До одури странная ситуация. И уж точно никакой романтики. Жил у них на кухне, считай. Все лето ее за собой силой таскал. И на все крики и возмущение железный аргумент имел:

— Не я поперся с моста прыгать!

Кристине и возразить тут было нечего. Фыркала. Но спорить прекращала.

Другие по морям на каникулах и в отпуске, а они в больницу. Он себе даже отпуск в тот год не оформлял. Да и ее из поля зрения не выпускал. А Кристина постепенно увлеклась, втянулась. То ли назло Кузьме, то ли и им обоим — Карецкий не знал точно, готов был признать, что не настолько хорошо ее понимает — с головой в медицину погрузилась. На все операции с ним шла, от анестезиологов в больнице не отходила. Сама искала дополнительные материалы и какие-то статьи. Все время что-то читала, чему-то на практике училась. Через пару месяцев даже могло со стороны показаться, что все пережила и перестрадала.

Только Карецкий хорошо видел, что стоило ей оторвать взгляд от книг или отойти от пациента, стоило на секунду ослабить контроль над собой — и в глазах Кристины такое выражение появлялось… У Руса хватало суеверий. Вышел он из такого «села», что еще поискать надо. И одна из его бабок «ведьмой» среди людей считалась. Ходили к ней, советовались. Поговаривали, что именно она «навела» на его отца ту проклятую тягу к алкоголю. Потому что не хотела никогда в своей семье видеть, а дочь против ее воли пошла… Хоть сам Карецкий вроде и не верил в такое. Ведь дочь больше всего и страдала от пьянства мужа по итогу. Возможно, его бабка просто поумнее других была и еще в юности видела предпосылки характера будущего зятя. А дочка ее слушать не захотела. Ну а людям только дай языками потрепать.

Но все эти, с детства вбитые в головы, примочки и суеверия нет-нет, а вылазили. И когда он Кристи в глаза смотрел — он там Кузьму видел. Особенно когда ночами просыпался от ее воя и шел в комнату, будил Кристину. Не переболела она ничем. Не отлюбила. Просто притворяться научилась. Засунула вглубь себя, и все.

И такое же выражение он в глазах у Кузьмы видел, когда тот находил его, чтобы отчитался, дал ответ о состоянии, настроении, делах Кристины. Глупо и нелепо. Дурь… Но Кристина словно под кожей этого мужчины находилась. Та часть ее сущности, которая так и не вернулась, как бы она вид ни делала, что все нормально. Разучилась искренне смеяться. На всех и каждого смотрела с недоверием. Будто частичку себя оставила где-то. Или Кузьма так и не смог всю ее от себя оторвать.

Дикое ощущение. До холодных мурашек по позвоночнику.

И все же Карецкий считал, что сумеет ее от этого избавить. Только бы через самый тяжелый период провести. Дать улечься всей боли. Время все пригасить в состоянии, думалось ему. Особенно если Кристина увидит, что жизнь продолжается. Нет, Карецкий не лез к ней. Они так и оставались в границах дружбы, которая сложилась между ними за последние пару лет.

И только на Новый год Карецкий рискнул поцеловать Кристину так, как давно хотелось. Не дома встречали, он ее вытащил на главную площадь: народа полно, шум, гам, веселье, которым невозможно не заразиться. Кристина не то чтобы с энтузиазмом восприняла идею туда идти, но и не очень возражала. Как казалось Карецкому, она и сама уже устала все время терпеть ту боль, которую держала внутри себя. Вот там, на этой площади, по морозу и холоду, среди сотен совершенно незнакомых людей, под фейерверками и бенгальскими огнями, выступлением каких-то артистов, он и поцеловал Кристину.

Она не отшатнулась. И не возмутилась. Правда, и заявить, словно бы со страстью принялась отвечать на его поцелуй — тоже было бы проблематично. И все же не залепила ему пощечины. И даже не возмутилась. С каким-то удивлением, наверное, посмотрела на него после всего, но и не вырывалась из рук, когда Карецкий крепко обнял. А он теперь не собирался упускать момента. И все время старался прикоснуться, обнять, да и целовал часто. И Кристина отвечать начала. Он ее будоражил, однозначно. Уж имея богатый опыт, в этом Карецкий мог поклясться. И пусть пока она больше разрешала ее любить, чем явно отвечала на чувства, Рус не сомневался — достучится, пробьется к Кристине сквозь ту стену отрешенности, которой она себя окружила. И спал он уже не на кухне, день за днем стараясь ее к себе, к своим рукам и своим поцелуям приучить.

Даже Кузьма перестал появляться. То ли сам понял, то ли матери сдали.

Только постепенно запал Руса начал… Нет, не угасать. Скорее, трансформироваться. Говорят, кто сильно горит, тот всегда выгорает. Кристина с Кузьмой данное правило опровергали. А вот с ним, наверное, именно так вышло. Или, может, он ее все же недостаточно любил. Только с каждым днем Карецкого все больше заедала какая-то обида. Очень сложно бороться одному за двоих. Тем более когда знаешь, как она умеет любить.

И не сказать, что Кристина была к нему равнодушной. Нет. Пожалуй, так, как относилась к нему Кристина, еще ни одна девушка Карецкого не любила. Кристина знала, что такое забота о близком человеке и внимание. Не только в сексе и совсем не в нем. Она умела поддержать после тяжелого дежурства и просто помолчать. И все же, хоть это никогда не звучало вслух, Руслан словно бы постоянно слышал имя Кузьмы в ее голове. Она ни разу его не произнесла: ни во сне, хоть Рус и подозревал, что именно ей снилось, когда он ее от кошмара будил; ни во время их занятий любовью — Кристина никогда не ошибалась. И Руслан старался ей всегда удовольствие доставить, по этой части он был профи. Да только… Только, как бы он ни лез из шкуры, призрак того, кто сам ушел из ее жизни, все равно ощущался. И Карецкий знал, что не выдумывает и не накручивает сам себя. Месяц сменял месяц, он продолжал стараться. Однако… Постепенно он просто устал быть тем, кто любит сильнее. И в ответ на свое:

— Люблю тебя!

Получать:

— Я тоже тебя люблю, Рус, — только Кристина всегда глаза отводила, когда это говорила.

И они оба знали почему. Дело было не в том, что она врала. Нет, он ощущал ее любовь. Просто иным было это чувство. «Люблю… Но не так, как его». И все.

И этот взгляд, вперенный в пол, стал вызывать тихое, глухое раздражение. А даже претензий предъявить некому, кроме самого себя. Она ведь ничего ему и не обещала. Сам полез, и не факт, что туда, куда звали или просили. И все же обида — тяжелое чувство, даже если понимаешь ее неразумность. И зачастую справиться с ним доводы разума не помогают. Особенно если подключается ущемленное самолюбие.

В какой-то момент эти эмоции перевесили в Карецком, о чем сейчас он искренне жалел. Да только поздно махать кулаками после драки. А тогда он психанул.

— Почему ты не можешь просто забыть о нем?! — раздраженно и зло предъявлял Рус претензии Кристине. — Он же сам тебя бросил?!

А она просто молча отводила глаза. И от этого он злился еще больше. И на нее, и на себя самого, что особенно противно.


С Альбиной он познакомился случайно — ходил в здравотдел забирать свое назначение в больницу, хирургом. Понятия не имел, кто она, а ее родители — тем более. И в таком раздрае был — накануне с Кристиной поругался. Правда, поругался — это не про них. Он психовал и бесился. А она только слушала его, не возражая, и с какой-то затаенной виной принимая упреки и просьбы Руса. А от ее виноватого «люблю» — то ли в его сторону, то ли в сторону того, о ком они старались не вспоминать, а в результате никак не могли перестать говорить — вообще живот в узел сворачивало.

И что самое отвратное — никакой перспективы. Он просто не видел вариантов. Все усилия, которые Рус прилагал, что казались ему наиболее правильными — не приносили результата. Она была с ним. Да. Он обнимал ее. Он целовал Кристину. Он даже мог заставить ее стонать от страсти. Но никогда… Никогда она не смотрела на него таким взглядом, который он так часто раньше видел у Кристи, если разговор заходил о Кузьме. И такого чувства в голосе…

Это выжигало изнутри и ревностью, и каким-то ужасным чувством собственного бессилия. Словно бы он сопротивлялся самой природе. Как изменить направление русла реки… Не под силу одному человеку. Даже если построить плотину — вода все равно по сути своей будет стремиться в прежнее, природное русло.

Вот и рубанул сгоряча. Ушел. А она не остановила…

Два дня не возвращался. Думал: остынет — потом поговорит. Или она позвонит… Хотя Кристина и звонила, спрашивала: все ли у него нормально; ничего ли не нужно? А вот когда вернется — не уточняла. Словно ему оставляла решать — хочет он этого или нет. А она все примет. И Рус снова психовал. Сам не знал, чего хотел. Вроде и добился ее внимания, и беспокойство ощущал… А все не то, все недостаточным казалось. Ревность. Ревность… И самолюбия чрез меру.

А тут Альбина. Столкнулись банально в приемной. Он извинился, улыбнувшись. Она рассмеялась, посмотрев на него с явным интересом. И сама кофе выпить предложила. Рус и не хотел вроде. Да и не до того было. А согласился. Почему? Зачем? И сейчас точно не знал. Возможно, просто из какой-то потребности самоутверждения.

Нет, у него не было ничего с той Альбиной тогда. Хоть и хлопнул громко дверью, а все еще считал себя «с Кристиной». И Рус не считал вообще возможным изменять в отношениях… И все же, выходит, изменил. Хоть и иначе. А потом и физически. Предал ее, хотя сам чуть ли не ежедневно повторял, что его любви достаточно для них обоих, и он готов ждать до тех пор, пока она сумеет оставить прошлое в прошлом. И не сдержал своего слова.

И все как-то само собой складывалось. Кристина его назад не звала, а он все ждал. Они с Альбиной еще два раза ходили в кафе, и в кино. Теперь уже Рус приглашал. А потом… закрутилось. И семью ее он, оказывается, знал. Отца, во всяком случае. Еще по университету. Часто же в деканате бывал. А туда начальство частенько заглядывало. И Руса знали. Более того — приглянулся. По вкусу упорство и настойчивость в работе были. Намекнули, что одобряют как партию для дочери. Помогут дальше продвинуться, стать тем, до кого без надежного тыла можно самому и не «дослужиться».