— Тебе меня больше попрекнуть просто нечем, вот ты и цепляешься за тот мост, — огрызнулась, пытаясь спрятать свой страх, наигранно бравируя.

Но не вырывалась, когда он ее к самой этой ограде подвел. Не дура же, на краю дергаться глупо. Но смотреть вниз все равно поостереглась. Не ровен час, голова закружится от этой его «красоты».

Кузьма ее шпильку пропустил. Или это Кристине так поначалу показалось, потому что промолчал. Встал за ее спиной, крепко обхватив Кристину поверх пледа за талию. Устроился подбородком на ее макушке. И все. Словно целиком погрузился в созерцание вида ночного города, раскинувшегося перед ними. Да, красиво. Не поспоришь. Если вперед смотреть… Очень красиво тогда, отрешаешься от высоты, и только шикарную панораму полусонного города видишь, с пустыми освещенными автострадами и подсвеченными куполами древних церквей и монастырей. С темными массивами парков. И редкими движущимися огнями такси. Интересно, сколько сейчас? Два часа ночи? Три? Второй день в «отпуске», а уже счет времени потеряла. Расслабилась. Потому что рядом с ним.

— Я никогда не прощу себе тот момент, когда ты на колени передо мной встала, — вдруг сипло произнес Кузьма, опустив лицо ей в волосы.

А голос такой, что у Кристины мороз по хребту. И совсем не от ночного холода. И бездна боли мигом в животе. Слишком режущие воспоминания, чересчур хорошая память, из которой никак не выходит выдрать то, что хотелось бы навсегда забыть. Липкий и противный пот над верхней губой выступил.

А Кузьма продолжал говорить. Медленно, с долгими паузами. Все тем же голосом, продирающим до аорты. В какой-то момент ей даже начало казаться, что лучше бы он молчал.

— И сейчас знаю, что не было другого варианта. Столько видел… Там… Там и мужиков не щадят. С женщинами же и подавно… Только так мог тебя защитить. А простить себе твою боль… — Кузьма замолчал, тяжело, сквозь зубы втягивая в себя воздух, отчего у нее по затылку дрожь шла.

Уже и про высоту забыла, и про свой страх. Умел он ее отвлекать, не поспоришь.

— Не смогу себе этого простить никогда, малыш. Не вытравлю из памяти, — тихо добавил он, прижавшись губами к ее затылку. Словно дрожь Кристины ощутил.

А она зажмурилась. Так больно от его слов. И так… Бесценно. Потому что знаешь — никто и никогда не заплатил бы ради нее столько, не пожертвовал бы самым дорогим. Ну кто еще в ее жизни на подобное способен?!

— Тебе это снится? — таким же шепотом спросила.

Кузьма хмыкнул. Больше на хрип похоже. Просто она его хорошо понимала.

— И это тоже. И как ты на мосту стоишь. Много всего, мавка. И того, о чем тебе знать не надо. Не потому, что я тебе не доверяю якобы. А потому, что слишком сильно люблю, чтобы в гниль и грязь макать, пойми это.

Она крепче сжала веки, откинувшись на него всем телом. Полностью доверяла, по сути. Стояла же над бездной, только на него и опираясь, даже не проверяя, сколько сантиметров ее от края отделяет. Не спасет же решетка, что по смыслу больше ограда…

— Я с тобой все делить готова, родной, — голос Кристины прерывался, хоть она и старалась себя в руки взять. Но, боже! Сколько же в ней было нерастраченной любви и чувств к этому мужчине, которые ни она, ни он не позволяли проявлять настолько долго! — Не может между нами быть твоего и моего. Целое же. Грязь — так грязь, на двоих и такое нести проще.

Подняла руку, накрыла его пальцы, сжимающие ее талию.

— Нет, мавка, — Кузьма выдохнул.

И даже улыбнулся. Она затылком это ощущала, которого продолжали касаться его губы.

— Я тебя в это окунать не буду. Не для того столько лет рвал жилы. Выгрыз себе дорогу и право с тобой быть в нормальных условиях…

Погладил ее щеку. Прошелся губами по шее. Так нежно, едва ощутимо касаясь. Совсем для него несвойственно.

— Не спорь, малыш. Позволь мне наслаждаться этим. Пожалуйста, — добавил куда тише.

Кристина затаила дыхание. Сколько раз в жизни он ее просил о чем-то? И как ему отказать? Ведь кто лучше нее знает, чего ему подобное стоит? Вечно Кузьма ее в безвыходное положение ставит.

— Когда я могла тебе отказать? — невесело улыбнулась она, повернувшись в его объятиях.

И уже плевать, что за спиной громада пространства и обрыв пола. Забыла о своем страхе. Лишь бы его обнять и поцеловать, стирая своими губами горечь, которая в каждом слове Кузьмы сочилась. Прижалась ртом к его сжатым губам. Нежно, горячо, со всей своей безграничной любовью.

Он сам отступил внутрь комнаты, оттаскивая обоих от края, поправил плед на ее плечах. Но не прекратил целовать.

Карецкий когда-то спросил ее: как так любить можно? Когда со своей женой разводился. Никак не могла от него отцепиться. «Ведь предал же тебя, отказался», — донимал. — «Как ты можешь его продолжать любить настолько же? Каждый раз принимать, когда хоть поговорить приходит. Неужели не страшно так сгорать в чувстве обоим, когда даже коснуться не могут? После всего…»

«Жизнь слишком сложная штука, чтобы, ко всему прочему, еще и бояться любить», — тогда ответила Руслану она.

Не знала, понял друг или не понял. Только сейчас она сама осознавала — что бы там ни было, и какие бы тайны Кузьма ни скрывал, пытаясь ее защитить — все равно не перестанет его любить. Всегда рядом будет.


Матерей привезли утром, пока они с Кузьмой совершали свою первую совместную прогулку за столько лет (разумеется, в сопровождении охраны). Она все-таки вытащила его за круассанами в ту кондитерскую, о которой они говорили. Не ожидали, если честно, что мамы окажутся так «легки на подъем». Думали, что это часа два времени займет. А они, очевидно, еще с вечера подготовились, после того, как дети им позвонили и поделились своими планами.

По правде сказать, суматошно вышло. После порванной ночи с обидами, объяснениями и все равно принятием их безусловной любви, Кристине хотелось в тишине и покое выпить кофе с Кузьмой. Наедине. Однако семья на то и семья, чтобы вносить суматоху и неожиданность, ломая всякие планы. И ведь самое главное, что все равно все вышло с радостью и весельем. Началось с объятий и маминых вздохов, стоило им выйти из лифта на этаже. Со слезами, которые обе матери пытались спрятать, с их всхлипов и наказов Кристины обеим успокоиться. Четыре человека (охрана ретировалась, едва вся семья в сборе оказалась), а шума столько, будто бы цыганский табор приехал. И это при том, что Кузьма говорил лишь одно слово:

— Мам! — обращенное то к своей, то к ее матери, взывая к их здравому смыслу.

Но его не слышали за собственными причитаниями и вздохами.

— Господи, дети мои! — вздыхала мама Тома, то вытирая слезы, то всплескивая ладонями.

— Думали, не дождемся уже, когда за голову возьметесь! — тут же подхватывала мама Маша, с укором глядя на Кристину и Кузьму.

Однако быстро меняла гнев на милость и начинала счастливо улыбаться, целуя их в щеки, словно бы они снова стали детьми.

Кристина пыталась сдержаться, но то и дело начинала смеяться. Просто потому, что от яркого и открытого восторга матерей ей и самой становилось безудержно весело. Да и Кузьма не мог сдержать широкой улыбки, расплывающейся на его лице против всякой воли. И у нее перед глазами вновь был тот мальчишка, которого она впервые встретила на пороге тогда уже общего дома. Отчего уже Кристина начинала всхлипывать, не в силах совладать с накатывающими эмоциями и чувствами, а Кузьма крепко обнимал ее, пытаясь всех своих женщин призвать к спокойствию.

— Японский бог! Что же вы тут устроили! — в конце концов возмутился он, продолжая широко улыбаться. — Прямо потоп. Все. Быстро успокоились и пошли кофе пить, — распорядился он таким голосом, словно надеялся, что все моментально послушаются.

Ясное дело, не на тех напал.

— Мы же круассанов мало купили! — тут же нашла новый повод для волнения Кристина, переживая, как они поделят выпечку, и хватит ли на всех.

— Мавка! — попытался призвать Кузьма ее к здравому смыслу, пока матери уже наперебой заверяли, что совсем не голодны и им выпечку есть уже вредно. — У нас полный холодильник пирожных, которые ты вчера пекла. О чем ты говоришь? Наедятся все! — решительно заявил он. — А если не хватит, еще напечешь.

И двинулся в сторону кухни — возможно, таким путем решив прервать их волнения и переживания.

— Эй, — встрепенулась Кристина, следуя за ним. Матери тоже не отставали. — Я думала, ты мне отпуск выбил у Карецкого, чтобы я отдохнула, а оказывается, так и мечтаешь меня в кухонное рабство упечь, да? — с шутливым обвинением ткнула в его сторону пальцем.

Вызвав у Кузьмы приступ такого смеха, что всем пришлось остановиться. Да и рассмеялись по итогу все.

— Не хочешь, вообще больше в кухню не заходи, мавка, — притянув ее к себе, отсмеявшись, выдохнул он. — Пошлем Вадима или еще кого-то из парней в пекарню. Вот и все. И вообще, пусть мамы мясо едят, оно полезней булок, — «нашел» выход для всех.

— Это как посмотреть. А холестерин, а боли в суставах? — тут же возразила Кристина. Просто так, из вредности. И даже гримасу забавную состроила, чтобы никто не подумал ничего серьезного. А то и правда переживать о своем здоровье больше нужного начнут.

— Так, пошли уже на кухню, — махнул рукой Кузьма. — Там и решим, кого и чем кормить. А то я тут с голоду умру, — намекнул он на то, что они так и не позавтракали перед тем, как за круассанами в «поход» отправляться.

Чем сумел отвлечь матерей от волнений об их прошлом и дать задачу тут же сына накормить. Кристине осталось саркастично закатить глаза и двинуться на кухню за всеми следом.


Матери провели с ними целый день. И на ночь остались. Куда тут уезжать, если они завтра собрались расписываться? Да и комнат хватало с головой. И поговорить было о чем. А уж забот — и того больше имелось. Ведь у Кристины даже платья подходящего не было! С Кузьмой ситуация обстояла лучше: чего-чего, а официальных костюмов у него имелось, хоть отбавляй. Это матерей успокоило, но вот ситуация с гардеробом Кристины ужасала.