Я лежала испуганная и недоумевающая, щекой на холодном камне, медленно начиная понимать, что, по-видимому, нахожусь в одной из расселин. С отчаянным усилием я немного повернула голову и приоткрыла глаза.

Надо мной, чуть нагнувшись, стоял Вернон Куэйл, бледное лицо его было в пыли. Серые глаза не выражали ничего – ни ненависти, ни страха, ни страсти, но в самом исходившем от него холоде было нечто странно хищное, нечто, заставившее меня вспомнить слова прорицательницы – "Пожиратель Душ". Он задумчиво пробормотал:

– Вы и Гэскуин поставили под угрозу самую важную операцию из всех, что мне случалось предпринимать. Разумеется, вы оба должны быть уничтожены. Тогда не останется свидетелей, которые могли бы меня обвинить.

Он согнул свои паучьи ноги и опустился вниз, сев верхом мне на грудь и прижав коленями мои руки. Я попыталась закричать, но он нажал большим пальцем на впадинку у меня между ключицами, и я лишилась голоса. Он принялся расстегивать мою рубашку. Узелок шарфа, в котором была спрятана слеза Будды, лежал у меня на груди.

Бесстрастным голосом Вернон Куэйл заметил:

– На данный момент я значительно истощил свои силы вызыванием сильной и достоверной во всех деталях галлюцинации. Для того, чтобы разделаться с Гэскуином, мне нужен существенный приток энергии. Ваша смерть – самый подходящий способ восполнить мою энергию.

Он вытащил из куртки красный шнур, сплетенный каким-то особенным образом, толщиной в палец и не более ярда в длину. Я опять попыталась закричать, почувствовав, как его ужасные пальцы прикоснулись к моей шее, протягивая шнур под затылком, но не могла набрать достаточно воздуха, и изо рта у меня вырвался только жалкий писк. Он завязал шнур у меня на шее, взял его концы и начал затягивать.

Совсем недавно я думала, что больше не способна испытывать страх, но сейчас он с новой силой охватил все мое существо, острый и жгучий, чудовищный страх. Но и эта огромная волна ужаса не наполнила силой мои члены. Я пыталась бороться, но чувствовала себя слабой, как бабочка. Шнур на моей шее казался живым, горячим щупальцем, которое дергалось и сокращалось, высасывая из меня жизнь.

Я поняла, что умираю. Голова моя дернулась в начинающейся конвульсии, и перед замутненным взором возникло нечто, что не могло принадлежать миру реальности… Желтоглазый горный демон возвышался над нами, сидя на уступе, закрывавшем вход в расселину. Я увидела надменный взгляд, приподнятую верхнюю губу, обнажившую большие зубы, отблески света на пятнистом меху, движение длинного хвоста – почти такого же длинного, как тело.

Это не демон. Это снежный барс.

Из глубины гаснущего сознания у меня вырвался отчаянный, беззвучный крик:

– Помоги мне, маленький брат!

Затем меня охватила тьма, унося в бездну, в которой боль уже не существует, но падая туда, перед тем, как перестать ощущать что-либо вообще, я почувствовала какой-то далекий толчок и услышала какой-то далекий звук.

* * *

Я плыла лицом вниз, меня несло через темное море к миру боли. Шея горела, словно охваченная огнем. Что-то впивалось мне в грудь. Кто-то давил мне на спину, от чего мои кости могли вот-вот сломаться. Но наконец давление исчезло, и в легкие вошел воздух. Затем на спину мне снова надавили, выталкивая его из них.

Кто-то сказал:

– По-моему, старина, она дышит уже гораздо лучше. Затем раздался голос Адама, который напоминал металлический скрежет:

– Какого черта делали твои люди, если допустили такое?

Я пошевелила рукой, попыталась поднять голову, сделать что угодно, чтобы он перестал качать воздух в мои легкие. Он прокричал мое имя, схватил меня на руки, перевернул лицом вверх, прижал к себе, заглядывая мне в глаза. Меня ослепило солнце, и я поняла, что нахожусь уже не в темной расселине.

С третьей попытки мне удалось хриплым шепотом произнести:

– Они… не виноваты… он прятался… вы пришли вовремя.

Адам покачал головой.

– Нет, это не мы. Но отдохни немного, милая. О Боже мой, я думал, ты погибла. Столько крови…

Опустив глаза, я заметила, что моя рубашка покрыта большими темными пятнами.

– Это не твоя, Джейни, – успокоил Адам.

Я сглотнула, пытаясь расслабить горящее болью горло, и прохрипела:

– Что произошло?

Он посмотрел в сторону, а я проследила за его взглядом. Трос гуркхов стояли около одеяла, которое было наброшено на какую-то лежавшую на земле бесформенную массу. От расселины до того, что лежало под одеялом, тянулся размазанный кровавый след.

– Куэйл, – сказал Адам. – Это, по всей видимости, был снежный барс, хотя я никогда не слышал, чтобы они нападали на людей. Удар его лапы снес ему половину черепа. Затем животное схватило его за горло и вытащило сюда на перевал.

Закрыв глаза, я прошептала:

– Я видела барса… теперь вспоминаю. Я пыталась позвать его на помощь.

Откуда-то из-за спины раздался голос капитана Планкетта:

– Тот малый теперь наверняка уже не воскреснет. По-моему, барс потрудился на славу.

Адам осторожно вытер мне лицо мокрым носовым платком.

– Я понял, что что-то случилось, когда увидел, как Нимрод выскочил из-за перевала. Мы нашли Куэйла на перевале мертвым, а потом нашли тебя, Джейни, с той чудовищной… штукой на шее.

Я прохрипела:

– Он собирался убить нас обоих, Адам. Ему нужна была энергия, чтобы уничтожить тебя, и он собирался получить ее, задушив сначала меня… алым шнурком.

– Она немножко не в себе, а? Впрочем, удивляться этому не приходится, – прошептал капитан Планкетт.

– Моя жена абсолютно в здравом уме, – спокойно сказал Адам.

Я засунула руку под рубашку и нащупала шарф с завязанной в него слезой. Именно она и впивалась мне в грудь, когда Адам старался нагнать мне воздух в легкие. В мое тело как будто влилось немножко силы.

– Помоги мне подняться, Адам. Со мной все будет хорошо.

Он поднял меня на ноги спиной к капитану Планкетту и солдатам и, поддерживая, застегнул мне рубашку. Рядом на земле валялся шнурок, но он больше не был алым. По коже у меня побежали мурашки, когда я заметила, что он стал серым, напоминая по цвету слизней. Когда же я прикоснулась рукой к горлу, то обнаружила на нем горящий рубец.

– Сожги его, Адам, сожги на этом самом месте, – попросила я, указывая на шнурок.

Никто не задал ни одного вопроса. Капитан Планкетт приказал принести канистру парафинового масла. Не дотрагиваясь до шнурка, он полил его маслом и поднес к нему спичку. Загоревшись, шнурок корчился и извивался в пламени, словно живое существо, а когда пламя в конце концов погасло, на земле не оказалось пепла. Не осталось ничего, кроме зловонного дыма, который медленно рассеивался.

– Потрясающе. Вообще говоря, вся история довольно странная, правда? – произнес капитан Планкетт.

Поддерживающий меня рукой за талию Адам ничего не ответил. Глядя на то, что лежало на земле, накрытое одеялом, он проговорил:

– Я не желаю, чтобы эта падаль путешествовала в одной компании с моей женой. Я не потерплю его присутствия, будь он живой или мертвый.

– Полностью согласен, старина. В мою задачу не входит доставлять убитых барсами типов. Мы зароем его где-нибудь здесь, – капитан Планкетт отвернулся и крикнул: – Хавилдар!

* * *

За семь лет Рильд, похоже, ничуть не изменился. Я стояла в залитых солнцем покоях вместе с Адамом. Мудок, как всегда, неприветливый, попытался настоять, чтобы Адам остался за стенами монастыря, но я принесла слезу Будды, и не Мудоку было мне противоречить.

– Судьба мудрее, чем человек, – сказал Рильд. – Из тебя получилась бы плохая монахиня, останься ты здесь, как я предлагал, дитя.

– Я решила, что это не для меня, высокорожденный.

– Воистину так, – он опустил глаза на молочно-белый камень, лежавший перед ним на подушечке из красного шелка. – Мы вспоминали тебя в наших молитвах с года Железной Мыши, потому что тогда было предсказано, что ты вернешься, возможно, для того, чтобы спасти слезу Просветленного от рук Пожирателя Душ, возможно, для того, чтобы умереть. – Его взгляд упал на Адама и стал пустым и невидящим. Через какое-то время он заговорил особым, певучим голосом: – Тот, кто был стар, ушел, и в момент своего ухода внутренний огонь был им отдан духу того, кто один мог сокрушить Серебряного Человека без кармического воздаяния за содеянное.

Убедившись, что Рильд сказал все, что хотел, я призналась:

– Высокорожденный, я не поняла. Его полузакрытые глаза открылись.

– Пока не понимаю и я, дитя. Я говорю только то, что должен. Помни мои слова, а понимание их придет позже, – он опять посмотрел на камень и поднял руку для благословения. – Семижды семь лет и еще, до лет, что последуют за годом Огненной Обезьяны, ваши имена будут звучать в молитвах, что возносятся в Чома-Ла.

– Мы будем помнить это с признательностью, высокорожденный.

– Срок молитв не связан со сроком вашей жизни, но с концом Чома-Ла. Тогда придут желтые люди, и земля Бод погибнет.

Я постаралась скрыть недоверие.

– Сколь прискорбное пророчество, высокорожденный.

– Все умирает, и все рождается снова до тех пор, пока обретенные заслуги не принесут избавления от Колеса бытия. Теперь ступай с моим благословением.

Позднее, когда мы ехали через двор, чтобы соединиться со взводом гуркхов, ожидавших нас в окрестностях Галдонга, Адам спросил:

– Что он говорил, Джейни?

– О… ну, слеза будет возвращена обратно в Чома-Ла, и они очень признательны. Монахи будут молиться за нас в ближайшие пятьдесят с лишним лет, а это, по-видимому, означает, что мы доживем до глубокой старости. Еще он сказал: хорошо, что я не осталась здесь в качестве монахини, потому что особенно хорошей монахини из меня бы не получилось.

Адам рассмеялся:

– Уверен, что нет.

В голове у меня кое-что совместилось, и я взяла его за руку: