— Вы льстите нам, сеньор.

— Нисколько. Я никогда не говорю комплиментов просто так. Этому я, кстати, тоже научился у ваших соотечественников.

— Вы великолепно говорите по-английски. Я никогда не смогу научиться так изъясняться по-испански.

— Вы еще удивите себя, сеньора.

Он взял у нее миску со взбитыми яйцами и вылил ее содержимое на сковородку. Через минуту на раскаленной поверхности запузырился омлет. Сковорода с котлетами была отодвинута на край костра. Воздух наполнился ароматом хорошо приготовленной еды. Жанна, нарезая хлеб, расставляя тарелки, раскладывая ложки и вилки, чувствовала, как у нее разыгрывается аппетит. Какой волнующий необычный опыт — пикник у костра из тамариска в центре марокканской пустыни!

Удивительно! Ведь всего неделю назад она была заперта в клетушке отеля, а ее будущее находилось в руках Милдред Нойс. В силу странного поворота судьбы она сейчас испытывает и ужас и восторг одновременно, а будущее ее теперь в руках Рауля Цезаря-бея.

Он словно в шутку называл себя шейхом, но это было недалеко от истины. С холодной решимостью он увлек ее за собой, и она не смела даже гадать, о чем он думает, встречаясь с ней взглядом и, как всегда, чуть насмешливо улыбаясь.

— Голодны? — спросил он.

Жанна кивнула.

— Так вкусно пахнет.

— Давайте тарелку. — Она послушалась, и он положил ей половину золотистого омлета. — Потом баранья котлета с подливкой. Налетайте.

— Спасибо, — робко улыбнулась она.

— На здоровье, — ответил Рауль, сев рядом с ней на мягкий песок.

— М-м-м, потрясающе. — Она никогда не ела ничего вкуснее этой еды у костра под пальмовыми листьями, сквозь которые просвечивало покрытое драгоценностями звезд ночное небо.

— О чем вы думаете? — полюбопытствовал, насытившись, дон Рауль. — О том, что все это отличается от жизни с мадам Нойс?

— Трудно вообразить себе что-то более не похожее. — В голосе Жанны слышались восторг и удивление. — По-моему, мне все это снится.

— Надеюсь, что сон приятный, дорогая.

— Не стану отрицать, сеньор. — Она приняла из его рук чашку арабского кофе, в которую уже был добавлен сахар.

— Вчера вы были так напряжены, а сегодня улыбаетесь. Вы чувствуете зов пустыни, это голос судьбы, подобных которому нет. Посмотрите! — Он указал на небо, и они увидели, как с черного бархата серебряной стрелой упала звезда. — Судьба ткет нить нашей жизни, и здесь, в пустыне, ночью, понимаешь это лучше, чем где бы то ни было. Створки сердца раскрыты, чтобы впустить в него тайну счастья… которое не что иное, как тишина, поющая в унисон со звездами.

— Вы говорите как поэт, сеньор.

— Во мне звучит голос Андалузии и Арабии. — Он встретился с ней взглядом. — Моя бабушка чистая берберка. У нее, как у вас, молочно-белая кожа. Слово «бербер» происходит от слова «варвар». Вы это знаете?

— Нет. Но я в это не верю, — слегка улыбнулась она, смущенная его близостью, тем, как он смотрел на ее лицо и шею в вороте по-прежнему распахнутого пиджака.

— Вы стесняетесь меня?

— Я… я никогда не знаю, о чем вы думаете в данный момент.

— Сейчас я думаю о вашем цвете лица и ваших голубых глазах… Вас словно искупали в проточной воде; такая от вас исходит свежесть.

Щеки Жанны алели, она отчаянно пыталась сменить тему.

— Расскажите мне о вашей бабушке! Она правда такая удивительная?

— Одна из двух самых удивительных женщин, которых я встречал. — Он устроился поудобнее у костра, как довольный кот, который сытно пообедал. — В ее жизни были и яркие праздники, и трагедии — потери двоих сыновей. Один из них погиб на войне в Испании. Другой в море… мой отец. Она всегда была редкостной красавицей и, как большинство женщин, умеет мурлыкать, когда все идет так, как ей хочется, умеет царапаться, если все идет вопреки ее воле. Она хрупка, но у нее железная воля. Мужчины всегда пасовали перед ней. Но с их стороны это далеко не всегда было благоразумным. Я уступил ей в ситуации с Джойосой, хотя понимал, что мы не подходим друг другу. Теперь она должна уступить мне, так что нам предстоит схватка.

— А я окажусь в ее эпицентре, — Жанна нервно улыбнулась, — меня потащат в разные стороны.

— Она будет от вас в восторге, — предрек Рауль.

— Тогда вы окажетесь в еще более сложной ситуации, сеньор. Она может захотеть, чтобы вы… женились на мне.

— Вполне.

— И что вы тогда будете делать? Дон Рауль, совсем недавно вы говорили, что во имя любимой женщины готовы отказаться от наследства!

— Быть с ней — с той, которую я люблю, — стоит любой жертвы. Я испанец, и если я женюсь, то женюсь один раз. Для бедуина это проще. Он может жениться в понедельник и развестись в пятницу. Согласно мусульманским законам он не связан с женщиной, которая не подходит ему по темпераменту и всему тому, что делает брак любовной связью.

— Все это так сложно…

— Бедный ребенок. — Рауль взял ее тонкую руку в свою и дотронулся до кольца с изумрудом. — С вами на протяжении нескольких дней случилось столько всего, ваша голова идет кругом. Давайте сегодня больше не будем говорить о том, что ждет вас в Эль-Амаре. Пусть Морфей баюкает вас в своих объятиях. Впрочем, это произойдет в любом случае. Сон упростит то, что сейчас кажется таким сложным.

— Вы хотите сказать, что надо довериться судьбе? Но предположим, что…

— Не беспокойтесь, дорогая. — В голосе его опять появилась слегка дразнящая нота. — Я знаю, вы боитесь, что пустыня — это то место, где мужчина навязывает свою волю женщине независимо от ее желания. Обещаю, что вы сможете уехать из Эль-Амары как только захотите.

— Независимо от воли принцессы?

— Принцесса не определяет вашу судьбу, Жанна.

— А вы, дон Рауль?

— Пока что я везу вас в Эль-Амару. Но повторяю: вы можете отдать мне кольцо и вернуться в Англию, как только пожелаете.

— Думаю, что решение останется за вами.

— Не совсем. Мне кажется, что месяц в оазисе все расставит по своим местам. Я отнюдь не собираюсь выступать в роли тирана, решая, как долго вы пробудете с моей семьей. Может, мы вам понравимся.

— Что тогда?

Жанна ждала ответа с напряжением, которое пыталась сделать незаметным. Она нервно теребила маленький золотой амулет на запястье.

— Английский чайный домик будет чем-то новым на ярмарке в Эль-Амаре, — небрежно сказал он. — Вы можете остаться насовсем и открыть его там.

— Может быть. — Жанна постаралась, чтобы ее голос звучал так же небрежно, словно она и не ждала более теплого ответа. Будто бы его действительно заботило, что станет с ней дальше… Он ведь беспокоится на самом деле только о Рэчел и бабушке. Ей отведена роль моста, который соединит их. Она — английская девушка, которую он забудет, как только убедит бабушку, что может быть счастлив только с Рэчел…

— Я подумаю над этим, сеньор.

— Вы о чайном домике?

Она улыбнулась:

— Я уже вижу себя в фартуке и парандже, обслуживающей темноволосых арабов.

— Очень привлекательный образ, — пробормотал он. — Я буду поставлять вам образцы чая и сладостей. А сейчас вы можете налить мне еще одну чашку кофе, и я, пожалуй, съем один из этих фиников.

Жанна выбрала плод покрупнее и с улыбкой, которая скрывала ее подлинные чувства, поднесла его к губам Рауля. Он сжал финик белыми зубами, не отрывая от нее взгляда, загадочного и глубокого, как сама пустыня.

Глава 9

Они молчали оба, и Жанна смотрела вдаль на тени, падающие на пески. Казалось, что воздух дрожит от какой-то странной вибрации. Ей завладело ощущение безвременности. Тишина время от времени прерывалась отдаленным воем шакалов и потрескиванием веток тамариска в костре, посылающем в небо запах ароматного дыма и столпы искр.

Ночь была полна очарования, чувства свободы и страсти — такой же чистой, как звезды. Бесконечно далекие, они казались близкими, как тогда, на мечети.

Дон Рауль сравнил пустыню с женщиной, и она действительно напоминала женщину, закутанную в шифон, затканный драгоценными камнями.

— Как тихо, — прошептала Жанна. — И все равно в душе ощущаешь что-то важное, близость к самой сути.

— После этого ночь в городе кажется уже искусственной, не правда ли? Свет неона, высокие здания, пары, которые ищут забвения в грязных бистро, где из усилителей звучит джазовая музыка. Человек создал цивилизацию и теперь недоволен.

— И тем не менее все уверяют, что прогресс необходим! — воскликнула Жанна.

— Прогресс стал работать против человека, который уподобился змее, кусающей собственный хвост, — возразил Рауль.

— Я могу понять, почему вы так охотно возвращаетесь в пустыню, сеньор.

— Только здесь можно слушать тишину. Нет звуков транспорта, грохота рушащихся зданий и возводимых небоскребов.

— Может быть, вы старомодны, сеньор?

— Я знаю, что для меня предпочтительна свобода, которую дает пустыня, но вам-то это все в новинку. Вы очень молоды и незащищенны. В городе люди проходят не замечая друг друга, они боятся сблизиться, потому что это предполагает включенность в надежды и нужды других. Вы как котенок среди тигров, Жанна Смит. — Он засмеялся. — Но даже котенок обладает смелостью. Вы наблюдали, как маленький пушистый звереныш залезает на высокое дерево исключительно из любопытства?

— И что?

— Вот так и вы решились уехать за тридевять земель, да еще с таким типом, как я.

— А что вы за человек… на самом деле?

— Вы спрашиваете о моей личной жизни?

— Нет. Как я могу?!

— Можете, — лукаво сказал Рауль. — Признайтесь, вы ведь опасаетесь, что дома у меня гарем.

— Почему?

— Потому что коль скоро у меня есть гарем, то вы можете стать одной из наложниц.