Ирина Мазаева - Тетрис с холостяками

Кривцов испуганно огляделся по сторонам, неловко втащил Эллочку обратно в кабинет и прикрыл дверь:

– У нас же на заводе это... ну... это... – он перешел на шепот. – Как его... О! Ноу-хау! Чтобы не унесли.

Что такое в его понимании «ноу-хау», Эллочка спрашивать не стала. Распрощалась и вышла. Вслед ей донеслось многозначительное:

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Маринки с утра не было видно. К четырем часам Эллочка заметила это, перестала складывать фигурки и отправилась на второй этаж. Сердце Эллочки почувствовало недоброе. Кабинет Малькова был закрыт.

Эллочка уже собралась было уходить, но тут ей почудились какие-то звуки за дверью. Она прислушалась. Там явно кто-то был. Эллочка, оглядевшись внимательно в обе стороны коридора, осторожно поскреблась в дверь и прошептала: «Маринка, это я – Элла». Звуки прекратились. Эллочка постучалась. Дверь ей открыла Маринка с красным опухшим лицом, втащила внутрь и быстренько защелкнула замок.

– Марина, что с тобой? Ты плачешь? – Эллочка даже растерялась: плачущая Маринка никак не укладывалась у нее в голове.

– Нет, не плачу, радуюсь и улыбаюсь, – Маринка наскоро вытерла слезы и сопли и села за стол на свое место. Перед ней лежали бумаги с размытой принтерной краской и подписями начальства, куча одноразовых носовых платков и разорванная фотография ее с Данилой.

– Маринка, – охнула Эллочка, – ты разошлась с Данилкой?!

– Разошлась! – фыркнула Маринка и неожиданно взвыла. – Он меня бросил, Элка, бросил, понимаешь? – ее прорвало. – Я ему весь день звоню, а он трубку кидает, я три раза в компьютерный отдел бегала, якобы бумаги относила, а он от меня но-о-ос во-оро-отит...

Эллочка Маринку обняла, к сердцу прижала и пыталась вытереть ей лицо, но почему-то не одноразовыми платочками, а документами по мозырьским колоннам. Маринка от колонн нетвердо отмахивалась.

– Что случилось, что случилось? – тупо бубнила Эллочка.

– Я ему весь день звоню, а он трубку кидает...

– А вчера?

– А вчера я думала, его в самом деле нет или связь плохая, а позавчера он мне домой не позвонил, а обеща-а-ал... Два дня уже от меня бе-е-егает. Ничего страшного не случилось, чего он на меня обиделся-а-а?

– А позапозавчера?

– А позапозавчера я ему сказала, что к нам скоро аист прилетит с подозрительным свертком...

Эллочка обалдела:

– Каким свертком?!

– Ма-а-аленьким таким...

– Откуда?!

– Отсюда! – Маринка похлопала себя по животу.

Эллочка окончательно впала в транс и, перестав утирать сопли Маринке, сама высморкалась в проектную документацию. Маринка тут же почему-то перестала ныть.

– Представляешь, сволочь какая! Я ему говорю: у нас ребеночек будет, а он меня дурой обозвал и не звонит. Все они, мужики, такие! – Маринка отпихнула Эллочку, вскочила со стула и, размахивая кулаком перед носами воображаемых мужиков, скандировала: – Козлы! Козлы!

– Козлы... – радостно согласилась Эллочка: все-таки приятно, что не тебя одну бросили.

– Ну я ему покажу! Я ему дам! Бросить меня! Нет чтобы обрадоваться, что я беременна, предложить мне руку и сердце, так он меня бросил!

– Может, он просто не знает, как себя вести?.. Не готов стать отцом...

– Ага! Это, – Маринка сделала неприличный жест, – он всегда готов, а отцом – фиг вам. Все они одинаковые.

– Мариночка, все еще образуется... – Эллочка попыталась усадить Маринку на стул, обнять. – Он же тебя любит.

– Да у него другая завелась! Его видели с другой – город маленький!

– Видно, такая наша бабья участь...

– Не такая... – загадочно сказала Маринка, слезы у нее высохли моментально. – Ничего, я ему уже показала кузькину мать.

– Что ты сделала?!

– Я тут ночью мимо его дома проходила... С ведром краски. А у него там машина стоит под окнами.

– Ты подожгла его машину?!

– Нет. Я ему ее расписала.

– Что ты написала?

– Любимое русское слово из трех букв с одного боку и с другого по всей длине, – Маринка довольно улыбнулась.

– Марина! Ты что – с ума сошла?!

– А что? Мне нужно было написать ему: «Мой милый, что тебе я сделала?..», – обиделась та.

– Но почему – матерное слово?

– Филолог хренов, потому что мы – в России, а это слово – как раз все, что нужно, выражает. Всю полноту моих чувств. Ладно, я и без него проживу, и ребенка сама воспитаю.

Эллочка была в трансе.

– Это же такие деньги! – В Эллочкином понимании машина – это было святое, что-то очень дорогое, холимое и лелеемое.

– А жизнь мне ломать – можно, да? Пусть теперь в такую машину свою новую возлюбленную сажает. – И довольно заметила: – Он сегодня на работу на троллейбусе приехал.

Вечером, ровно в пять, подруги закрылись в редакции. Эллочка, озираясь в окно, в которое прекрасно было видно радостно покидающих рабочие места трудящихся, нацедила бальзама. Выпили.

– Легче тебе стало от твоей ночной акции? – спросила Эллочка, разжевывая буфетский бутерброд.

– Ты не представляешь! Ей-богу – с души отлегло, – но вид у Маринки был печальный-печальный, и она тут же налила еще.

Выпили.

– А ты как?

– А никак.

Выпили еще. Эллочка поставила диск с какой-то музыкой, но веселее не стало. Пить продолжили.

– Я одного не могу понять, почему, стоит перед мужиком открыться, стать самой собой, расслабиться... Оставить всех других, поверить, что именно он – мужчина твоей мечты, не испугаться зачать от него ребенка... Как он тут же тебя бросает. Да еще дает напоследок под дых... – Маринка потеряла мысль.

– Мариночка, а может, ты сама немного не права была в отношениях с ним? Ну... с этим своим «воспитывать мужиков надо»? Мужик – он ведь тоже человек. Ему ласки хочется, добра...

– Может... – ныла Маринка. – Только что теперь делать-то?.. На машину мою он обиделся. «Унизила ты меня», – говорит. Но я же не хотела. Что мне ее, продать теперь?

– Ты думаешь, и меня Профсоюзник бросил? – тянула свое Эллочка.

– Бросил.

– А что же мне делать?

– А послать его к едрене фене, – Маринка махнула рюмкой в неопределенном направлении, – давай пошлем их всех к едрене фене, а? – Приступ вины перед Данилкой у нее прошел.

– Маринка, я становлюсь алкоголичкой.

– Элка, ты становишься феминисткой.

На пустой желудок они уже дошли до стадии уважения.

– А это одно и то же?

– Не знаю...

– А ты кто по гороскопу? А Данилка?

– Я – Овен. А Данила – Близнецы.

– А я – Рыбы. А Профсоюзник – Рак.

– И что?

– А у меня подруга в центральной газете работает журналистом. И попутно гороскопы сочиняет. Мне когда грустно, я ей звоню и говорю: «Напиши, пожалуйста, что у Рыб на следующей неделе все будет замечательно...» А потом покупаю свежий номер, открываю гороскоп и на душе так хорошо становится...

– Пусть напишет, что к Овнам вернутся их возлюбленные...

– А у Раков все будет хуже некуда, потому что они не в состоянии оценить по достоинству тех, кто их любит...

– А Близнецам нужно срочно повзрослеть и восстановить отношения с теми, кто им дорог.

Эллочка позвонила.

– Знаешь, – Маринка немного от нее отстранилась и залюбовалась подругой, – я так тебя люблю.

– Я тебя тоже.

– Давай станем лесбиянками.

– Давай. А как ими становятся?

– Не знаю. Сначала, наверное, целуются. А то сразу как-то неприлично.

Эллочка с готовностью потянулась к ней губами. Маринка долго примеривалась – видимо, перед ней сидели две Эллочки, – потом решительно взяла подругу за уши и прильнула к ней губами.

Под окнами яростно сигналила машина.

Эллочка открыв один глаз, тот, который был ближе к окну, пыталась, не прекращая поцелуя, разглядеть, кому и что там нужно. За окном во всей своей красе стояла вишневая «пятерка» с размашисто начертанным непечатным словом из трех букв по всей длине. «Красиво написано, ядрена-матрена», – подумала Эллочка. А Маринка, уже оставив Эллочкины губы, стояла на подоконнике и орала в форточку:

– Поздно, дорогой! Я поняла, что моя истинная любовь – женщины!

А Данила орал:

– Дура! Какая же ты дура! – но смотрел при этом на Эллочку.

Страшная догадка осенила Эллочку.

Страшная догадка осенила Эллочку.

Как уже говорилось, Эллочка больше всего на свете любила всевозможные правила. И если то, что когда-то было газоном, ограждали красными флажками, всегда шла в обход. Жизнь ее была полна красных флажков, которые нельзя было переступать.

Нельзя быть бедной, нельзя быть больной, нельзя быть несчастной. Нужно, соответственно, быть богатой, здоровой и улыбающейся. А что там у тебя при этом на душе – это твое личное дело. Эллочка всю жизнь подавала нищим, переводила старушек через улицу и каждые выходные навещала свою бабушку. Потому что быть злой тоже было нельзя.

Ночью ей приснился сон. Они с Маринкой были у кого-то в гостях и уже уходили – одевались в прихожей. И Эллочке почему-то страшно понравились Маринкины ботинки. Так понравились, что она быстренько, пока подруга шумно прощалась с хозяевами, влезла в них, выскочила за дверь и была такова.

Проснувшись, Эллочка старательно записала свой сон в тетрадку. Но разгадывать его было незачем: и так все ясно. Эллочка посмотрела на часы – было еще очень рано, но ложиться досыпать не стала, накинула халат и сварила себе кофе. Сидела на кухне и думала.

Данилка был чужой мальчик. Мальчик ее подруги. Подруги, к которой собирался прилететь аист. То есть окольцованный красными флажками в несколько рядов. Эллочка отпила кофе и томно закатила глазки. Ей тут же представилась смущенная Данилкина улыбка, как он хватает ее за руку и обещает сделать все-все... Эллочка постаралась посмотреть правде в лицо.

Лицо правды ей не понравилось. Выходило все один к одному: своими постоянными обращениями к нему, комплиментами, ахами и охами Эллочка влюбила в себя несчастного мальчика. Но влюбилась ли сама Эллочка в него? Эллочка снова задумалась. Данилка ей, конечно, нравился, но было в нем что-то не то... Точнее, чего-то «того», того самого: дрожи в коленочках, сердечного «еканья», мучительного желания видеть его постоянно – не было. Влюбиться, может быть, и влюбилась... И именно в том смысле, который отличает «влюбиться» от «полюбить». Эллочка протяжно, как корова, вздохнула.