— Мне — его оскорбить? Да разве вы не знаете, как я его люблю? Я мучаюсь от мысли о том, как он страдает. Как бы я хотела, чтобы он позволил мне разделить его боль! А он, — вы же видели, — бросил мои розы...

— Но прежде их поцеловал! Это означает, что он тоже любит вас, но не позволяет себе заходить дальше. Вы носите его кольцо — постарайтесь довольствоваться этим! Не терзайте его еще больше, пытаясь коснуться его ран.

Добавить к этому было нечего. И прежде бывали такие дни, когда ее поражала глубина суждений этой девочки, она знала, что слышит голос разума. Но что такое разум, когда сердце переполнено любовью...

Она и не догадывалась, что подруга способна читать ее мысли по глазам, но осознала это, когда Изабелла, немного помолчав, проговорила:

— Неужели вы думаете, что мне, его любящей сестре, не хочется к нему подойти? А ведь я не имею права даже переступить порог его дворца, потому что там правит его мать, и ненависть ее не унимается, так что меня выставили бы за дверь без всяких церемоний.

— Разве вы не можете... попросить короля об аудиенции?

— И отправиться туда официально, со всей свитой... стало быть, и с вами? — улыбнувшись, спросила Изабелла. — Может быть, я так и сделаю... только попозже, не теперь: надо дать госпоже Аньес время упиться славой сына. Некоторое время она ни шаг его не будет отпускать от себя. Потерпите, а там будет видно...

И, взяв камеристку под руку, она повела ее к дому. А Бодуэн уже был во дворце. Толпа рассеялась, все отправились пить за здоровье победителя... и в честь возвращения огромных богатств, которые успел награбить Саладин.

Ослепительная победа позволяла предположить, что король сможет немного отдохнуть после тяжелых трудов, которыми подверг свое и без того измученное тело, но его близкие прекрасно знали, что он этого не сделает. Или, по крайней мере, не сделает всего, что следовало бы. Едва вернувшись в столицу, он согласился заключить с Саладином перемирие, о котором тот просил, и подписал договор. Таким образом, королевство вступало в мирный период, которому, возможно, предстояло продлиться достаточно долго. За это время можно было бы осуществить многое из задуманного, поскольку Саладин, только что потерпевший сокрушительное поражение и стремящийся исправить положение в Египте, вряд ли захотел бы в ближайшее время снова ввязываться в войну. Бодуэн, которого неотступно терзали мысли о смерти, стремился сделать так, чтобы оставить королевство в наилучшем, какое только возможно, состоянии маленькому принцу, которого только что произвела на свет Сибилла. Поэтому он без устали занимался обороной.

Первой его заботой стали стены Иерусалима. Их давно пора было укрепить — если башня Давида и крепкая цитадель при ней были неприступны, то старые стены, столетие тому назад восстановленные Готфридом Бульонским, требовали серьезного ремонта.

Кроме того, Бодуэн, как и его предшественники на престоле, считал, что неусыпной заботы требует внушительная цепь крепостей, построенных со времен завоевания и охранявших не только границы королевства, но и скрещения главных дорог. Со стороны Египта, то есть на юге, — это Дарон, Газа, Аскалон, Бланшгард, Хеброн и Курмуль. На юго-востоке, если двигаться от Красного моря, — Акаба, долина Моисея, Монреаль, Тафила и Крак Моавский, напротив города Керака, теперь ревностно охраняемые Рено Шатильонским, как в других местах — другие крепости другими баронами, которым поручена была забота об этих владениях. Тамплиеры и госпитальеры отвечали за крепости, состоявшие в их ведении. Однако некоторые из этих удивительных сооружений, демонстрирующих в Палестине искусство и мощь франкских строителей, были захвачены врагом: например, Панеас или Бейтин. Дороги, ведущие от долины Иордана к морю, тоже требовали надежной охраны. Конечно, на севере возвышался Торон, укрепленный замок старого коннетабля, а на юге — Сафед, принадлежавший тамплиерам, — и эти две крепости были великолепны. Однако Бодуэн решил еще более укрепить свои позиции, построив новую крепость на холме Хунин напротив Панеаса, и поручил заниматься работами коннетаблю, который к этому времени оправился от тяжелой болезни. Там выросла крепость Шатонеф. На юге, чтобы надежнее защитить переправу через Иордан, он приказал построить новую крепость под названием Брод Иакова, возведением которой очень много занимался сам, хотя она предназначалась тамплиерам, которые, таким образом, получали возможность контролировать весь путь от Дамаска до Акры. Он даже сам туда отправился, чтобы наблюдать за ходом работ.

Тем временем Гийом Тирский путешествовал. На закате своих дней Папа Александр III созвал собор, на котором должны были присутствовать епископы христианского мира. Одним из первых был призван Гийом, архиепископ Тирский и канцлер королевства, который и возглавил делегацию. Осенью 1178 года он отплыл вместе с Обером Вифлеемским, Раулем Севастийским, Жосом Акрским, Роменом Триполитанским, Рено Сионским и приором храма Гроба Господня, представлявшим патриарха Амори, который был слишком стар для того, чтобы отправиться в такое нелегкое путешествие. Не без тайного ликования он взял с собой и злого гения Аньес: не пора ли было Гераклию всерьез отнестись к своей роли епископа Кесарийского? Красавец-прелат отправился в путь неохотно, но избежать этой миссии и в самом деле было невозможно. Гийом Тирский, со своей стороны, очень надеялся добиться для милого ему королевства серьезных преимуществ и обязательства знатных сеньоров сражаться за гробницу Христа. Кроме того, король облек епископа Акры, Жоса, особенным поручением: ему следовало отправиться в Бургундию и предложить герцогу Гуго III руку принцессы Сибиллы, вдовы маркиза де Монферра. В самом деле, молодая вдова, как и ее мать, нуждалась в том, чтобы у нее вновь появился спутник жизни. Она заигрывала с Бодуэном де Рамла, но, несмотря на страсть, которой тот не скрывал, он казался ей скучноватым, и, пожалуй, уже недостаточно молодым, а главное — она слишком давно его знала. Потому-то ее брат и решил послать за чужестранцем.

Жизнь в королевстве текла мирно, и Ариане пришлось смириться с возвращением в Наблус вместе с другими камеристками королевы Марии и ее дочери.

Так прошло много месяцев.

Глава 6

В Дамаск...

Жоад бен Эзра бессильно развел руками: — У меня совсем ничего не осталось! Запасы иссякли, и поскольку никто из тех, кого мы посылали за целебными семечками, которые мне необходимы, так и не вернулся, я ничего не могу поделать.

Нахмурившись и запустив руку в черную бороду, он расхаживал взад-вперед по прохладному залу, в котором принимал гостя. Снаружи стояла июльская жара, тяжкий зной навалился на иерусалимские террасы всем весом слепящих лучей, и на улицах еврейского квартала, защищенных от палящего солнца тростниковыми решетками, едва ли не в каждом тенистом уголке лежал и спал, свернувшись клубочком, какой-нибудь человек. В этот полуденный час город затих: прекратилась всякая работа, а мастерские и лавки закрылись для посетителей. Но в доме бен Эзры, выходившем на улицу глухой стеной, с надежно хранившими прохладу лавровыми деревьями и старой смоковницей во внутреннем дворике, было приятно находиться. А еще лучше — в зале с толстыми стенами, как и во многих домах старого города, сложенными во времена Ирода. Тибо, прибывший в королевский город накануне, выбрал для визита к врачу-еврею именно этот час, когда улицы были почти пустынными. Покинув дворец, — впрочем, сейчас опустевший, поскольку Аньес решила провести лето вместе с дочерью и внуком в Яффе, подышать морским воздухом, — он перебрался на старый «постоялый двор царя Давида», самый древний и самый лучший в городе. Вечером, когда станет немного прохладнее, он уедет.

Врач остановился рядом с юношей и налил ему еще один кубок холодного ливанского вина, зная, что тот большой любитель этого напитка.

— Как далеко зашла болезнь?

— Она развивается с ужасающей быстротой. Лицо стало неузнаваемым, оно потемнело и вздулось вокруг носа, от которого ничего не осталось. Борода перестала расти, брови выпали. Только волосы растут на удивление быстро, я не успеваю их подстригать. Разумеется, глаза остались прежними, похожими на ясное небо, и в них по-прежнему отражаются непреклонная воля и ум.

— Увы, может случиться так, что он ослепнет. А конечности?

— Он уже потерял два пальца на руках и четыре на ногах. Темное пятно расползлось по всему телу. Кожа стала толстой и шелушится. Вы говорите, он может... потерять зрение?

— Это возможно и даже, скорее всего, так и будет, если в самое ближайшее время не раздобыть семечек анкобы. Он все еще ездит верхом?

— Вы достаточно хорошо его знаете, чтобы понимать: в тот проклятый день, когда он не сможет держаться в седле, смерть не замедлит явиться за ним. Он вел армию во время всей этой кампании, которая по вине магистра Ордена тамплиеров стала такой неудачной, хотя король и одержал очередную победу.

И в самом деле, после полутора лет перемирия война вспыхнула снова. Саладин, вернувшийся в Дамаск, был очень недоволен строительством Шатонефа, а еще больше ему не нравилась образцовая крепость Шатле у Брода Иакова. Всю зиму на его сирийских землях свирепствовал голод, и потому он волком принюхивался к богатым галилейским холмам. Но ему необходим был предлог, поскольку он, как честный человек, не мог по собственной воле нарушить перемирие. Так вот, он покинул Дамаск, подобрался поближе к Панеасу, который был в то время в руках его племянника, Фарух-шаха, и стал ждать дальнейшего развития событий. Подходящий предлог вскоре нашелся: он отправил стадо с пастухами-бедуинами пастись вблизи Шатонефа, охраняемого коннетаблем Онфруа де Тороном, который не устоял перед искушением и захотел подкормить своих людей. Бодуэн тогда вместе с несколькими рыцарями находился в крепости. Несмотря на королевский запрет, его люди решили присоединиться к старому воину и, когда маленький отряд вступил в ущелье меж двух холмов, Фарух-шах напал на них. Завязался жестокий бой. Во франков, атакованных со всех сторон, летели стрелы. Они сражались яростно, но превосходство врага было очевидным, и многие из них в тот день остались лежать на поле брани. Сам Бодуэн был ранен. Заметив это, коннетабль бросился вперед и закрыл его собой, чтобы дать королю возможность собраться с силами. И тогда мусульмане яростно обрушились на того, чей огромный меч с эмблемой Христа уже стал легендарным: одна стрела срезала ему кончик носа, вошла в рот и вышла из подбородка, другая пробила ступню, третья — колено, да к тому же его ранили в бок и перебили ребра. Но Бодуэн тем временем успел выдернуть стрелу, впившуюся ему в плечо, собрал нескольких рыцарей и сумел доставить героического старика в Шатонеф, где он через несколько дней скончался. Его отвезли в родной город Торон и похоронили в церкви Святой Марии. Бодуэн, присутствовавший на погребении, не мог скрыть своего горя. Он искренне любил старого воина, при трех королях с честью носившего меч коннетабля. Но Саладин все еще помнил монжизарский позор, ему необходимо было смыть это пятно христианской кровью. В мае он начал осаду Шатонефа, но один из его любимых эмиров был убит стрелой, попавшей в глаз, и осаждавшие крепость воины впали в уныние и отступили. Гнев Саладина был страшен. Он разбил шатер на холме Тель аль-Кади неподалеку от Панеаса и оттуда послал многочисленные войска, чтобы разграбить долину Сидона и разорить все на своем пути. Грабеж продолжался несколько недель. Север королевства постигла та же участь, что и юг до Монжизара. Король собирал армию из замка Торон, где все еще находился. Раймунд Триполитанский и магистр Ордена тамплиеров Одон де Сент-Аман откликнулись на его призыв, и войска двинулись к Панеасу. С холма долина была видна, как на ладони: Фарух-шах уже принялся за дело — грабил, жег, разорял и истреблял. Виден был и лагерь султана, он выглядел мирным и спокойным. И тогда Бодуэн бросился на защиту своих разоренных полей. Он с быстротой молнии налетел на Фарух-шаха с войском всего-то в шестьсот человек и наголову разбил его армию — надо сказать, отягощенную караваном, нагруженным награбленной добычей. Победа была полной и сокрушительной. Но, пока он бился с врагом, Одон де Сент-Аман и Раймунд Триполитанский вместо того, чтобы его поддержать, решили напасть на лагерь Саладина, полагая захватить его без всякого труда. На равнине Мардж-Аюн они встретились не только с самим Саладином, но и с теми, кто сумел ускользнуть от Бодуэна, — и великолепная утренняя победа обернулась катастрофой. Поспешивший на выручку Бодуэн и присоединившийся со своим войском к королевской армии Рено Сидонский смогли лишь спасти небольшие остатки армии. Поле битвы было завалено мертвыми телами, а султан уводил с собой огромную толпу пленных, в числе которых были и Одон де Сент-Аман, и Бодуэн де Рамла, воздыхатель Сибиллы. Король с остатками своего войска добрался до Тивериады, а граф Триполитанский со своими людьми тем временем дошел до побережья и укрылся в Тире.