Из пяти медных чаш на треножниках начали подниматься струи тяжелого дыма. Элинор сидела, погрузившись, по-видимому, в глубокий транс. Между пятью треножниками посредине стояла тонкая, покрытая изящной резьбой капитель из черного дерева на трех вывернутых наружу ножках. На ее верху, на бронзовом диске, было что-то выгравировано неизвестным мне шрифтом.

Вернон Куэйл, надев белые перчатки, держал в руках маленькую куклу, очень грубо вырезанную из черного дерева. Он открыл стоявшую на столе маленькую круглую шкатулку, взял щипчики и достал из шкатулки лоскуток черной материи, который весьма ловко обернул вокруг шеи куклы. Затем он снова опустил щипчики в шкатулку, а когда поднял их, то сначала они показались мне пустыми, но, приглядевшись, я увидела на свету длинный вьющийся черный волос. Он втиснул его в щель на деревянной кукольной голове. Когда он поднял щипчики в третий раз, у меня перехватило дыхание, а по телу пробежала дрожь, так как я увидела кусочек сигары того сорта, который время от времени курил Адам. В него был вставлен маленький обломок тростникового мундштука.

Вернон Куэйл отщипнул от мундштука несколько крошечных щепочек, воткнув их в малюсенькое отверстие, представлявшее у куклы рот, и сказал:

– Закон соответствия. В операции, которую я собираюсь совершить, этот манекен соответствует Адаму Гэскуину, и через него мы произведем действие на эфирном плане.

Я вспомнила зимний день, когда Дэвид, Адам и я занимались коровами миссис Феннел, страдавшими от вздутия кишечника. Адам снял жакет, кепи и отложил сигару, чтобы помочь нам. Кепи и сигара исчезли, а из подкладки жакета был вырван кусочек ткани. Несомненно, черный кудрявый волос был обнаружен в кепи.

Вернон Куэйл делал что-то с лицом куклы, но я не могла различить, что именно.

– Волос, кусочек одежды, содержащий пот тела, щепочка мундштука, который соприкасался со слюной. Несколько соответствующих предметов, но каждый из них очень мощный. Будьте любезны, теперь мне нужен медальон.

Мой мозг отказывался служить, меня мутило. Снимая и отдавая Вернону Куэйлу медальон, я заметила, что места, где у куклы должны были находиться глаза, были покрыты чем-то вроде капель черного воска. Он много раз обернул цепочку вокруг шеи, пока медальон не лег на грудь, а затем положил куклу на бронзовую верхушку капители из черного дерева.

– Слушайте меня очень внимательно, – проговорил он. – Гэскуин спас вам жизнь, когда вы были ребенком, вступавшим в пору созревания, а это период жизни женщины, когда некоторые энергии особенно сильны. Таким образом, соответствие между вами должно быть очень мощным и окажет помощь в проведении настоящей операции. Встаньте, пожалуйста, вон туда, – он указал пальцем. – Лицом к Элинор, но по другую сторону капители. Вот так. А теперь положите средний палец правой руки на тело манекена.

Я подчинилась. Вернон Куэйл больше не казался старым идиотом, несущим полный бред. Он встал сзади Элинор, снял перчатки, положил пальцы ей на виски и сказал мне:

– Вы не должны говорить, пока я вам не разрешу. Вы не должны двигаться, пока я вам не разрешу. По мере ваших сил направляйте мысли к тому, как Адам Гэскуин ухаживал за вами во время болезни. Глубокая концентрация не требуется. Просто держите это воспоминание перед своим мысленным взором – примерно так, как вы делаете, когда о чем-то мечтаете.

Я думала, что посторонние мысли и впечатления помешают исполнить то, что приказал Куэйл, но я ошиблась. Я стояла и вспоминала, рассеянно глядя на уродливую куклу, что лежала под моим пальцем, и в то же время не видела ее. Я снова превратилась в ребенка, лежащего в пещере. Адам наклоняется надо мной, стирает пот с моего лица, плеч, тела, отсасывает через перо гадость, которая забивает мне горло. С его шеи свисает медальон. Я вижу освещенные костром темные своды пещеры. Я слышу, как наши лошади. Флинт и Иов, пережевывают свою скудную пищу.

Время от времени мое сознание возвращалось в "Круглую комнату". Порошок в медных чашах сгорел. Стояла полная тишина. Элинор сидела как восковая статуя. Ее лоб был покрыт бусинками пота. Вернон Куэйл неподвижно стоял, держа пальцы по-прежнему у нее на висках и устремив пустой взгляд серых глаз на куклу под моим пальцем. Казалось, ничего не происходит, но воздух в комнате был тяжелым и сгустившимся, каким он бывает перед сильной грозой.

Не знаю, как долго все это продолжалось. Однако наступил момент, когда я отчетливо увидела, что пятна черного воска, закрывающие глаза куклы, тают, становятся жидкими и капля за каплей стекают по грубым деревянным щекам куклы на бронзовый диск, на котором она лежит. И вот Вернон Куэйл пошевелился и нарушил тишину.

– Теперь все кончилось.

Я знаю, что попыталась попрощаться с Элинор, но с измученного лица на меня посмотрели неузнающие глаза. Помню, как Вернон Куэйл положил медальон мне в руку и вывел меня из "Круглой комнаты", проводив до двуколки. Мы не сказали друг другу ни слова.

А вот как ехала домой, я уже не помню. Знаю только, что вышедший мне навстречу мистер Стэффорд настоял на том, что сам займется лошадьми и двуколкой. Когда я сняла шляпу и пальто и утомленно села перед камином в своей маленькой комнате, то, бросив взгляд на часы, обнаружила, что уехала в "Приют кречета" не более семидесяти минут назад.

Думать мне не хотелось. Я даже не знала, о чем следует думать. Просто уснула в кресле, проснувшись же, увидела, что огонь в камине почти погас. С огромным усилием я встала, прошла в спальню, разделась, упала на кровать и проспала тяжелым сном до позднего утра.

При свете дня мне с трудом верилось, что события, приключившиеся вчера вечером, действительно имели место. Они скорее походили на плохой сон, который не хотелось вспоминать, и я сказала себе, что поверить во внезапное прозрение Адама – значит быть полной дурой. Самое лучшее – погрузиться в дела, не строить никаких предположений и ничего не ждать. Однако, когда через два дня я получила письмо от леди Гэскуин, руки мои тряслись от волнения. Сердце наполнилось тяжелым разочарованием, когда письмо оказалось совершенно обычным, без сногсшибательных новостей.

Единственное, что она писала про Адама, – это что он по-прежнему держится дома и вне его так, будто не страдает слепотой, и по-прежнему наживает шишки и синяки. Накануне он упал с лестницы и едва не потерял сознание, что ее очень напугало. Невзирая на его протесты, она настояла на том, чтобы вызвать врача, и рада мне сообщить, что Адам ничего себе не повредил. Сегодня он опять ходит по дому.

Она также сообщала, что диабет сэра Чарлза внезапно усилился. В письме выражалась надежда, что скоро я снова приеду в Лондон, потому что оба они меня очень любят и часто обо мне говорят.

Читая между строк, я поняла, что времени, отпущенного ее мужу, осталось намного меньше, чем они раньше полагали. Я немного всплакнула от жалости к ним обоим и написала ответ, сообщая, что приеду на денек их навестить при первой же возможности, безусловно, до конца текущего месяца.

Значит, Вернон Куэйл – просто хвастун. Адам остался слеп.

Немедленно я отправилась навестить Дэвида Хэйуорда, поссорилась с ним, в великом раздражении поехала домой, повернула назад, извинилась перед Дэвидом и остаток дня сопровождала его в визитах. То было лучшее лекарство, которое могло прийти мне в голову против охватившего меня мрачного настроения.

Через два дня я поехала на Гусиный холм. Стояла необычно мягкая, солнечная для конца февраля погода. Я слезла с Сэнди и стала бродить, размышляя о своем будущем.

Ферма Кэтлингов скоро будет выставлена на продажу. Действительно ли она мне нужна? Собираюсь ли я и впрямь жить в том большом доме одна? Буду ли я счастлива, выйдя замуж за Дэвида? Или буду всегда относиться к нему как к не худшему после Адама варианту, а он ко мне – как к не худшему варианту после Элинор? Но какое это имеет значение, если мы – добрые друзья и в самом деле очень привязаны друг к другу?

Мой взгляд упал на склон холма, лежащего по ту сторону долины. Внизу по нему во весь опор мчался всадник. Его скорость, отметила я с легким беспокойством, была довольна опасной. Так носиться могли себе позволить только Ло-бас и Джейни Берр. Затем я узнала лошадь и удивилась. Это был Бруно, чалый жеребец, принадлежавший майору Эллиоту. Однако сидел на нем не майор, это вообще не был никто из обитателей Ларкфельда.

На несколько мгновений лошадь и всадник исчезли за каштанами, а когда я вновь их увидела, они приближались к Гусиному холму. Я прищурила глаза. Мужчина был брюнетом, без шляпы, вместо одежды для верховой езды на нем был темно-серый костюм. Да кто же это? Он скакал, словно слившись с лошадью, тело с горделивой небрежностью покачивалось в такт ее движению. Во всей фигуре было нечто знакомое, нечто виденное мною очень давно…

Мистер! Сознание толчком выбросило это имя, старое имя, которым я его называла.

Адам? Адам, скачущий ко мне вверх по Гусиному холму? Так, как будто он… был зрячим? Не может быть. И тем не менее слепой не в состоянии был бы ехать на лошади так, как ехал он.

Я будто вросла в землю, в сознании воцарилась пустота, потому что я не отваживалась размышлять дальше. Он поднялся на вершину и спрыгнул с Бруно раньше, чем тот успел полностью перейти с галопа на шаг. Черные волосы взъерошены ветром, темно-голубые глаза сверкают бешеной радостью. Он быстро зашагал ко мне, широко раскинув руки.

– Джейни!

Слезы навернулись мне на глаза и потекли по щекам. У меня перехватило горло, я не могла произнести ни слова.

– Ах, Джейни!

Его руки стиснули мои плечи так, что стало больно, но то была приятная мне боль. Держа меня на расстоянии вытянутых рук, он разглядывал меня с ног до головы с изумленным лицом. Но вот его руки отпустили мои плечи и начали прикасаться ко лбу, волосам, покрытым слезами щекам, губам, шее. Это было мягкое прикосновение слепого, но он больше не был слеп. Он буквально пожирал меня глазами, все его органы чувств были подчинены одной цели – узнать меня. Рассматривал меня, прикасался ко мне, и слова лились у него потоком: