Элина захлопнула за ним дверь, плюхнулась на диван и разревелась — скорее от облегчения, что осталась живой и невредимой, чем от обиды.

Витек пришел через полчаса. Вломился в комнату без стука, кинул ей на диван штук десять самых разнообразных кремов.

— Для рук, сказали, — буркнул он, — Мажься давай… Если я тебя еще раз с тряпкой увижу, убью на хрен, поняла?

Элина хотела сказать ему, что у нее уже есть крем для рук и очень хороший, но решила не будить лиха.

— Ладно, — сказала она.

С этого дня домработнице было поручено убирать еще и в этой комнате. За дополнительную плату.

Дни потекли за днями, долгие и пролетающие незаметно, теплые, дождливые, тоскливые и радостные. Чаще всего Элина была предоставлена сама себе, сидела в одиночестве в квартире, смотрела телевизор, читала книги, которые в большом количестве нашлись в хозяйском кабинете. В основном, правда, это были собрания сочинений классиков и еще труды по юриспруденции. Элина много читала в детстве, но в основном развлекательную литературу. Классика в ее понимании была чем-то безумно скучным, уныло нравоучительным, годным только на то, чтобы с помощью нее издеваться над детишками в школе. Но делать было нечего и она вдруг с неожиданным интересом прочитала «Анну Каренину», потом, буквально на одном дыхании, замученную когда-то в детстве «Войну и мир», потом Бунина, потом Мопассана (над которым даже поплакала, между прочим).

Чтение Витек одобрял.

— Это круто, — говорил он, — Будешь, типа, благородная девица. Как ляпнешь что-нибудь эдакое — быть или не быть?! — пацаны поумирают.

Элина так и не поняла, пошутил он или нет.

По началу у нее еще случались приступы энтузиазма, когда она покупала газеты и журналы, пытаясь найти себе работу или ездила по театральным ВУЗам собирая программки для поступающих. Несколько раз она даже набирала номер Ольховского, решаясь плюнуть на все и попросить его о помощи, но каждый раз бросала трубку на последней цифре. «Что я ему скажу?! — думала она, — Как я буду с ним разговаривать?!» Она помнила его лицо, его голос, его манеру говорить, двигаться, она желала возненавидеть его, но почему-то хотелось только плакать. Хотелось думать — он раскаялся, он сожалеет о том, что остался без своей девочки, хотелось думать, что он ищет ее и тоже плачет по ночам. «Он уродливый старый козел, он позер и бездарность, он трус и подлец, — думала Элина, глядя в потолок, когда ночью не могла уснуть, когда в голову лезли всякие дурацкие мысли и хотелось плакать, и не было сил плакать, и было так хорошо говорить с собой искренне и честно, — Почему меня так тянет к нему до сих пор? Он красивый?.. Ну, может быть… Но ведь в мужике совсем не это главное… В конце концов, Витек и тот больший мужик, на него хоть в чем-то можно положиться… О Боже, Витек!.. Но он ужасен, он рассуждает так, как будто закончил четыре класса начальной школы, он туп, как дерево! Да и обращается он со мной, как… как с породистой собакой, которую купил, чтобы выгуливать во дворе и водить на выставки, причем исключительно для того, чтобы другие собаководы лопнули от зависти! И он даже не притворяется, что это не так! Ольховский хотя бы притворялся… Он умел быть нежным, он умел говорить красиво, он умел заставить девушку чувствовать себя самой-самой… Пусть это все была жуткая лажа, но это было… Это было… Тьфу ты черт, так и лезет в голову это дурацкое слово — романтично!» Она включала настольную лампу, брала лист бумаги и ручку и писала письмо маме. О том, что все у нее хорошо, что учится в институте и даже подрабатывает на киностудии. О том, что у нее есть теперь возможности снимать квартиру и она переехала из общежития. Она писала и плакала, а иногда — смеялась. Сквозь слезы.

Витек одевал ее по высшему классу, давал деньги на косметику, на парикмахеров-массажистов и иногда на мелкие развлечения. Элина откладывала понемножку и периодически отсылала маме переводы. Получалось по триста, четыреста долларов в месяц, по меркам их дрипанного городка это были огромные деньжищи. Элина считала эти деньги своей честно заработанной зарплатой. А разве ничего не стоят походы по ресторанам с Витькиными друганами и их девками? И то, что приходится быть милой, веселой, общительной и даже блистательной, в то время, когда хочется выть от тоски? А выть от тоски хочется все чаще… Масса свободного времени, которое было совершенно некуда девать, вкупе с романами великих писателей стали причиной того, что как-то постепенно, незаметно и коварно к Элине подобралась черная депрессия. Она стала раздражительной и ничего не могла с этим поделать, она целыми днями не вставала с постели, лежала на боку, смотрела на узорчатую обивку дивана, проваливалась в сон, просыпалась, снова засыпала…

— Мне нравится смотреть сны, — сказала она Витьку, который удивлялся ее странному образу жизни, — Когда много спишь, сны становятся просто потрясающими. С сюжетами! Иногда даже с весьма закрученными. Спишь и как будто фильм смотришь. Бывает даже так, что у меня получается снами управлять.

— А ты кислоту не пробовала? — спросил Витек, — ЛСД?

— ЛСД? Наркотик?! — удивилась Элина, — Господи, конечно нет! Я еще не рехнулась?

— Не рехнулась? Ты как раз рехнулась, раз дрыхнешь сутками.

— Ну знаешь!

— Я, конечно, наставать не буду, но мне кажется, тебе должно понравиться. Глюки могут быть клевейшие! А ты у нас натура продвинутая. Творческая. У тебя такое может быть!..

Элина растерялась. Витькино предложение явилось для нее полной неожиданностью и она не знала, как к нему отнестись. Она не была рьяной противницей наркотиков, впрочем, поклонницей их тоже не была. Случалось, она покуривала какую-то травку с девчонками из общаги, но, честно говоря, никакого особенного «прихода» не испытала. Единственным приятным моментом в курении травки был вкусный дым (в отличие от сигарет), который запросто вливался в легкие, никак их не раздражая, и позволял удивительно долго себя в них задерживать.

— Не, Вить… Я боюсь, — сказала она, — Вдруг я перестану себя контролировать и вытворю что-нибудь странное… опасное.

— Да? — Витек призадумался, — Надо в компании это делать, конечно.

На том разговор и закончился, но Элина о нем не забыла.

Ей было интересно. Когда-то, еще будучи школьницей, она загремела в больницу с аппендицитом, так вот, пока она находилась под наркозом, то испытала очень интересные… Что? Сны? Видения? Она помнила очень хорошо, как было здорово, в какой эйфории она пребывала, летая над какими-то геометрическими поверхностями… Это были ромбы, параллелограммы, кубы и шары. Элина легко скользила над ними и почему-то каждый плавно обогнутый угол геометрической фигуры отдавался сладкой дрожью в позвоночнике. Странные ощущения, но в самом деле — удивительно приятные.

Были в институте поклонники Кастанеды и Раста, которые любили жевать грибы (не мексиканские, а очень даже местные, подмосковные), которые верили в то, что галюциногены раскрывают в человеке возможности покидать свое бренное тело и путешествовать по другим мирам, качественнее постигать смысл жизни, видеть новые грани у привычных вещей. Разве не заманчиво? Даже если вся эта философия чушь, все равно интересно постичь глубины собственного мозга, узнать, на какие фантазии он способен.

Элина знала, что ЛСД не вызывает зависимости и почти не опасен для здоровья (конечно, если не устроить передозировку). А потом — один раз, это ведь ничего не значит? И однажды она спросила Витька.

— Слушай, а ты можешь достать ЛСД?

— Ага! Зацепило! — обрадовался Витек, — Клевейшая штука, точно тебе говорю… Сам пользуюсь иногда.

— Ты?!

— Ну да… А что?

— Не страшно?

— Ну что ты за дурочка… Разве я бы тебе что-то опасное предложил?

— Я бы попробовала… Только ты со мной посиди, ладно?

— Посижу, — охотно согласился Витек, — Самому интересно.

Элина готовилась к предстоящему с таким волнением, какое должно быть испытывает космонавт перед своим первым выходом в космос. Она ждала чего-то невероятного, она боялась, что повредится умом и учудит что-нибудь нехорошее — в окно выбросится, к примеру, такие случаи бывали. Хотя Витек предлагал пойти на дискотеку, чтобы в полной мере ощутить радости «трипа», Элина настояла на том, чтобы провести эксперимент дома. Вдвоем. Причем Витек должен оставаться сторонним наблюдателем и сам наркотик не принимать. Витек веселился от души.

— Ты как будто согласилась на медицинский эксперимент. Как мышь!

— Мыши на эксперименты не соглашаются, их принуждают — ответила Элина мрачно, разглядывая на ладони серенький и какой-то замызганный кусочек сахара, — Это надо разжевать?

— Лучше под язык положи.

— Фу. Мало ли какой заразный держал его в руках…

И все-таки она послушалась — не могла же она отступить в решающий момент — и положила кусочек сахара под язык.

Сахар оказался обыкновенным, сладким, быстрорастворимым. Пока Элина рассасывала его ей казалось, что Витек просто подшутил над ней… Хотя, зачем бы ему это?

— Что дальше? — спросила Элина, проглатывая сладкую слюну.

— Жди. Приход будет через полчасика где-нибудь.

— Долго…

— Ха! Какая нетерпеливая. Ну ладно, хочешь я тебе в следующий раз в ампуле принесу и уколю?

— Нет уж! Только колоть еще не хватало!

— Тогда жди. Зато кайф будет долгим, часов восемь, не меньше.

— Ой, мама.

— А может и больше… Ну чего бы нам с тобой поделать? В ящик что ли посмотреть?

— Да ну… Впрочем, можешь смотреть, только за мной следи.

Был поздний вечер, на улице стало совсем темно. Элина ушла от бубнежа спортивного канала «НТВ плюс» на кухню и встала у окна. Она смотрела вниз на желтые огни фонарей, на теплые окошки домов, на темную стену парка, простиравшегося через дорогу справа. Ей было грустно и не более того. Элина постояла какое-то время в ожидании чего-то, потом ей надоело и она решила испить чаю.