Влюбившись, Элина заказала в фильмотеке все фильмы с участием Ольховского. Их было много. Только тех, где его роли были главными, насчитывалось больше десятка. Ольховский начал сниматься, еще когда кино только-только стало цветным. Он был в ту пору таким юным, таким красивым, таким невероятно талантливым, что Элине невольно хотелось плакать. Она и плакала иногда от странного щемящего чувства, давящего на грудь, она останавливала пленку на наиболее удачных по ее мнению сценах и любовалась одухотворенным лицом своего кумира. Потом он стал старше. Лицо стало грубее, жестче, появились тоненькие морщинки в уголках глаз, но все такой же ослепительной была улыбка, фигура была все такой же подтянутой, движения такими же легкими и стремительными. Исчезла юношеская мягкость и порывистость, появилась суровая мужественность. Таким Ольховский нравился Элине еще больше. Когда он появлялся по экране крупным планом, когда она встречала его взгляд, устремленный прямо на нее, у Элины сладко замирало сердце.

Как глупая школьница пятнадцатилетняя, влюбленная в учителя, она все время придумывала поводы, чтобы быть с ним. Ну ладно, посещать все занятия, которые мастер проводил лично — это святое. Стараться работать изо всех сил, чтобы его порадовать — это, в конце концов, тоже правильно. Но бродить возле кафедры, в ожидании, когда он войдет в кабинет или выйдет из него, чтобы как будто случайно подбежать к нему с каким-нибудь вопросом, караулить его в столовой, чтобы сесть за столик рядом с ним, и — самое сладкое — дождаться, когда он уходит из института и нагло попросить его подвезти, это было верхом неприличия. Но Элина пребывала в каком-то розовом тумане, мешавшем ей смотреть на происходящее со стороны и анализировать ситуацию. Отрезвить ее не могли ни смешки девчонок, ни сочувственные взгляды преподавателей, ни Риммины издевки — отрезвить ее, наверное, мог бы только сам Ольховский, но тот почему-то этого не делал. Может быть, ему льстила столь безумная любовь юной и очень красивой девушки, может быть, ему даже было приятно, что все это происходит на людях, потому что получать подтверждение своей неотразимости в пятьдесят с лишним лет в высшей степени приятно.

Однажды, подвозя Элину до общежития, он вдруг предложил:

— Может быть, заедем ко мне. Покажу свои старые фотопробы, выберешь что-нибудь из фильмотеки посмотреть. У меня очень хорошая фильмотека.

У Элины перехватило дыхание.

— Ой, конечно… Было бы здорово!

Разумеется, ни до какой фильмотеки дела не дошло. Домашние Ольховского отъехали в санаторий и роскошная четырехкомнатная квартира пустовала. Вальяжно развалившийся на диване Ольховский походил на сытого довольного жизнью кота, и взгляд у него тоже был какой-то кошачий. Элина сильно смутилась под этим взглядом, потупилась и покраснела. А он усмехнулся и похлопал ладонью по бархатной обивке дивана:

— Иди… сядь со мной рядом.

Элина подчинилась. Изображая смущение и скромность, и внутренне возликовав, она осторожно опустилась на диван рядом с Ольховским. Диван оказался столь мягким, что она буквально провалилась в него. Коленки взлетели едва ли не выше головы и юбочка, и без того коротенькая поползла вверх… На миг стали видны широкие кружевные резинки чулок — это Вадик приучил ее носить чулки, а не колготки, говорил, что это женственнее и эротичнее, и еще с тех пор у Элины осталось несколько пар чулок, и сегодня она специально надела одни из них, тонкие, черные — и сверкнула белая кожа над резинками…

Ольховский от такого зрелища едва не скончался на месте, кровь ударила в голову, дыхание перехватило, и он сам на мгновение испугался, что сейчас получит инсульт. «Вот будет смешно», — успел он подумать, пока рука его почти сама по себе перехватила тоненькое запястье девушки, стыдливо пытающейся одернуть юбочку, а другая рука скользнула по шелковистому чулку, по жесткой ажурной резинке — к бархатистому теплу ее бедра. А потом туда же переместились его губы, его умелые губы, и теперь уже Элина на миг потеряла способность дышать…

И все случилось тут же, без всяких словесных предисловий, на этом же самом диване. Быстро. И так сумбурно, что Элина, все еще таявшая от острого наслаждения, подаренного его губами, почти не успела ничего почувствовать и совсем не успела ничего осознать. Впрочем, Ольховский, видимо, сам слегка смущенный своею поспешностью, которая приличествовала бы скорее подростку, нежели солидному мужчине, расстегнул на ней блузку, стащил юбку, заскользил губами — умными, умелыми, опытными губами развратника! — по ее груди, по животу, по всем нежным складочкам, и обжег наслажденьем, какого она и представить себе не могла, о котором она только и читала, что в глупых любовных романах, а оказалось — оно и на самом деле существует, это самое наслаждение, только вот подарить его может не каждый, и совсем не обязательно любить мужчину, который дарит тебе насаждение, хотя лучше любить, ведь Элина любит Ивана Ольховского, она его любит, она сходит с ума от любви…

Проснувшись утром, Ольховский несколько отрезвел и испугался содеянного. То ли он в самом деле стар стал — о чем частенько напоминала ему Лариса, жена — но бросаться в авантюру с этой хорошенькой золотоволосой девочкой, похожей на диснеевскую Золушку, ему почему-то не хотелось. Если во времена оны он думал исключительно об удовольствии, и ничто другое для него не имело значения, то теперь он больше думал о проблемах, с коими это самое удовольствие было сопряжено. Нет… конечно, он не собирался так просто отказываться от Линочки, у него на это не хватило бы сил, но он смотрел на нее, спящую, любовался нежными, цветочными какими-то линиями ее лица, плеч и груди, и думал о том, как бы все лучше обставить, теперь уже сетуя на то, что весь институт был в курсе Элининой влюбленности.

Поэтому, когда девочка проснулась, Ольховский ничтоже сумняшись, предложил ей бросить институт.

— Ты сама виновата, — сказал он ей, — Нужно было вести себя осторожнее. Впрочем, не переживай. Я все устрою самым лучшим образом… Мой приятель (тут он назвал фамилию очень известного режиссера), как раз сейчас занят подбором актеров для своего следующего фильма. Ты будешь в этом фильме сниматься. Может быть, не в главной роли — ну так мало кто начинает с главной роли — но обязательно в хорошей, сложной и запоминающейся, в которой ты сможешь полностью раскрыться.

Золотоволосая девочка с радостным визгом бросилась ему на шею. И он, с покровительственной и благосклонной улыбкой, овладел ею еще раз, наслаждаясь ее страстностью и неопытностью, и уверяя себя, что ему нечего стыдиться, раз уж девочка оказалась отнюдь не невинной.

Элина всячески старалась скрыть от Риммы, что бросает институт, но безумную подружку легче было убить, чем утаить от нее что-нибудь. Она знала всех на свете, со всеми дружила и потому всегда была в курсе самых последних новостей и сплетен.

Паче чаяния Римма не орала, не носилась по комнате с завываниями и не рвала на себе волосы. Она села на колченогий стульчик, закинула ногу на ногу и смотрела задумчиво на то, как Элина кидает в чемодан вещи.

— Знала я, Александрова, что ты дура, — проговорила она, наконец, — Но чтобы настолько!.. Господи! Бросать институт на третьем курсе! Когда уже все самое страшное позади, когда уже знаешь, что диплом тебе в любом случае обеспечен! И ради чего?! Ради траха с вонючим облезлым старым козлом!

— Римма, — оборвала ее Элина, — Ты либо фильтруй базар, либо убирайся вон!

— Он попользуется тобой и выкинет, как и…

— Заткнись! — взвизгнула Элина, — Какого черта ты лезешь в мою жизнь!

— Жалко мне тебя! — заорала в ответ Римма, — Хоть и дура ты, все равно тебя жалко! Не могу я смотреть на то, как ты губишь свою жизнь! Ты ведь красивая! И не бездарная! У тебя могло бы получиться, в самом деле могло бы…

Римма вдруг всхлипнула и разревелась, и было это так невероятно странно, что Элина даже испугалась. Она бросила чемодан, опустилась перед Риммой на колени и попыталась отнять от ее лица ладони.

— Рим… Ну ты что? С ума сошла? Ну правда, все у меня будет хорошо…

Римма вскочила, оттолкнула ее и ушла, хлопнув дверью. Элина недоуменно посмотрела ее вслед, а потом вернулась к своему чемодану. «О моей судьбе она печется, как же, — подумала она злобно, — Завидует. Так сильно завидует, что аж разревелась!» Конечно, куда до нее Римме! Страшненькая, как обезьянка, фигурка почти как у мальчика, да и одевается как хиппи. Они с Элиной смотрелись вместе, как Белоснежка и гном! Значит притворялась Римуля, что на это ей наплевать!.. Значит все-таки — завидовала! «Нельзя верить в женскую дружбу!» — решила Элина, наступая на чемодан коленкой: тот никак не хотел закрываться.

С самого начала Ольховский сделал то, чего Элина тщетно дожидалась от Вадика — он снял для нее квартирку. Крошечную, но довольно миленькую. С телефоном и не очень далеко от метро. Элина переехала в нее, распаковала чемоданы, полежала на кровати, развесила шмотки по вешалкам, навела инспекцию на кухне и неожиданно загрустила. Эта квартира была сродни общежитию, очередному перевалочному пункту, она никак не могла считаться Домом… А иметь свой собственный дом, в котором она была бы настоящей хозяйкой так хотелось!

Ольховский обещал в скором времени развестись со своей старой женой и жениться на ней. Не похоже было, чтобы он лгал. Да и не было бы в том ничего особенного и странного — все эти деятели искусства, когда бес пинает их в ребро, бросают своих старушек и женятся на молоденьких. Почему бы Ольховскому не поступить точно так же? Что ему может помешать? Элина представила себя в великолепной квартире Ольховского и сочла, что она очень для нее подходит. У нее даже засосало под ложечкой от предвкушения, от острого желания поскорее поселиться в этой квартире.

— Элина Ольховская, — произнесла она, — А что, очень даже мило! Красиво звучит.

Сладостные картинки поплыли перед глазами против ее воли: Элина — под ручку с Ольховским на приемах, на вручениях премий, такая ослепительная, такая соблазнительная! Мужики раздевают ее взглядами и страшно завидуют Ольховскому, а тот смотрит на нее с обожанием и гордостью и нежно поглаживает по ладошке. Элина — принимающая гостей в своей роскошной квартире, Элина — в великолепном автомобиле, Элина — на дорогом курорте. Ну кому это все, как не ей?! Старой крысе-Ларисе?! Хватит с нее, она свое получила! Представив себе все, Элина едва не расплакалась от счастья. Осталось подождать еще совсем немного! Чуть-чуть! Самую малость!