Екатерина Вересова - Терпкое вино любви

Левин-младший поднялся с голубого ковра и понуро побрел в свою комнату.

— Так ты понял меня? — прозвучал ему вслед строгий голос отца.

— Понял… — проворчал в ответ Миша.

Вернувшись в комнату, он включил на полную громкость «Лед-Зепеллин» и повалился вниз лицом на диван.

Через три дня к Ольге в больницу пришли из университета мадемуазель Надин, рыжая Натали — Наташа Козлова, вечно сонный Жан — Женя Сердюк с букетом цветов и Лена Завозина по прозвищу Хлеб Профессии. Свое странное прозвище она получила после того, как кто-то по неосторожности забыл в парте ее лекции, которые она дала списать. Лекции пропали, и Лена, узнав об этом, долго сокрушалась: «Ну что же я теперь буду делать! Это же хлеб профессии! А вы у меня его украли…»

Все они были включены в список для поездки в Париж, это Ольга помнила точно. За исключением мадемуазель Надин, которая уже ездила сопровождать группу студентов в прошлом году. Не успела Ольга удивиться, почему они пришли в таком составе, как мадемуазель Надин очень серьезно сказала:

— Оля, я хочу, чтобы ты знала — ты все-таки едешь во Францию. Поэтому постарайся поскорее выздороветь. Настрой себя. Отлет через три недели. Думаю, к этому времени ты успеешь встать на ноги.

Рыжая Натали протянула Ольге кулек конфет и спросила своим низким прокуренным голосом:

— Кто тебя? Я слышала, какие-то малолетние хулиганы?

Ольга сидела, отвернувшись к стене, чтобы они не видели ее синего распухшего лица.

— Да… Хулиганы… — сказала она. — Пьяные… Попросили закурить… Обычная история.

— В милицию не заявляла?

— Нет. Зачем? Все равно не найдут.

— И то верно, — вздохнула мадемуазель Надин.

Ольга вдруг вспомнила, что через день у них начинаются экзамены. Лежа здесь, она успела забыть, что учится в университете. Все ее мысли были о больной бабушке. И о Мишеле, который так и не пришел ее навестить…

— Надежда Владимировна, — спросила она, не поворачивая головы, — как же я поеду во Францию с несданной сессией?

— Ну, насчет этого не беспокойся, я все улажу, — весело сказала Надин, словно ожидала этого вопроса. — Вернешься из Франции и спокойно досдашь.

Они ушли, а Ольга вскочила и кинулась к висевшему над раковиной зеркалу. Она часто подходила к нему и каждый раз возвращалась в кровать со слезами. Лицо выглядело ужасно. Глаза заплыли, особенно левый, кожа на щеках была синего, а местами зеленоватого оттенка. На голове красовался все тот же белый «чепчик» из бинтов. Ольге казалось, что голова ее похожа на какой-то странный уродливый цветок с тоненькой шеей вместо стебля.

К ней приходила соседка Жанна Константиновна, советовала смазывать лицо мочой. Говорила, что это называется уринотерапией и обязательно должно помочь.

— Не знаю, как эти врачи, — хорошо поставленным голосом изрекала она, — а я лично верю в мочу.

Ольга тогда сразу вспомнила надоевшую песню с припевом «Поверь в мечту…», которую частенько крутил на своем хрипящем магнитофоне девятнадцатилетний внук Жанны Константиновны Аркаша. «Поверь в мочу…» — мысленно перефразировала она, и у нее вырвался болезненный смех.

— Да ты не смейся, милая, — ласково наставляла ее Жанна Константиновна. — Я ведь тебе серьезно говорю. У моей тетки…

И она принималась рассказывать, как у ее тетки заболела ангиной девочка, стала задыхаться и спаслась только тем, что ей влили в горло мочу ее младшего братика. От этих разговоров Ольгу снова начинало мутить и она старалась сменить тему.

— У бабушки там все есть? — озабоченно спрашивала она. — Знаете, где лежат деньги? Они в серванте, в левой створке. Покупайте ей все, что нужно, пожалуйста. И скажите ей, что я не поеду ни в какую Францию. Выйду из больницы и буду за ней ухаживать…

А теперь вдруг оказывается, что она все-таки туда поедет!

Ольга потрогала пухлые, почти как у той толстой медсестры, щеки и поморщилась. Нет, лучше ей вообще не смотреть на себя в зеркало! Она вернулась в постель и достала из кулька шоколадную конфету. Это была ее любимая «Стратосфера». Когда-то Мишель смеялся и в шутку называл эти конфеты «Страсто-сфера»… Но сейчас никакие сладости и воспоминания не радовали Ольгу.

Как же она оставит здесь больную бабушку? — думала она. Сама уедет во Францию, а бабушка будет мучиться здесь одна? Когда бабушка заболела, Ольга не верила, что ее болезнь настолько серьезна. А ведь она даже говорила ей, что чувствует приближение смерти!

— Ну что ты, Капуля, родная, ты еще так хорошо выглядишь, — искренне твердила Ольга. — Ты бы даже замуж выйти могла.

Нет, она знала, что замуж Капуля никогда не выйдет. У нее уже был муж, которого она безумно любила. Работал главным инженером химического завода. В тридцать восьмом году его посадили — с тех пор она его не видела. Капуля так и не узнала, расстреляли его или он умер в тюрьме.

— Почему же ты второй раз замуж не вышла? — спросила у нее как-то Ольга. — Ты же молодая тогда была. Красивая очень.

— Однолюбка я, Оленька, однолюбка оказалась, — со вздохом отвечала бабушка. — Не лежала у меня душа к другим мужчинам. Заслонил всех собой мой единственный…

А потом еще подолгу на портрет смотрела в своей комнате. На нем они с мужем Валентином в рамочке — оба молодые, красивые. Бабушка в туфлях на пуговичках, платье у нее до колен облегающее, на шее меховой шарф. Она даже разговаривала с этой фотографией. В один из первых дней болезни бабушки Ольга застала ее возле портрета на коленях, в одной ночной рубашке.

— Скоро приду к тебе, любимый… Потерпи еще немного… Один ты у меня на свете — единственный… — шептала она, не сводя глаз с выцветшего от времени дорогого лица.

Ольга смотрела на нее со священным трепетом. Она не могла понять такой слепой верности. У нее просто в голове не укладывалось, что из-за одного мужчины можно перечеркнуть всю свою жизнь. Детей бабушка так и не завела, только племянников нянчила. В семье все так и звали ее — Капуля. Так ее Ольгина родная бабушка, когда жива была, называла. Капуля была у них младшенькой.

— Мам, почему все бабушку Капитолину называют просто Капуля, она ведь пожилая? — спросила как-то раз Ольга у матери.

— Я так думаю, если бы дети у нее свои были, ее бы и стали Капитолиной величать, — рассудительно говорила Ольгина мама, — а так Капуля и Капуля, вечная девушка. Она же у нас, посмотри, худенькая, подтянутая. Действительно, как девушка — не рожала ведь ни разу. Эх! Блаженная все-таки она у нас…

Нет, Ольга не считала свою бабушку блаженной.

— Просто вы ничего не понимаете в настоящей любви! — с жаром заступалась она за любимую Капулю и доставала из шкафа бирюзовое крепдешиновое платье — бабушкин подарок.

Капуля подарила его Ольге, когда той не исполнилось еще и десяти лет. Ольга до сих пор помнила бабушкины слова:

— Бери. Подрастешь — наденешь, — сказала тогда Капуля. — В этом платье я нашла свою любовь…

В дверь палаты постучали. «Это Мишель!» — молнией пронеслось в голове у Ольги.

— Войдите!

Но это снова был не Мишель. В дверях показалась старенькая нянечка, которая приносила с первого этажа передачи.

— Вот, возьмите, это вам передали, — она протянула Ольге свернутый вчетверо листок бумаги.

Ольга так разволновалась, увидев послание, что даже забыла спросить, кто именно его передал. Как же она ошибалась, думая, что это долгожданное письмо от Него!

Ольга горько рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Рядом с кроватью сидел седой мужчина в белом халате и что-то писал, примостив бумаги прямо у себя на колене. Временами он поднимал голову от записей и говорил, глядя на вздрагивающие Ольгины плечи:

— Ну поймите, больная, не могу я вас отпустить. Я же несу за вас полную ответственность.

— Отпустите меня под расписку! — сдавленным голосом восклицала Ольга. — Вы же должны понять — это похороны! Я больше уже никогда ее не увижу! — и она снова принималась рыдать, а врач только качал головой и продолжал работать шариковой ручкой.

Затем он снова останавливался и с чувством говорил:

— Дело даже не в моей личной ответственности. Дело в вас, моя милая. Поймите, эти несколько часов могут испортить вам всю дальнейшую жизнь. Не забывайте: всего три дня назад вас привезли сюда под капельницей! Да-да, под капельницей! И вообще, посмотрите на себя. Баба-Яга по сравнению с вами просто… гм… диктор Центрального телевидения, вы уж извините за такие сравнения. Ну, нельзя вам появляться на люди в таком виде. Нельзя! Это просто неприлично.

— О каких приличиях вы говорите! Неужели вы не понимаете, что рядом со смертью меркнут все приличия! — Ольга почти визжала, она была в истерике.

— Я часто вижу смерть, — опустив глаза, тихо сказал седой хирург, — и часто вижу людей, переживающих смерть близких. Одно лишь могу вам сказать: во всех ситуациях надо стараться не потерять человеческий облик.

Ольга растерянно подняла заплаканное лицо от подушки.

— Но я могу надеть на лицо вуаль…

— Вуаль?! Может, ты еще и на мозги свои наденешь вуаль?! — взорвался он, внезапно перейдя с ней на «ты». — У тебя сотрясение мозга, это ты понимаешь? Лежать, лежать и лежать — вот мое последнее слово! И никаких похорон!

Ольга снова уткнулась в подушку и затихла. Врач закончил писать, прицепил ручку на нагрудный карман халата и поднялся.

— Я искренне сочувствую вам, — добавил он, уходя.

«Ну вот и все», — мысленно сказала себе Ольга. Полчаса назад она приняла успокоительное, которое принесла ей медсестра, кажется, оно начинало действовать.

Это была уже вторая смерть, которую приходилось переживать Ольге. Первый удар она выдержала, когда погиб отец, его сбила на улице машина. Трудно себе представить более нелепый конец жизни… Ольге было тогда всего тринадцать лет. В те страшные дни она выплакала столько слез, сколько не выплакала за всю свою жизнь. Она очень любила своего отца. Ну почему, почему смерть выбирает самых дорогих и близких?