Но именно он залетел ночью в ее комнату и разбудил Кристину, вырвав из очередного кошмара, опередив маму. И в отличие от нее же, ни слова не спросил о том, что Кристине снилось, что вызвало такой вой.


С того дня Карецкий силой таскал ее везде. Уже не оставался на ночь, хоть и предупреждал, что если утром под подъездом не увидит — обоснуется на ее кухне. Но каждый день приезжал за ней. Возил в университет на пары. В больницу заставлял ходить, принуждая Кристину вспоминать, почему она так это все любила, в операционную таскал. Всем сказал, что она тяжело болела. Как-то уломал «доверенного» врача выписать ей больничный, словно бы Кристина тяжелейшую пневмонию перенесла. Даже в деканате уладил, чтобы она не оплачивала пропуски, только отработала пропущенное. За экзамены договорился, чтобы ей по рейтингу поставили — училась же хорошо на протяжении года. А оба понимали, что не в том она сейчас состоянии, чтобы готовиться. Сто процентов что-то завалила бы.

Он ей ни минуты покоя не давал: дергал, требовал, кричал иногда, не отпускал ее от себя дальше, чем на лекции в университет. И Кристина подчинялась. Снова начала ходить на занятия и в отделение анестезиологии, посещала все пары, училась, писала конспекты. Только спать никак не могла нормально, просыпалась каждую ночь по два-три раза от одного и того же кошмара… А потом на лекциях выключалась. И снова его окровавленное тело перед глазами…

От Кузьмы ни слова, ни одного сообщения. И на ее не отвечает. А она срывалась — писала ему. Отправляла вопросы, упреки, мольбы, получая в ответ все ту же пустоту, что и так у нее внутри жила все эти недели. И непонятно — жив ли он сам, все ли с ним хорошо? Ничего не знала.

Только деньги на ее телефоне постоянно пополняются без ведома Кристины. И мать каждую неделю ей на стол стопку купюр кладет. Уже пирамида целая образовалась. Кристина ни одной не взяла. Да мама Маша иногда ободряющее ее плечо сжимает.

А Кристине легче не становится. Руслан ее дергает, мотивирует, постоянно что-то придумывает, лишь бы времени думать не было: то операция сложная, то ее на разбор непростых ситуаций у анестезиологов приводит, и на свои планерки, в хирургию, тоже тащит. То на дополнительные лекции в университет. Раз на выставку какую-то современного искусства потащил. Кристина аж оторопела. Уставилась на него с удивлением.

— Да я в курсе, что ты такое не особо ценишь, просто не было ничего уже, вообще без вариантов, — и сам поглядывая без интереса по сторонам, отмахнулся Карецкий. — Нельзя тебе дома сидеть. Вот и решил, пусть хоть такое…

Она ценила. Действительно ценила все, что он делал. Умом. Потому и старалась, делала все, что Руслан говорил. Только дальше головы это старание не шло. Внутри Кристина так и не могла встряхнуться, и Карецкий это понимал, чувствовал. Потому и не давал ни одной свободной минуты.

И все уговаривал пореветь, что ли… Но и этого она не могла сделать. Все еще была не в состоянии.


Но однажды это все, то, что так и не могла в себе наружу вытащить — рвануло. Кристина проснулась в пять утра от очередного кошмара. Сама, еще слыша собственный вой. Щеки мокрые. Во сне плачет, а когда просыпается — не может? Ну почему?! Казалось, что если выплачется — станет легче, отпустит. И не выходило.

Осмотрелась: давно уже перебралась к матери. Та уступила ей большую комнату. Но Кристина себя все равно в гостях чувствовала. Не дома… Да и та квартира, мамы Маши, ей уже домом не была. Даже не старая, в общежитии. И не съемная квартира.

Ей был нужен Кузьма. И все. Без него — ее ничего не могло затронуть. Даже медицина почти не цепляла. Через силу себя принуждала. А тут — кончились силы и Руса рядом не было, чтобы накричать или заставить. Срыв какой-то. Вся жизнь вдруг перед глазами встала. Будущая. Такая же пустая и бессмысленная. Где все через силу и с принуждением. Каждый день, каждая ночь — без него, без любимого. И кошмар за кошмаром…

Не выдержит. Просто не сумеет. Не может больше терпеть.


Кристина тихо поднялась. Мать не проснулась вроде бы. Возможно, уже привыкла к ее вою и кошмарам. Не разбудила ее Кристина в этот раз. Мелькнула мысль, что для матери шоком будет. И не заслужила такого… Только и она больше не могла. Кристине за что это все? Опустошение и отрешенность охватили мозг и сознание. Впервые какое-то облегчение испытала за все эти месяцы. Даже не одевалась особо. Натянула сарафан. Лето — и ночью жарко. Уже почти рассвело. Тихо вышла из квартиры, притворив двери. Зачем-то взяла с собой телефон. Глупо, просто по-идиотски, все еще надеялась, что он хоть на одно сообщение ответит… Дергалась на каждый сигнал и звонок. Только он не напоминал о своем существовании. Кузьма сказал, что уходит. И ни разу этого слова не нарушил. А Кристина ощущала себя ненужной и покинутой. Преданной, по каким бы причинам это ни произошло. Ведь он раз за разом делал выбор. Все эти годы. И крутясь в том круге, не мог не понимать, к чему идет. Очевидно, имелись мотивы важнее, чем их семья…

А раз она ему теперь не нужна была, то и самой себе Кристина не ощущала себя нужной.

Шла без особой цели, наверное, впервые за эти недели наслаждаясь теплом и тишиной, таким сладким воздухом, характерным для раннего летнего утра, когда солнечный свет, кажется, на языке ощутить можно. Какое-то спокойствие ощутила. Цель появилась. А еще надежда, что от всего избавится: от пустоты внутри, от вакуума, поглощающего ее все основательнее, от боли, рвущей изнутри каждый день. От убийственного, гложущего чувства одиночества. Это решение манило ее, как манит кровать после долгого и трудного дня, обещая отдых. А Кристина так долго просто заснуть не могла…

Словно в транс впала, ведомая этой идеей и таким простым решением, которое раньше в голову не приходило. Почти ничего вокруг не замечала. Да и машин мимо не проезжало практически. Рано очень. И людей — единицы попадались. На нее никто внимания не обращал.

А когда телефон начал звонить, она даже не сразу поняла, что это. Руслан. Зачем? Что ему надо от нее в такое время? Проигнорировала. Не ответила на вызов.

Карецкий еще дважды звонил. Она сбрасывала. Наконец-то замолк телефон. Руслан оставил ее в покое.

И вдруг снова. Вот только… Кто? Почему аппарат разрывается мелодией, которая только на одном номере стояла? Кристина ее несколько месяцев не слышала. Остановилась, будто в невидимую преграду врезалась, смотрит на имя, которое столько ждала, слушает эту музыку. И поверить не может.

Вызов прекратился. Из-за своего ступора поднять не сообразила. Но не успела понять: расстроило ее это или нет? Телефон вновь принялся звонить. Причем яростно как-то, хоть и не могла электроника это передать, а Кристина по звонку настроение Кузьмы чувствовала.

Разбудила-таки маму? Она его достала?

Нажала прием и поднесла к уху. Молча. Говорить не могла. Все то, что копилось за последнее время — перекрыло горло.

— Где ты, малыш? ГДЕ?! — начал спокойно вроде бы, словно опасался спугнуть ее. И тут же сорвался. Заорал в трубку. — Где ты, мавка?! — требовал ответа.

А она не знала. Осмотрелась, пытаясь понять, узнать место. Как помутнение сознания. Не замечала.

— Кристина! — Кузьма не отпускал, хоть она ни слова не сказала. Удерживал ее голосом, создавал какую-то связь, которая прорывалась сквозь весь ее вакуум, сквозь всю боль.

— У реки, — выдохнула сипло. Как будто вообще не разговаривала месяц.

Он мгновение помедлил.

— Где? — в этот раз не крик. Такой же хриплый и тихий вопрос. Рвущий ей душу.

И звук двигателя. В машине едет…

По-глупому захотелось спросить: живой ли он? Снова перед глазами картинки кошмара встали.

— Какая разница, родной? — устало выдохнула, растирая лоб. Голова болеть начала. — Тебе же проще станет…

— НЕ СМЕЙ!! — он заорал так, что у нее не то что в ушах — в голове зазвенело. — Где ты, Кристина?! Просто ответить на вопрос, мавка! — он умел так говорить…

Требовать. Заставлять подчиняться, слушать себя.

Не только Кристину — и других людей. Не зря всегда и везде верховодил. Все в нем признавали лидера рано или поздно.

— На мосту. У обрыва.

Он знал это место. Недостроенный мост. Закрытый. Они, бывало, гуляли рядом. И сюда забирались — очень виды красивые. А пробраться не так и сложно…

— Кри-и-истина! — Кузьма выдохнул ее имя так… словно она ему сама нож в живот воткнула. — Я умоляю тебя, не делай глупостей.

Визг тормозов.

Разворачивается где-то?

— Я и не делаю, — удивилась она, подойдя чуть ближе к краю. — Я просто больше не могу… Не могу, родной…

— Нет!! — у нее заложило уши все же. И эхом двоиться стало.

Кристина была в таком ступоре, что только когда он ее ухватил за пояс и потащил от этого края, дошло — Кузьма уже здесь. Приехал. Видно, и сам просчитал, куда она в состоянии дойти и для чего могла вообще из дома выйти в такое время.

Дернулась. Попыталась вырваться. Его касания после всего — как раскаленное железо к коже. Невыносимо. Терпеть невозможно. И отойти не в состоянии в то же время. И запах любимого. Его волосы на ее щеке, потому что прижал к себе и назад тянет, как бы Кристина ни упиралась.

— Отпусти! — заорала. — Отпусти! Не могу так. Не могу больше! Отпусти, если я тебе больше не нужна! Отпусти просто! — ногтями в его плечи вцепилась, поцарапала щеки…

Впервые за бесконечность в его глаза посмотрела. А там такой омут черноты и злости, боли и ярости, что словами выразить невозможно.

— Ни хр*на! — Кузьма не обратил на царапины ни малейшего внимания. Прижал к себе крепче. — Не могу. Не отпускаю! Никогда так не позволю, слышишь?! — в лицо ей заорал.

Сбоку еще какая-то машина резко затормозила. Такси. Руслан выскочил. Побежал к ним. Кристина не оборачивалась — краем глаза видела. Не могла от Кузьмы взгляд отвести. Ее трясет — не понимала до этого. Пока не ощутила, что и его лихорадка бьет. Одна на двоих. Все еще на двоих все делят: и боль, и страх. И эту невыносимую потребность рядом быть, касаться. Вцепился в нее. Не отпускает, хоть Кристина уже и не рвется. Замерла, только тело трясется. А она его тепло впитывает. И понимает, что всхлипывать начинает. Непроизвольно. Оно само все вдруг наружу рвется.