Мы расстались в середине лета. В конце мая следующего года мне приснился сон — из тех, что не снились уже давно.

Я сижу за столом в темной комнате. На моих щеках поблескивают дорожки слез. Я молчу, но даже во сне ощущаю сердечную боль. Боль потери. Передо мной на столе старинный бронзовый подсвечник. В нем — две горящие свечи.

Я точно знаю, что, кроме меня, в доме никого нет, но неожиданно из мрака выступает туманная фигура. Фигура мужчины, закутанного в длинный плащ. Монах? Пришелец, пожелавший остаться неузнанным?

Я вижу его руку, протянутую над столом. Только руку. И эта рука на моих глазах зачем-то меняет местами горящие свечи. Та, что была слева, оказывается справа, и наоборот. Что это значит? Я чувствую, что близка к разгадке, ответ где-то рядом.

Я знала это, знала. Я знала, и, значит, вспомню. Прямо сейчас мне мешает вспомнить сверкнувшая на его запястье безделушка... сверкнувшая из широкого рукава плаща... в ту минуту, когда он переставлял свечи... БРАСЛЕТ.

Проснувшись, я заметалась по комнате. Я знаю, о боже, я помню. Что же я помню? Это так близко... Господи, ну, помоги же мне, хотя бы одну подсказку...

Кошка спрыгнула со шкафа на письменный стол, заскользила когтями по глянцевой обложке лежащего на краю журнала и сбросила его на пол. Журнал «ОМ», кажется, прошлогодний. На обложке какой-то тип в майке без рукавов, какой-то неизвестный мне актер или певец с татуировкой на левом плече.

Татуировка в виде зеленого змея, обвивающего Т-образный крест.

Ох, ну как же... Я села на пол и расплакалась. Наш разговор в аэропорту!


...и когда он во время беседы сменил местами две свечи на столе, я все понял, я почувствовал, что он во мнепереставил свечи и я стал другим человеком...


В мае этого года, пятнадцатого числа, я села в самолет, вылетающий рейсом 1770 Москва — Ираклион, достала из сумки плеер, надела наушники, откинулась в кресле, закрыла глаза... Три с половиной часа полета. Достаточно, чтобы освежить в памяти краткий лингафонный курс греческого языка.

Я слушала слова и вспоминала, как произносил их Нейл. Но боли не было. Только тихая радость оттого, что все эти бесценные сокровища достались мне, а не кому-то еще.


Свечи макифим переставлены. С тех пор у меня, если можно так выразиться, сердце в голове, а мозг в груди.


Он сдержал свое слово. Очередь за мной.


...своей силой человеку такого не совершить. Если кто-то оттуда, с другой стороны, не переставит свечи, нам это не по плечу.


Самолет совершил посадку в аэропорту города Ираклион в тринадцать тридцать.

В пятнадцать тридцать я переступила порог маленького белого домика на окраине Аделе, а в семнадцать ноль-ноль уже мчалась на своей славной малютке «киа-пиканто» на запад, на Рефимно, затем на юг, не доезжая Спили, до поворота на Агиос-Василиос, затем снова на запад... в Хора-Сфакион.

Я без труда разыскала Ифигению и Костаса и спросила их о художнике по имени Нейл Бреннан, который снимал у них комнаты в позапрошлом году.

Ифигения, по-прежнему строгая, по-прежнему величественная, как королева-мать, осенила себя крестным знамением и, поджав губы, указала глазами на восток, в направлении Кастель-Франко.

— Вы знаете, где его искать, моя дорогая.

— Он стал одним из них, леди, — кивнув, добавил Костас. — Одним из бессмертных стражей Сфакья.

Вскоре мы уже стояли перед белым мраморным надгробием, которое внешне ничем не отличалось от остальных. Только на нем не было ни имени, ни даты. Одна-единственная надпись на латыни.

— Он так пожелал, — сказала Ифигения, поливая из бутылки пышно цветущую в керамическом горшке белую герань. — Сказал, это будет правильно. Он ведь был чуть-чуть не как все, моя дорогая, вы заметили? О, я видела таких в своей жизни... Один из них, и к ним он возвратился. Он не страдал, моя дорогая. Он был готов.

Просто надпись, короткая, как его жизнь.

Ессе deus fortior me, qui veniens dominabitur mihi.

Пока я смотрела на нее, в моих ушах вновь зазвучал его голос, его бесподобный голос с легкой хрипотцой: «Не рассуждай о том, какой Бог истинный, Бог ли христиан, или Бог язычников; Истинный Бог не отворачивается ни от кого».

Маленькое греческое кладбище. Куст белой герани. Он так пожелал.

Он стал одним из них, леди. Одним из бессмертных...

Да и был ли он человеком? То есть быть-то он им был, по крайней мере какое-то время, но являлась ли даже на протяжении этого отрезка времени его сущность человеческой сущностью? Только однажды он показал мне свое истинное лицо — когда явился мне в самый первый раз, в самом первом сне. Истинное лицо? Миллионы, миллиарды лиц... Нейл Бреннан, dominus loci, посредник между островом и его обитателями, а также пришельцами, на несколько десятков лет принявший, из каких-то своих соображений, человеческий облик... Или наоборот — человек, всем сердцем впитавший силу этой земли и в конце концов преобразившийся в духа места, посредника между жизнью и смертью.

В нужное время я провела на песчаном пляже возле крепости Кастель-Франко три ночи подряд и на четвертую ночь увидела их. В предрассветный час, при полном штиле, они появились со стороны разрушенной церкви Агиос-Караламбос и двинулись к Восточным воротам крепости. Стройной колонной, в полном вооружении... это были они — бессмертные всадники-дросулиты.

И самый последний, приостановившись, поприветствовал меня легким наклоном головы.


КОНЕЦ