И он ей что-то рассказывает? Ха! Они стоили друг друга, это без вопросов. Оба ночами мучились от кошмаров, о которых не особо желали говорить.

— Родной, проснись, — тихо позвала она, погладив Кузьму по щеке.

Для этого пришлось приложить немалые усилия — чтобы просто высвободить уже онемевшую немного конечность.

Однако на ее старания он лишь усилил захват. Куда больше? И до того дышать сложновато было.

— Кузьма! — повысила голос Кристина. — Я задохнусь.

Его лицо исказилось еще сильнее. Но Кузьма все же открыл глаза, прищурившись. И словно бы с трудом приходя в себя, попытался сориентироваться в обстановке.

— Мавка? — хрипло спросил? Констатировал?

Шумно выдохнул, хотя Кристина и не видела, чтобы любимый задерживал дыхание.

— Все в порядке? — уточнила она, отмечая, что удерживающие ее руки все еще не расслабились. — Что снилось?

Он посмотрел на нее каким-то долгим и тяжелым взглядом. В темноте спальни, разгоняемой лишь лунным светом, из-за того, что оба поленились задернуть шторы вечером, это изучение показалось ей совсем мрачным. Погнало по спине Кристины холодную дрожь, несмотря на крепкие и горячие тиски его объятий.

— Кузьма? — ее голос тоже упал.

— Ничего, — наконец, выдохнул он.

Ну да, ну да. Она же идиоткой стала, как только концы волос осветлила. Ей можно такой бред втолковывать. Ага.

— Мне бы развернуться, — буркнула Кристина. И не планировала, а обида прорезалась в голосе. — Жарко. Вдохнуть не могу.

— Кристина…

Да, она верила, что он сожалеет о том, что она ощущает его нежелание разговаривать. Только Кристине ни йоту от его сожаления не легче! Нахлебалась уже этого по горло за последние годы! Аж к горлу подкатило.

Отвернулась сразу, как только Кузьма хоть немного ослабил руки. Отползла на другой край кровати. Не потому, что рядом с ним не хотела находиться. А потому что это желание было невыносимым и непреодолимым несмотря ни на что.

Глупо надеяться, что после стольких лет порознь за пару дней все само собой притрется. Тем более когда все нерешенные проблемы так и висят дамокловым мечом над ними. Поговорить бы, разобраться. Наорать, что ли! Да не привыкли. До сих пор таятся и прячут все, что на душе, хоть вроде бы и вместе теперь. А полного доверия нет. Не интуитивного. За это и вспоминать нечего. Они на клеточном уровне друг друга принимают. А вот тяготы и тревоги — делить не привыкли. Он все старается ее выгородить и оттолкнуть в этом, словно не понимает, что ранит и режет таким отношением душу.

И она ему не говорит ничего. Молча глотает свои слезы и обиду. То ли в вечном дурном женском «пусть сам поймет и угадает», забывая, что и любимый — человек, которому не дано читать чужие мысли. То ли просто в настолько же идиотском желании облегчить ему жизнь.

А разве помогает это? Ей легче? Ему проще? Поэтому сейчас зубами скрипит и кулаки сжимает? От той ли легкости она в клубок свернулась, словно живот болью раздирает?

И почему от такого простого события — ощущение дикого предательства?

Ну не говорит, и что…?

Только Кристина очень хорошо знала ответ на последний вопрос. Все. Все в этом. Вся его привычка решать любые вопросы самостоятельно. И где гарантия, что снова своим умом ее благо не начнет определять? Вновь не откажется?

От одного лишь предположения — горло сдавило. Села в постели, пытаясь и вдохнуть, и ему не показать, что на грани истерики. Блин! Чем она его лучше?! Только как самой душу открыть, если самый дорогой и близкий тебе свою боль и тревоги не доверяет?! Неужели не заслужила за все это время, чтобы и ее мнение учитывалось? Чтобы ей позволяли его поддерживать? Или только тогда, когда совсем плохо? Когда при смерти?!

Иногда проклясть хотелось ей этот его чертов титановый внутренний стержень, ей-богу!

Тело предало, выдав эту обиду. Не удержала, сорвалось с губ придушенным, обиженным всхлипом.

— Японский бог! Мавка! — Кузьма потянулся за ней, с четко слышимой виной в голосе.

Как можно быть настолько близкими? Буквально осязать друг друга, и пытаться из души вытолкнуть? Неужели он действительно думает, что ей достаточно его тела и сердца? Они же с самого детства — единое целое. Как ампутация по живому…

— Все нормально, — не повернулась к нему.

Ускользнула из рук. Поднялась с кровати, растирая руками мигом озябшие плечи.

Глупо. Совсем по-детски. Не стоит поднимать такие мысли и темы ночью. В темноте — все всегда видится страшнее и больше: будь то детский монстр или обида на самого дорогого человека. Утром все покажется проще, незначительней. Тогда и стоит говорить. Да проблема в том, что утром оно не задевает так, не вылазит. Утром себя легко уговорить отодвинуть и не думать, понять и принять. Зато ночью и приходит отдача на все попытки спрятать и затолкать непроговоренное поглубже.

Подняла с пола футболку, которую он с нее вечером стянул. Вдвоем спать одетыми жарко. И мешало все, что разделяло. А теперь? Сами себе новые преграды выдумывают?

— Кристина.

Кузьма проигнорировал всю ее явную демонстрацию независимости и невозмутимости. В два шага пересек расстояние и крепко обнял со спины. Уже не так, как во сне. С потребностью.

— Маленькая моя, ты рвешь мне душу, когда грустишь, — напористо прошептал ей в макушку, целуя пряди.

— А ты — мне, когда не доверяешь, и эту самую душу от меня закрываешь, — огрызнулась в ответ Кристина, ни капли не смягчившись, хоть и прильнула к его телу.

Не могли друг без друга, да. Только и проблем своих не решили.

— Я доверяю тебе, — возразил Кузьма. — Так, как никому на Земле.

Она же только рассмеялась. Хрипло, надломленно, с той обидой и слезами, которые сейчас душили.

— Что ты обо мне не знаешь, родной? Что не выдушил? Не заставил рассказать? Когда тебя мое нежелание говорить останавливало? И разве я хоть раз отказала, не пустила тебя в свои мысли и душу? — глянула на него через плечо с обвинением и упреком. — А ты? Только когда подыхаешь, готов мне «кость» бросить, поделившись чем-то, что тебе спокойно спать не дает, да? Это твое доверие?!

Под конец голос повысился. Пришлось умолкнуть и глубоко вдохнуть. Не хотела скатываться в истерику.

Кузьма не ответил. Вместе этого так сжал зубы в районе ее макушки, что Кристина костьми этот звук ощутила. Дрожью по собственным мышцам.

— Я. Тебе. Доверяю, — выталкивая из себя каждое слово, сипло возразил он.

Кристина только хмыкнула.

Ничего не решили. Словно пару месяцев назад. Как все эти годы. Укололи друг друга, и отступили, пусть и оба понимают, что своими уколами себе кровь пускают, не только собеседнику. Они же одно целое.

Кузьма хрустнул пальцами, сжав кулаки. Прошелся по комнате.

— До сих пор хочешь курить? — сипло спросила она.

Слезы так и стояли в горле.

Он хмыкнул. Но с таким напряжением, что это физически ощущалось, словно уплотняя темноту между ними.

— Прикинь, да? Сколько лет, как бросил, а хочу. Да. — Кузьма остановился у окна, рассматривая что-то в ночном городе.

А потом сделал то, отчего у Кристины кровь похолодела. В спальне не было балкона в традиционной форме. Зато имелась странная с ее точки зрения блажь архитектора — «французский балкон». Это когда ты открываешь высокие стеклянные двери, и между тобой и безграничным пространством высоты двадцать третьего этажа остается тонкая витая железная ограда, высотой ей до груди. И все. Никакого пространства, никакого выступа. Двери, ограда, пустота. Вроде бы, чтобы не упасть…

Только у Кристины дух перекрывало даже тогда, когда она к закрытой стеклянной двери подходила.

А Кузьма взял и открыл ее. И встал у этой ограды, опираясь одной рукой на вторую, закрытую сейчас створку двери. Глубоко вдохнул. А у Кристины ноги начали подламываться в самом прямом смысле слова. И такая какая-то противная слабость появилась в коленях. Подкатила тошнотой.

— Кузьма, отойди, родной. Пожалуйста, — Господи! Кристина и сама слышала, что голос дрожит. И не боялась никогда высоты ранее вроде. Однако что-то в этом типа «балконе» ее просто в ужас приводило.

Он с удивлением, которое и в темноте было заметно, повернулся к ней, продолжая опираться на створку.

— Мавка, что такое? — нахмурился.

Прошлая тема не забылась, но как-то притихла, что ли.

— Не знаю, мне дико страшно, когда ты к этому балкону подходишь. Да и когда сама подхожу, — честно призналась она.

Ноги замерзли. И вся она. По коже мурашки пошли от зябкого воздуха ранней весны. А Кузьма все стоит и смотрит на нее с непонятным выражением. Опирается на дверь. Спиной к той бездне… И Кристине ни капли не становится спокойней.

Наконец, он отошел. Направился в ее сторону, по ходу движения стянув с кровати плед. Подошел, пока Кристина не совсем поняла его намерение. Взял и укутал ее с головы до ног в это покрывало. Так теплее стало, балкон не закрыл же. Кузьма сжал ее плечи, обнял крепко.

Оба понимают, что надо менять что-то. Разрушать этот проклятый тип общения, который как защиту вырабатывали все эти годы, чтобы хоть как-то с болью справиться, не подохнуть. А как именно — ни он, ни она до конца точно не знают.

— Иди сюда, малыш, там красиво очень, — неожиданно для нее, Кузьма вдруг потянул Кристину в сторону того самого балкона. — Не трусь, — улыбнулся он, точно поняв, что у нее подламываются ноги. — И это ты меня вечно на мост гоняла? — словно недоверчиво, покачал он головой, продолжая мягко подталкивать ее в сторону распахнутых дверей.

Но при этом крепко держал за пояс. Не отпускал от себя ни на йоту. Давал ощутить свою поддержку и то, что она может на него рассчитывать и опереться.

Кристина только фыркнула, когда он про мост разговор завел.