ни было, корона должна перейти к Изабелле... и к моему сыну. Так что не будем терять времени: надо отправить их — ее и Онфруа — в Наблус, к Балиану д'Ибелину. Я уверена, что он уже собирает своих сторонников и готовится двинуться в Иерусалим!

— В Наблус? Несмотря на то, что вы запретили Изабелле встречаться с матерью?

— Это уже не имеет значения, ей бы только занять престол, а там уж Онфруа сумеет ей напомнить, кому она обязана короной.

— В таком случае, я тоже туда отправлюсь! — заявил Рено.

— Вы? К одному из ваших заклятых врагов? Вы успеете с ними встретиться в день коронации. А пока что дайте нашим молодым супругам хорошую свиту, и пусть они едут!

Вот так Изабелла снова увидела мать и дворец у подножия горы Гаризим, где она провела лучшие годы своего детства. Она с удовольствием вернулась в прекрасный дворец, к прозрачным водам и садам Наблуса. Их с мужем встретили восторженно. Как и предполагала Стефания, Балиан д'Ибелин, не теряя ни минуты, принялся сзывать тех, кого устрашала перспектива увидеть королевой капризную и тщеславную Сибиллу. Таких людей было немало. Среди них был и регент. Ради того, чтобы присоединиться к ним, Раймунд Триполитанский не явился на пышные похороны Бодуэна, и это было большой ошибкой, потому что враги использовали его отсутствие.

Его врагами были, кроме Аньес, чье здоровье все ухудшалось, патриарх Гераклий, Жослен де Куртене и магистр тамплиеров Жерар де Ридфор. Последний особенно свирепствовал. Ему хотелось, чтобы его давний враг был окончательно устранен от власти. А для этого существовал лишь один-единственный способ: как можно раньше короновать Сибиллу, сделав ее королевой Иерусалима. Но это было не так-то просто. Прежде всего собрание баронов было далеко не полным, немалая их часть отправилась в Наблус. Кроме того, права Сибиллы, хотя она и была старшей, многим представлялись сомнительными, поскольку она была рождена отвергнутой женой с плачевной репутацией, тогда как мать Изабеллы, когда произвела ее на свет, была королевой. Наконец, для того чтобы короновать кого бы то ни было, требуется корона, а корона Иерусалима была заперта в королевской сокровищнице, отданной на хранение каноникам храма Гроба Господня. Для того чтобы ее отпереть, требовались три ключа: один из них находился у патриарха, второй у магистра Ордена тамплиеров — и здесь не было никаких затруднений, — но третий был в руках у магистра госпитальеров, и тот, Роже де Мулен, безупречно честный нормандский дворянин с крутым нравом, к тому же заклятый враг Гераклия и главного тамплиера, наотрез отказывался его отдавать. Раймунд Триполитанский знал, что на Роже де Мулена можно положиться, и торопился подтянуть силы в Наблус, ставший теперь на удивление оживленным...

Таким образом, тишина и покой, поразившие Изабеллу сразу по приезде, длились недолго. Один за другим прибывали сеньоры со знаменами и людьми, заполняя город и дворец. Все приветствовали ее почтительно и благоговейно, уже видя в ней свою государыню, и она толком не понимала, рада она этому или нет. Конечно, она с гордостью надела бы корону, прежде венчавшую ее отца и ее брата, но она помнила, какие трудности пришлось преодолевать Бодуэну, и не была уверена, что способна на это. Если бы еще рядом с ней был сильный мужчина, такой, который сам способен справиться с любой проблемой и решительно противостоять нападениям султана! Но ее прекрасный Онфруа явно был не в силах это сделать. Он терпеть не мог походной жизни, не любил носить тяжелые доспехи и не скрывал своего пристрастия к тихим и утонченным наслаждениям эпикурейца.

— Разве не милую, не приятную жизнь мы с вами ведем, душа моя? Мы счастливы вместе, потому что я могу каждую свою минуту посвящать вам. Разве не достаточно у нас крепостей и храбрых воинов, которые их защищают? Зачем царствовать среди шума и ярости народа, который никогда толком не знает, чего хочет? Скажите этим людям, что вы не желаете быть королевой, и давайте вернемся в Крак!

— И вы думаете, что нас встретят там с радостью? Ваша мать и господин Рено страстно желают, чтобы корона досталась нам с вами. Они могут нас прогнать, и куда мы отправимся в таком случае?

— В Торон, крепкий замок в Ливанских горах, который мне достался в наследство от моего деда, коннетабля. Помню, я бывал там ребенком, это прекрасное место недалеко от моря...

Подобные речи могли бы прельстить молодую женщину, которой жизнь до тех пор улыбалась, пусть даже в глубине души тихий голосок нашептывал ей, что Онфруа — личность далеко не героическая и вряд ли сумеет ее защитить, если потребуется; но рядом с таким безупречным рыцарем, каким был Балиан д'Ибелин, произносить подобные слова было немыслимым, и последний не стал скрывать своего мнения:

— Ваш славный предок всегда высоко и решительно держал меч коннетабля, — сказал он напрямик. — Ему было бы очень стыдно за вас, мессир Онфруа. Он бы от вас отрекся, как поступил бы и любой честный человек, потому что вы — просто-напросто трус!

На это оскорбление молодой человек все же ответил:

— Я человек не менее храбрый, чем вы, мессир, но я имею полное право отказаться от трона, на котором чувствовал бы себя не на месте и который меня совсем не интересует! Моя прекрасная супруга также к нему не стремится.

— Потому что вы этому препятствуете, — вмешался Раймунд Триполитанский. — Но помните, что мы не вас изберем нашим королем, а ее — королевой. Если вы откажетесь достойно играть ту роль, которая вам предназначается, мы попросту вас разведем, чтобы отдать ее королевскую руку тому, кто будет достойным Изабеллы! В отличие от вас!

— Вы даже детей ей дать неспособны, а ведь вы женаты уже более двух лет! — презрительно подхватил Балиан.

— Дети у меня будут, когда я этого захочу! — в бешенстве заорал Онфруа. — А что касается короны, — если вы рассчитываете, что патриарх возложит ее на голову моей жены, то напрасно теряете время! Он никогда на это не согласится.

— Епископ Вифлеемский может заменить этого недостойного патриарха. Как только он прибудет, мы приступим к избранию госпожи Изабеллы, потому что здесь многие хотят, чтобы она стала нашей королевой. А он будет здесь сегодня вечером!

И в самом деле, несколькими часами позже старый прелат со своей свитой под восторженные крики толпы вошел в Наблус. На следующий день, после того как он немного отдохнул, в большом зале дворца собрались все высшие бароны — те, кто честью служил Амальрику и Бодуэну и кто составлял большинство франкской знати. Каждый занял свое место под родовым гербом, как некогда в Иерусалимском дворце. Пустой трон в глубине зала ожидал молодую женщину, которой предстояло его занять. А перед этим троном, рядом с которым сидел епископ, стоял Раймунд Триполитанский.

Когда все собрались, он приказал ввести принцессу и ее супруга.

Она пришла в сопровождении матери, бывшей королевы Марии, которая вела ее за руку и, казалось, поддерживала. И в самом деле, Изабелла была очень бледна, и эту бледность подчеркивало негнущееся темно-лиловое византийское платье, усыпанное сверкающими камнями, которое она теперь снова предпочла надеть.

Гром приветствий, встретивший молодую особу, не заставил ее улыбнуться. Обе женщины подошли к епископу и склонились, чтобы получить благословение, затем мать выпустила руку дочери, перед тем на мгновение сжав ее в своей ладони.

— Смелее! Надо сказать им об этом!

Но Изабелла разрыдалась и закрыла лицо руками, не в силах вымолвить ни слова.

— О чем сказать? — грозно нахмурившись и сверкая глазами, спросил граф Триполитанский.

Заключив Изабеллу в объятия, чтобы она могла выплакаться, Мария громко и отчетливо проговорила звенящим от негодования голосом:

— О том, что сегодня ночью господин Онфруа тайно покинул этот дворец и отправился в Иерусалим. Он намерен сказать принцессе Сибилле, что его силой намереваются сделать королем, что он никогда на это не согласится... что просит у нее защиты и покровительства... и хочет быть ее лучшим другом!

Рокот гнева прокатился по толпе и рассыпался проклятиями. Казалось, через просторный зал пронеслась буря, взметнув разноцветные шелковые полотнища на древках. Раймунд Триполитанский, стоявший посреди этого вихря, на мгновение прикрыл глаза, придавленный тяжестью известия. А когда снова их открыл, увидел, что королева Мария тихонько ведет дочь к выходу. Сердце у Изабеллы колотилось под лифом, расшитым жемчугом, так, что едва не выскакивало из груди. Ей было нестерпимо стыдно и больно. А ведь она этой ночью так отчаянно сражалась, стараясь помешать Онфруа совершить преступление, которое приведет к полному разрыву с людьми его круга, но все оказалось напрасно! Все, что она могла сделать, — это отказаться последовать за ним. Да и то ей пришлось поклясться на распятии, что никому не расскажет о его бегстве до завтрашнего собрания — до тех пор, пока он не окажется вне досягаемости и его уже невозможно будет догнать.