Из денег Ольховского остались сущие гроши… Из маминых денег не осталось уже ни копеечки… Вот так! Помирать так с музыкой! Элина пересчитала свою наличность и сочла, что денег хватит на обед в недорогом ресторанчике и на бутылочку хорошего вина. «Да, — подумала Элина, — То что мне надо — это напиться. Как следует напиться!» Чего проще…

Она вышла из дома в пятом часу, уже смеркалось. Пошла в недорогой и довольно приличный ресторанчик, обещавший «салат-бар» с неограниченным количеством подходов всего за девять у.е., и с удовольствием покушала так плотно, как никогда еще себе не позволяла. Потом она купила баночку «джин-тоника» и отправилась побродить по городу. Прогулка — даже при наличии «джин-тоника» не была особенно приятной, дул сильный ветер и с неба сыпалась какая-то морось. Поэтому когда вдруг Элина наткнулась взглядом на призывно сверкающую огнями вывеску ночного клуба, то ноги сами понесли ее к гостеприимно распахнутым дверям.

Хмель слегка ударил ей в голову, ей хотелось танцевать, ей хотелось громкой музыки, веселья… Она заплатила за вход последние деньги, в кошельке осталась одна мелочь, но почему-то Элину это совсем не расстроило, и даже напротив. Чем хуже было ее положение, тем сильнее хотелось пуститься во все тяжкие. Погулять напоследок…

Глава 5

Дмитрий Дмитриевич, конечно, оказался прав, тот факт, что Арванцов поселил в отделении свою бывшую пациентку, произвел в больнице маленький фурор и породил новую, еще не затертую, а потому особенно интересную тему для сплетен. Пациентка была молода и хороша собой, это добавляло сплетням романтизма и пикантности, — женский коллектив «Чеховки» дружно, хотя и не очень искренне осудил аморальное поведение Арванцова и выразил соболезнование его жене. Впрочем, застукать Андрея Степановича с Элиной не удалось никому, поэтому довольно быстро накал страстей подувял за неимением новой пищи для обсуждений.

Сплетни доходили и до Арванцова и до Элины. Андрей Степанович на них никак реагировал, Элина же очень обижалась на намеки и на то, что ее уверениям в совершенном отсутствии вообще каких-либо отношений с зав. отделением никто не верил. Элина обижалась, но где-то в глубине души ей самой нравилось думать о том, что Арванцову она не безразлична, пусть даже он и не смотрит в ее сторону… Теперь, кстати, становилось понятно, почему не смотрит…

Элина мало общалась с персоналом больницы, к ней относились настороженно и немного с предубеждением, то ли это был какой-то тихий заговор против предполагаемого разврата в отделении, то ли просто потому, что Элина все еще оставалась для всех пациенткой, бывшей наркоманкой, личностью ненадежной и социально опасной. Думать об этом, переживать и пытаться как-то изменить ситуацию Элина не собиралась, дружба медсестер и нянечек была ей не очень-то и нужна, и без этого она была счастлива, как, наверное, могла быть счастлива когда-то в прошлой жизни, если бы ей предложили главную роль в фильме. У нее была крыша над головой, кормежка и даже зарплата. Первая в ее жизни зарплата! И у нее снова была возможность писать маме о том, что у нее все хорошо, все прекрасно, все просто расчудесно. Так, на самом деле, и было. Впервые в жизни — все так и было!

Вообще — все в ее нынешней жизни было бы хорошо, если бы не стыд перед родителями, которых она так подвела, которым она уже наврала с три короба и продолжала врать в письмах… А что ей было делать? То есть, можно было бы признаться и начать жизнь с чистого листа, как ей советовал когда-то Арванцов… Он говорил — ей станет легче. Даже наверняка ей стало бы легче! Но вот только не хватало моральных сил сделать первый шаг и написать родителям правду. Часто, лежа в постели без сна, Элина вспоминала маму и вела нескончаемые разговоры с ней: «Мама, мамочка, если бы я была неблагодарной свиньей, я бы наверное обвиняла тебя в том, что со мной произошло. Я сказала бы, что ты излишне активно занялась моей судьбой… Это было бы несправедливо. Потому что на самом деле во всем виновата я сама. Потому что мне было удобно слушаться тебя. Потому что я ничего не хотела и не хотела хотеть! Я получила по заслугам… Прости меня мамочка, ты совершила подвиг, а я не оправдала твоих надежд, я предала тебя… И всю твою жизнь, которую ты отдала мне».

Время шло. Элина мыла полы, читала книги, на душе у нее было уютно и светло. Так хорошо… Элине казалось, что никогда в жизни ей не было еще так хорошо… «Почему бы это? — думала она, — Неужели я нашла свое место в жизни? Эта больница… эти полы… эта хлорка… Неужели это то, что мне нужно? То, что мне было нужно всегда? Нет… Это бред…»

Это бред. И все-таки — ей не хотелось даже думать о том, что она уже вполне здорова и может вернуться в большой мир, и каким-то образом, наконец, начать устраивать свою жизнь. Мысль о том, чтобы распрощаться с больницей, приводила ее в ужас, заставляла испуганно сжиматься сердце. Как будто за воротами больницы ее терпеливо поджидало зубастое чудовище, готовое схватить ее и пожрать сразу же, как только она переступит через магическую черту. Должно быть, это было что-то вроде фобии… Мирофобии? Впрочем, нет, это по научному называется «социофобией». Большой и шумный мир с его якобы неограниченными возможностями и есть зубастое чудовище, которое едва не пожрало маленькую глупенькую девочку Элину. И непременно пожрет, стоит ей только вернуться в него.

Но, слава Богу, ее пока никто не гнал. Да и чего ее гнать? Где еще они найдут такую покорную и аккуратную санитарку? День за днем она мыла коридоры и туалеты, палаты и процедурные, снова и снова выжимала тряпку и накидывала ее на «ленивку», и старательно возила по полу. По коридору плыл запах хлорки. Несмотря на то, что от него все время хотелось кашлять, и руки, кажется, пропитались им уже до костей, Элине нравился этот запах. О нет, никаких приятных ощущений и странных галлюцинаций она не испытывала! Просто она знала, что там, где пахнет хлоркой, нет никакой гадости и грязи, все микробы погибают смертью храбрых и царит чистота. Покоем и безопасностью пахнет хлорка.

Арванцов наблюдал за Элиной издалека, и ему нравилось то, что он видел. Несмотря на весь свой незавидный статус, девушка держалась хорошо, не срывалась в депрессию, не пыталась удрать, хотя возможность такая у нее теперь была, покорно и даже, казалось, с радостью выполняла тяжелую и грязную работу. Нянечки в отделении, видя ее безотказность, обленились окончательно, и помыкали ей как хотели, а Андрей Степанович очень долго не вмешивался в такой расклад из страха возобновления утихших вроде бы сплетен, если вдруг решится показать какое-то «особое отношение» к бывшей пациентке, и оправдывая себя тем, что трудотерапия, лучшее лекарство для социальной адаптации наркоманов. Это принципиальное отсутствие «особого отношения» пока выходило Элине боком, оборачивалась каким-то рабским существованием. В конце концов, устыдившись собственной трусости, Арванцов разогнал постоянно распивающих чаи санитарок, пригрозив увольнением, если заметит еще хоть раз, что они грузят на Александрову всю свою работу. Вместе с тем, он вдруг перестал избегать общения с девушкой. Пару раз приглашал ее в свой кабинет, и однажды даже зашел в ее каморку, — расспрашивал о самочувствии и предложил приносить ей из дома хорошие книги, увидев растрепанные «иронические детективы» и «любовные романы» у нее на тумбочке. Элина была шокирована так внезапно обрушившимся на нее его вниманием, была немногословна и довольно замкнута.

Младший персонал отделения, по видимому, был шокирован тоже. Через несколько дней после того, как Арванцов наорал на санитарок, кто-то позвонил ему домой и попытался раскрыть глаза его жене на двойную жизнь супруга. Вика, в голове которой в это время выстраивались сложные математические формулы, выслушала пикантную историю нетерпеливо постукивая тапочкой, а потом скучным голосом попросила доброжелательницу больше не звонить ей и не отвлекать от написания диссертации.

— Очень умной хочешь быть, — прошипели из трубки, — Дождешься, что из-за диссертаций своих мужика потеряешь.

— Вот если дойду до того, что буду ревновать его к пациенткам, точно потеряю, — ответила Вика, — А о девушке этой я все знаю. Различные методики лечения наркомании мы с мужем всегда подробно обсуждаем.

— Вот дура заумная, — несколько нелогично завершила свой разговор доброжелательница, обиделась и больше действительно не звонила.

А Вика вечером за чаем попросила мужа быть осторожнее и обратить внимание на коллег, которые, возможно, под него копают, с целью получить его место зав. отделением.

— Это не коллеги, это кто-то из сестер, — поморщился Арванцов, — Я им нагоняй устроил, так кто-то решил отомстить.

На том разговор об Элине Александровой в их семье был закончен и больше не возобновлялся, чему Андрей Степанович был очень рад. Тот факт, что умница Вика не обратила никакого внимания на эту историю, заставил Арванцова вернулся к мысли о том, что Элина действительно его пациентка, которой ему надлежит заниматься, раз уж он взял на себя эту обязанность, а не вести себя так, как будто он действительно не имеет к ней совершенно никакого отношения. С тех пор они с Элиной стали общаться чаще и дольше. В конце концов девушка научилась ему доверять и как-то раз во время очередного ночного дежурства Арванцова, рассказала ему всю свою жизнь. От отъезда в Москву и до самого… до самого конца…


В тот вечер, который должен был стать в ее жизни последним — перед запланированным самоубийством — Элина погуляла так, что мало не показалось ни ей, ни кому другому. Было весело… Оч-чень весело… Какие-то ребята радостно приняли ее в свою компанию, угощали коктейлями, и всячески опекали — не давали в обиду никому постороннему, и сами вели себя очень корректно… По крайней мере танцевал с ней и тискал ее только один из них.

Когда она проснулась, то не сразу смогла разлепить глаза. Голова кружилась, подташнивало и одновременно было весело, потому что хмель еще не прошел. Элина ощутила себя на мягких простынях и совершенно обнаженной.