В конце концов мы дошли до шестого этажа. Я отперла дверь и придержала ее, пока Гюстав Бриан втаскивал иностранца, ногами загребавшего по полу, а потом свалил его на мою кровать, которая недовольно скрипнула, но, как ни странно, не сломалась. Я зажгла лампу, не переставая бормотать благодарности, но месье Гюстав не обращал на меня внимания, стоял с опущенными плечами и открытым ртом и, тяжело дыша, злобно глядел на жену.

– Ничего, – сказала она, похлопав меня по руке. – Гюстав рад был помочь.

Она вывела его на лестницу, но даже, я заперев дверь, я слышала его шипение, все время пока он спускался вниз.

Помедлив, я разожгла плиту. Я приготовила уголь на воскресенье, на свой выходной день. Что ж, придется померзнуть завтра, потому что мне больше не на что купить угля, пока я не получу деньги от папаши Шабрье, но по крайней мере ночью мне будет тепло рядом с моим негаданным англичанином.

Я поставила нагреть немножко воды, убрала пальто и шляпку, стянула со своего гостя ботинки. Потом вытащила его руки из рукавов пальто и вытащила пальто из-под него. Потерев руки и подышав на них, чтобы немножко согреть, я стала стаскивать с него пиджак, жилет и рубашку. Мне было очень стыдно, но я чувствовала к нему более отвращение, нежели даже жалость. Надо же быть дураком, чтобы гулять одному в такой час и в таком месте, и он с лихвой заплатил за свою глупость, но я-то тут при чем?

Мне было очень нелегко снять с него рубашку, и, когда я склонилась над ним, подложив руку ему под голову, он вдруг открыл глаза и глухо спросил:

– Клара? Клара, это ты?..

По-английски он говорил с незнакомым мне акцентом. Я ответила ему тоже по-английски, постаравшись его по возможности успокоить:

– Я не Клара. Только, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы в полной безопасности.

Он что-то пробурчал, потом его глаза опять закрылись и голова стала тяжелой. Раздев его, я обнаружила, как и ожидала, ужасные синяки на боках. В нескольких местах даже лопнула кожа, наверное, где апаш бил его особенно сильно.

Осторожно я ощупала все ребра. Не знаю, может быть, в них были трещины, но ничего страшного я не заметила. Успокоившись, я достала из шкафа склянку с мазью, которой растирала себе руки, чтобы кожа не трескалась, и растерла ему спину и бока. О медицине я ничего не знала, кроме того, что выудила по мелочам из студента-медика, племянника мамзель Монтавон, который частенько бывал у нас в колледже. По ее просьбе я иногда проводила с ним пару часов, проверяя его знания по учебнику. Наверно, она остановила свой выбор на мне, потому что меня звали в колледже la professeuse, но, как бы то ни было, мне это очень нравилось, и если многому я все равно не научилась, то тем не менее поняла, что удары, нанесенные молодому человеку по голове, гораздо опаснее тех, от которых остались синяки на теле.

Немножко спокойнее мне стало, когда я увидела, что ни из носа, ни из ушей у него не текла кровь, а та, что измазала ему щеку, была из раны на скуле. Я смыла кровь чистой тряпкой, которую нашла в шкафу, смазала ранку своей мазью и залепила ее кусочком пластыря.

Джентльмен, судя по одежде, открыл глаза, посмотрел на меня, ничего не понимая, и пробормотал:

– Холодно... холодно...

– Сейчас, сейчас. Не волнуйтесь, сэр. Скоро согреетесь.

Я быстренько натянула на него одеяло, поверх одеяла накрыла пальто, которое сняла с него, и пожалела, что у меня нет хотя бы капельки бренди. Тут в дверь постучали, и вошла, немного запыхавшись, мадам Бриан, неся в руке маленькую коричневую бутылочку.

– Коньяк, – без всяких предисловий заявила она. – Посади его, девочка, чтобы он не захлебнулся.

Я принесла ложку из буфета, и мы вместе посадили его, после чего он открыл глаза и обвел взглядом комнату.

– Я слышал... – пролепетал он. – На улице... Слышал, что вы сказали. – Он посмотрел мне в лицо, но тут же опять закрыл глаза и задрожал всем телом. – Холодно... – прошептал он, стуча зубами. – Х-холодо...

Мне пришлось поддерживать его голову, пока мадам Бриан наливала в ложку бренди. Потом она поднесла ее к его рту.

– Хорошо, – сказала она. – Он все проглотил. – Она налила еще. Когда он проглотил, не захлебнувшись и не пролив ни капли, с полдюжины ложек, я не выдержала:

– Может быть, хватит, мадам? Не стоит давать ему слишком много коньяка.

Она неохотно кивнула.

– Может быть. Но здесь не только коньяк, здесь еще немножко опия.

Я быстренько положила его голову на подушку и укрыла по шею одеялом. Опий – сильнодействующее лекарство, и я не знала, насколько хорошо смешивать его с коньяком.

– А не плохо, что мы дали ему так много? – спросила я, стараясь не показать своего критического отношения к ее методу лечения.

Она опять пожала плечами.

– Ровно столько я давала своему дураку, когда у него были колики, и ничего, не умер же. – Она заткнула бутылку пробкой. – Да, почти столько же. Теперь он будет спать, наверно, целый день, а что может быть для него лучше? И для тебя тоже?

Она повернулась и пошла к двери, но я догнала ее и поблагодарила гораздо теплее, чем мне бы хотелось.

После ее ухода я сварила себе кофе и присела к столу, не отрывая глаз от мужчины в моей постели. Он лежал на спине, повернув ко мне голову, и, вероятнее всего, крепко спал. В этом не было ничего удивительного после вливаний мадам Бриан, но все равно время от времени его охватывала сильная дрожь.

От лучших времен у меня еще осталось кое-что приличное из одежды, так что, выпив кофе, я разделась, натянула на себя две теплые ночные рубашки и шерстяные носки, расчесала волосы и завязала их лентой, потом надела халат и уселась возле плиты. В полдень мне опять надо было быть в «Раковине» и работать целый день, а в комнате у меня стоял лютый холод, и я поняла, что, сидя в кресле, вряд ли усну. Если завтра я что-нибудь разобью, то мне придется выложить собственные денежки. От этой мысли мне стало еще холоднее, потому что тяжелая зима съела все мои сбережения.

Мне пришло в голову узнать хотя бы имя джентльмена и, чем черт не шутит, название отеля, где он остановился. Я встала и, чувствуя себя весьма неловко, осмотрела его карманы, но нашла два ключа на кольце, ножичек для сигар, носовой платок, карандаш, ресторанный счет и пару билетиков из кабаре.

Сложив его одежду, я пригасила лампу и опять уселась у плиты. Ничего не вышло, а я-то уже представляла, как утром отправлюсь в отель и скажу его родственнику или тамошнему управляющему, что джентльмена ограбили. Увы, у него не было никаких документов. Что ж, придется подождать, пока он проснется и сам все расскажет, только, не дай Бог, мадам Бриан окажется права, и он еще будет спать, когда я уйду на работу.

Я задремала, но примерно через час, совершенно закоченев, проснулась. Плита остыла, потому что я забыла закрыть заслонку. Тогда я зажгла свечу. На часах была половина четвертого. Плиту теперь не разожжешь. С завистью я посмотрела на господина, спящего в моей постели. Он все так же лежал на спине, немного приоткрыв рот, и дышал без натуги, даже слегка похрапывал. Явно крепко спал.

Мне тоже очень хотелось спать, и, решив, что никто не узнает, да и узнавать некому, что я делала ночью, я сняла халат, задула свечу, подняла край одеяла и неслышно скользнула под бок к англичанину.

Глава 2

Кровать у меня была узкая, но не настолько узкая, чтобы мы оба не поместились. Я его немножко подтолкнула, сама легла на бок спиной к нему и, радуясь тому, что начала понемножку согреваться, скоро заснула.

Обыкновенно я ложилась около двух и не вставала раньше восьми, но в то утро я проснулась, когда еще не было семи. Скорее всего, ни он, ни я ни разу не пошевелились во сне. Солнце освещало комнату сквозь тонкую занавеску. Джентльмен рядом со мной глубоко дышал, то и дело похрапывая, и я повернула голову, чтобы взглянуть на него. На щеке у него был фиолетовый синяк, при виде которого у меня защемило сердце.

Осторожно, чтобы не потревожить его, я вылезла из постели и прошла за занавеску в угол комнаты, где у меня стояли таз и кувшин с водой. Когда я только начала тут жить, я думала, что никогда не привыкну мыться холодной водой, потому что в колледже у меня были все удобства, но ничего, привыкла, и теперь мне даже нравилось это пятиминутное обливание. Таким образом я доказывала себе, что мне не страшны никакие невзгоды, как будто не я, а кто-то другой страдал от свалившихся на него напастей.

Потом я насухо вытерлась полотенцем, надела все чистое, расчесала волосы и заплела их в две косы. Джентльмен в постели спал. Я надела пальто, шляпу, взяла кошелек и сумку и отправилась вниз. Солнце уже светило вовсю, но и жизнь в моем дворе начиналась чуть позже пяти часов звоном молочных бутылок и скрипом тележек с хлебом. Во всех домах консьержки вытаскивали мусорные ящики в ожидании мусорщика, который обычно объявлял о своем приближении звоном колокольчика, подвешенным к шее лошади.

Всю первую неделю, что я прожила тут, прежде чем начала работать в «Раковине», меня ужасно раздражала вся эта суматоха, потому что я никогда не знала ничего подобного. Теперь я, конечно же, привыкла и могла точно сказать время по звукам, доносившимся до меня из двора, потому что все всегда происходило в одно и то же время. Выставят мусор – появятся люди и животные, которые будут в нем рыться. Первыми прибегут собаки. Обычно это были стаи из полудюжины псов, которые искали остатки еды, методично обегая весь двор и почти никогда не дерясь между собой.

Потом приходили люди, поодиночке или семьями, но самое странное, что каждый из них искал что-то свое, например, одни – старые ботинки, другие – ношеную одежду, третьи – бумаги, тряпки, четвертые – разбитую посуду или кости, пятые – кусочки непрогоревшего угля. Следом за ними появлялись дворники. У нас это была женщина-великанша с такой же великаншей-метлой, которая обрызгивала водой камни и ругательски ругала побирушек, раскидывавших мусор.