Сегодня, как ни странно, она была уже на месте. Уже включила радио и, сняв туфельки, балансировала на столе, между бумаг, пытаясь открыть форточку.

— Ой, — сказала она, обернувшись на Арванцова.

— Привет, — улыбнулся ей Андрей Степанович, старательно не глядя туда, где кончалась коротенькая юбочка и начинались длинные стройные ножки, — Кофе есть?

— Я только пришла, — сказала обиженно Оленька и осторожно спустилась со стола, — Сейчас сделаю. Садись, подожди, Димыча все равно нет, он еще обход на закончил.

Она отправилась к кофеварке.

— Ты с дежурства или на дежурство?

— С дежурства… Спать страшно хочется, поэтому давай скорее кофе.

— А чего домой не едешь?

— Сейчас поговорю с Димычем и поеду.

Николаев пришел, когда кофе был уже выпит. Никакой особенной бодрости он не прибавил, спать, впрочем, тоже уже не хотелось, но и голова окончательно перестала соображать. Больше всего Андрей Степанович опасался, что Николаев не примет его сейчас, сославшись на какие-то срочные дела, и он плюнет на все и поедет домой, оставив вопрос с Элиной Александровой открытым… А потом… Потом, выспавшись и вернувшись в состояние здравого ума и трезвой памяти, он вообще откажется от мысли что-то предпринимать. Ну кто ему в сущности эта девушка? Реинкарнация Машки? Бред какой-то…

— Ты ко мне? — удивился Николаев, — Давай, заходи.

Дмитрий Дмитриевич слушал его внимательно, не прерывал и даже не смотрел, как на идиота. Хотя все-таки как-то странно смотрел.

— У нас здесь не реабилитационный центр, — сказал он, когда Арванцов до конца изложил ему свою просьбу, — Мы не можем здесь оставлять пациентов на неопределенный срок после окончания лечения… Ну еще недельку ты ее подержишь, ладно, а дальше-то что?

— Да я не хочу ее как пациентку оставлять… У меня тут мысль появилась, оформить ее, ну… как уборщицу что ли… Главное, чтобы она пожила здесь, в больнице немного… пока в себя не придет. Ей деваться некуда. Домой она сейчас не поедет, хоть убей ее… Матери то ли боится, то ли стыдно… А поживет здесь месяц, ну, может два, и я смогу ее убедить, что надо все-таки к матери ехать и как-то жизнь новую начинать.

— Ну ты даешь, — Николаев покачал головой, — Как по-твоему, она будет жить в больнице? На каких основаниях?

— Освободим ей подсобку, все равно там хлам какой-то, вывезти давно пора… А если будет у нее зарплата, ну хотя бы рублей пятьсот, будет питаться на эти деньги в столовой.

Николаев какое-то время молчал. Должно быть, размышлял, окончательно свихнулся Арванцов или это у него временное явление, от переутомления.

— Слушай, дорогой, — сказал он, наконец, — Благие намерения знаешь куда приводят?…

— Знаю, — тихо проговорил Арванцов, — из ЦКБ в Чечню…

Николаев громко хмыкнул.

— И что, печальный опыт старшего коллеги ничему не учит?

Главврач поднялся из-за стола, вынул из кармана халата пачку сигарет и закурил.

— Да и не за благие намерения меня из ЦКБ погнали, как раз напротив… Слышите звон, да не знаете, где он… Скажи мне вот что, с этой девушкой у тебя что-то есть?

Арванцов посмотрел на него с искренним изумлением.

— Да что вы?… Вы подумали?..

— Подумал, — согласился Николаев, — и все остальные, — он развел руками, — все здесь подумают то же самое.

— Черт, — Андрей Степанович устало потер лицо, как будто стряхивая дурман, — Мне это и в голову не приходило! Ерунда какая!

— Так что подумай надо всем этим еще раз. Надо тебе все это или все-таки нет.

— Надо… не надо… — с болью проговорил Арванцов, — Не в этом же дело. У меня дочка старшая котенка с улицы притащила, помоечного, паршивого, выхаживала две недели…

— Ладно, ладно, не дави на совесть, — усмехнулся Николаев, — Мне-то что… Это у тебя проблемы будут, а не у меня… оставляй свою наркоманку-нелегалку. Я Ольге скажу, приказ на оформление ее уборщицей она сделает. Прописка-то у нее есть, надеюсь?

— Есть, временная.

— Ну и то хорошо…

— Спасибо, Дмитрий Дмитриевич…

— Да не за что… Ты себе геморрой придумываешь, мало тебе проблем… Своим там в отделении не забудь сказать, чтобы в случае проверки никто не проговорился, что в подсобке человек живет. Можешь с должности полететь, между прочим.


Так Элина осталась в больнице. Девушке выделили коморку для жилья, куда поставили кровать и тумбочку, ее кормили в больничной столовой, и даже обещались платить зарплату — рублей триста в месяц. Одеваться приходилось во все больничное. Ее вещи остались где-то там, в прошлой жизни. Неизвестно, у кого из ее бывших друзей. Так что, когда полили осенние дожди и лужицы схватились первым хрустящим ледком, Элине пришлось позабыть вообще о прогулках, смотреть на улицу только через стекло. Но она была скорее довольна этим обстоятельством. Если она не станет выходить на улицу, прежняя жизнь никак не сможет ухватить ее и всосать обратно.

Сознание того, что теперь она в безопасности и ей не грозит перспектива снова оказаться на улице, умиротворяло и радовало. Постепенно Элина начала возвращаться к жизни, и прежде всего возвращаться к себе. Теперь ей было не страшно вспоминать то, что происходило с ней за эти два года, она научилась абстрагироваться от себя — той, странной, отчаянной и безумной, глупой Элины, которая пришла к столь плачевному финалу. Девушка научилась жить с этими воспоминаниями и мириться с ними, думая о той, прошлой Элине, как об умершей, — она представляла себе, что ее сердце остановилось на станции метро «Пушкинская» и ее не стало, и уже не будет больше никогда. А потом она родилась… То есть вообще-то уже не совсем она, а кто-то другой. И будет у нее теперь все по-новому. С чистого листа.

Андрей Степанович почти не общался с ней. Элине казалось, что после того, как он пришел к ней в палату и рассказал о том, как она будет жить дальше, он намеренно избегал ее, даже не смотрел в ее сторону. Это было немного странно и даже обидно, учитывая, что в тот день он держался с ней так по-дружески. Элина не питала никаких радужных надежд и не призналась бы в этом никому и никогда, но часто перед тем, как уснуть, она вспоминала, как Арванцов сидел с ней рядом и держал за руки и обещал, что все будет хорошо… и он не отпустит ее никуда… и позаботится… Нет, она не собиралась влюбляться в доктора, ни за что на свете! Просто… Ну не все же думать о прошлом. А влюбленностей никаких больше в ее жизни вовсе не будет, все эти влюбленности никогда не заканчивались ничем хорошим.

Глава 4

Весеннюю сессию за второй курс института Элина сдала еле-еле, да и то единственно благодаря Римме, которая носилась с ней, как с маленькой, кормила, пыталась выводить в люди, читала ей конспекты и рассказывала все, что было на уроках мастерства. Впрочем, не помогла бы и Римма, если бы не старые мамины связи. Элину в институте любили, жалели и всячески ей помогали, и в итоге по некоторым предметам ей поставили оценки просто так. По мастерству — в том числе.

Потом наступили каникулы и Элина уехала домой. К маме, к папе и бабушке, к родным стенам, к родному грязному городишке… Впрочем, был ли он ей родным? Она его практически и не знала… Скажем так — к родным стенам полуразвалившейся бабушкиной халупы. И, как ни странно, поездка домой очень быстро помогла ей вернуться к душевному равновесию. Может быть, смена обстановки и впрямь великое дело, может быть, помогло то, что перед родными Элина вынуждена была притворяться счастливой и всем довольной. Получилось что-то вроде аутотренинга. «Я самая обаятельная и привлекательная. Все в восторге от меня, а я от „Мейбелин“»…

Элина старалась поменьше думать о Вадике, не вспоминать то, что с упорством мазохистки вызывала в памяти каждый раз, когда оставалась одна и из-за чего проливала слезы. Дома плакать нельзя было даже по ночам — мама все равно заметила бы. Элина украдкой пила валерианку — в таблетках, чтобы не было запаха — и старалась ложиться попозже, чтобы сразу же засыпать.

Когда в сентябре она вернулась в Москву, ее было не узнать. Элина была спокойна, серьезна, и всю себя отдавала исключительно учебе. На вечеринки она не ходила, в шумных мероприятиях не участвовала, хотя ее звали и порою даже очень настойчиво, особенно Римма.

— Тебе надо развлечься. И хорошо бы кого-нибудь найти.

— Ну уж нет, — говорила Вика, не отрывая взгляда от книги, — С меня хватило. Больше у меня не будет никого и никогда.

Римма только хмыкала.

— Да куда ты денешься!

Римма частенько оказывалась права… Почти так же, как мама.

Оказалось, что жить с пустотой в сердце Элина не может. Пустота жаждала заполнения, пустота заставляла Элину искать, искать того, кем можно заполнить сердце… И в конце концов Элина нашла. И влюбилась снова. Причем на этот раз все было еще банальнее, чем в истории с Вадиком, потому что влюбилась Элина в знаменитого актера, руководителя мастерской, в которой она занималась. Это было почти что традицией вгиковских девочек: влюбляться в руководителя мастерской, если только он был не совсем уж стар и мерзок. А Иван Андреевич Ольховский был еще не стар и очень даже привлекателен. На первом курсе и в период романа с Вадиком, Элина как-то не особенно обращала внимание на Ольховского, и даже когда вернулась после каникул — все равно не замечала, какой он на самом деле красивый, загадочный и восхитительный. Воспринимала его просто как преподавателя. Одного из. Главнейшего из. Самого занудного и требовательного. И только после зимних каникул, которые она проскучала в общаге, не желая никуда идти, Элина вдруг, совершенно неожиданно для себя, увидела Ольховского — увидела его по-настоящему! — и осознала, кто он и что он для нее… Это было истинным откровением. Это было — как вспышка.

Человеку, решившему связать свою жизнь с кинематографом, никак не прожить без возможности постоянно смотреть фильмы, поэтому Элина с Риммой уже давно, еще когда учились на первом курсе, скинулись и купили маленький телевизор и видеоплейер. У них даже собралась приличная фильмотека, в основном из классики, из тех фильмов, которые преподаватели рекомендовали смотреть и пересматривать как можно чаще, чтобы учиться играть у великих актеров. В основной своей массе это были фильмы с Чарли Чаплиным и с Гретой Гарбо, с Джеком Николсоном и с Фэй Данауэй, с Марлоном Брандо и с Бэтт Дэвис, с Лоренсом Оливье и с Вивьен Ли… Хотя были и более современные — с Кеннетом Браной, которого Ольховский считал гением, с тем самым Джоном Малковичем, который для Элины навсегда остался вероломным Вальмоном из «Опасных связей».