– Я знаю, дитя.

– Ну, и теперь я их ем слишком много, – призналась она. – Монсеньор, я очень рада, что сегодня вечером мы одни.

– Ты мне льстишь! – Он поклонился.

– Нет. С тех пор как мы приехали в Париж, мы почти никогда не оставались вдвоем: а мне так хотелось – много-много раз! – поблагодарить вас за вашу доброту ко мне.

Он сдвинул брови, глядя на грецкий орех, который собирался расколоть.

– Я делал это для собственного удовольствия, малютка. Мне кажется, я говорил тебе, что я вовсе не сказочный герой.

– И вам доставило удовольствие сделать меня своей воспитанницей?

– Как же иначе, mа fille? Если бы нет, я бы этого не сделал.

– Я все время была очень счастлива, монсеньор.

– Если так, то очень хорошо, – сказал герцог. Она встала и положила салфетку.

– Я совсем устала. Надеюсь, Руперт сегодня выиграет. И вы тоже.

– Я всегда выигрываю, дитя. – Он открыл перед ней дверь и проводил ее до лестницы. – Желаю тебе хороших снов, mа fille.

Внезапно она упала на одно колено, прижала его руку к губам и отпустила не сразу.

– Merci, Monseigneur. Bonne nuit![169] – сказала она прерывающимся голосом, встала и убежала вверх по лестнице к себе в спальню.

Там ее ждала горничная, вне себя от волнения, Леони тщательно закрыла дверь, прошла мимо девушки, бросилась на кровать и разрыдалась так, словно у нее разрывалось сердце. Горничная хлопотала возле нее, успокаивая, утешая.

– Ах, мадемуазель, почему вы хотите уехать тайком? И мы правда убежим сегодня ночью?

Внизу хлопнула большая входная дверь. Леони прижала ладони к глазам.

– Ушел! Ушел! Ах, монсеньор, монсеньор… – Она лежала, стараясь справиться с рыданиями, и наконец встала, уже спокойная, решительная, и обернулась к горничной.

– Дорожная карета, Мари?

– Да, мадемуазель. Я наняла ее утром, и через час она будет ждать нас на углу. Но это обошлось почти во все шестьсот франков, мадемуазель, и кучер не хотел выезжать так поздно. Он сказал, что эдак мы доедем только до Шартра.

– Не важно. Денег у меня осталось еще достаточно, чтобы уплатить за все. Принеси мне бумагу и чернила. И ты уверена… совсем уверена, что хочешь поехать со мной?

– Ну да, мадемуазель, – поспешила сказать горничная. – Его светлость прогневается на меня, если я оставлю вас одну.

Леони тоскливо посмотрела на нее.

– Но я же говорю тебе, что мы больше никогда, никогда его не увидим!

Мари скептически покачала головой, но сказала только, что твердо решила поехать с мадемуазель. Потом она принесла бумагу и чернила, и Леони села писать прощальные письма.

* * *

Возвратившись, леди Фанни заглянула в комнату Леони посмотреть, спит ли она. Миледи подняла свечу повыше, так, чтобы ее свет падал на кровать, и увидела, что кровать даже не расстелена. На покрывале что-то белело. Она подбежала и дрожащей рукой поднесла к огоньку две запечатанные записки. Одна была адресована ей, другая – Эйвону.

Леди Фанни вдруг почувствовала себя дурно и опустилась в кресло, растерянно глядя на сложенные листы. Потом поставила свечу на столик и развернула свою записку.


«Моя дорогая леди Фанни,

пишу, чтобы попрощаться и потому, что хочу поблагодарить вас за вашу доброту ко мне. Я написала монсеньору, почему должна уехать. Вы были так со мной ласковы, и я вас люблю, и правда, правда, мне очень жалко, что я могу только написать вам. Я никогда вас не забуду.

Леони».


Леди Фанни вскочила с кресла.

– Боже великий! – вскричала она. – Леони, Джастин! Руперт! Неужто никого нет дома? – Она стремглав кинулась вниз по лестнице и, увидев лакея у дверей, поспешила к нему.

– Где мадемуазель? Когда она вышла из дома? Отвечай же, болван!

– Мадам? Мадемуазель легли спать.

– Дурак! Идиот! Где ее горничная?

– Но, мадам, она вышла около шести с… с… по-моему, с Рейчел.

– Рейчел у меня в спальне, – оборвала его миледи. – Что, во имя Божье, мне делать? Его светлость вернулся?

– Нет, мадам.

– Как только он приедет, скажи, чтобы он пошел ко мне в библиотеку, – приказала леди Фанни и направилась туда.

Двадцать минут спустя вошел герцог.

– Фанни? Что случилось?

– Ах, Джастин, Джастин! – всхлипнула она. – Зачем мы оставили ее одну? Она ушла! Ушла, понимаешь?

Его светлость стремительно подошел к ней.

– Леони? – спросил он резко.

– Но кто же еще? – воскликнула миледи. – Бедная, бедная девочка! Вот эту она оставила мне, а эта для тебя. Бери же!

Его светлость сломал печать и развернул лист. Леди Фанни следила за ним, пока он читал, и заметила, как жестко сжались его губы.

– Ну? – сказала она. – Что она написала тебе? Ради всего святого, скажи же!

Герцог протянул ей письмо, отошел к камину и уставился на огонь.


«Монсеньор,

я убежала, потому что вдруг узнала, что я не та, кем вы меня считаете. Я солгала вам, когда сказала, что мадам де Вершуре не разговаривала со мной в тот вечер. Она сказала, что все знают, что я побочная дочь Сен-Вира. И это правда, монсеньор, потому что во вторник я тайком ушла с моей горничной, и пошла к нему, и спросила, так ли это. Монсеньор, мне нельзя оставаться у вас. Я даже подумать не могу, что из-за меня вас очернят, а я знаю, что так будет, если я у вас останусь, так как мосье де Сен-Вир тогда устроит скандал, скажет, что я его побочная дочь и ваша любовница. Я не хочу уезжать, монсеньор, но так будет лучше. Сегодня я хотела поблагодарить вас, а вы не позволили. Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня. Сперва я хотела убить себя, но потом поняла, что это было бы трусливо. Никакой опасности для меня нет, и я поеду к тбму, кто будет мне рад, я знаю. Я оставила все свои вещи, кроме денег, которые вы мне дали и которые мне нужны, чтобы заплатить за дорогу, и сапфировой цепи, которую вы мне подарили, когда я была вашим пажом. Я подумала, что вы не рассердитесь, если я ее возьму, потому что это один ваш подарок, какой я возьму. Мари едет со мной, и, пожалуйста, не сердитесь на лакеев за то, что они меня выпустили, они думали, что я Рейчел. Передайте Руперту, и мосье Давенанту, и мосье Марлингу, и милорду Меривейлу мою такую большую любовь к ним. А вам, монсеньор, я даже написать не могу. Я рада, что сегодня мы были вдвоем. Adieu[170].

Малютка».


Лицо леди Фанни сморщилось, потом она вытащила носовой платок, прижала его к глазам и заплакала, забыв про румяна и пудру. Его светлость взял у нее письмо и перечел его.

– Бедная малютка! – сказал он негромко.

– Ах, Джастин, мы должны ее отыскать! – всхлипнула миледи.

– Мы ее найдем, – ответил он. – Думаю, я знаю, куда она поехала.

– Куда? Ты поедешь за ней? Сейчас же? Она такой ребенок, а с ней только глупая горничная.

– Думаю, она поехала… в Анжу. – Его светлость сложил письмо и спрятал в карман. – Она покинула меня из страха повредить моей… репутации. В этом есть своя ирония, не правда ли?

Леди Фанни энергично высморкалась и снова всхлипнула.

– Она любит тебя, Джастин.

Он промолчал.

– Ах, Джастин, тебе все равно? А я была так уверена, что ты ее любишь!

– Я люблю ее… слишком сильно, чтобы жениться на ней.

– Но почему? – Леди Фанни спрятала платок.

– По многим причинам, – вздохнул его светлость. – Я слишком стар для нее.

– Вздор! – заявила миледи. – Я думала, тебя отвращало ее происхождение.

– Ее происхождение, Фанни, не уступает твоему. Она законная дочь Сен-Вира.

Леди Фанни уставилась на него широко раскрытыми глазами.

– Он подменил ее на чурбана, которого ты знаешь как де Вальме. Его фамилия Боннар. Я слишком долго выжидал, но нанесу удар теперь же. – Он взял колокольчик и позвонил. Вошедшему лакею он сказал: – Поезжай в особняк де Шатле и передай мою просьбу мосье Мардингу и мосье Давенанту вернуться теперь же. Попроси милорда Меривейла поехать с ними. Можешь идти. – Он обернулся к сестре. – Что девочка написала тебе?

– Только попрощалась! – Леди Фанни закусила губу. – А я еще удивлялась, почему она поцеловала меня так нежно… Боже мой, Боже мой!

– Мне она поцеловала руку, – сказал Эйвон. – Сегодня мы все были тупы. Не терзайся, Фанни. Я привезу ее домой, даже если мне придется обыскать весь мир. И вернется она как мадемуазель де Сен-Вир.

– Но я не понимаю, каким образом… А, Руперт! Да, Руперт, я плакала, и мне все равно, что с моим лицом. Расскажи ему, Джастин.

Эйвон показал младшему брату письмо Леони. Руперт прочел его, иногда испуская восклицания, а когда кончил, сорвал с головы парик, швырнул его на пол и растоптал, бормоча всякие слова, так что леди Фанни зажала уши.

– Если ты его не вызовешь, то, Джастин… это сделаю я! – сказал он наконец, подобрал парик, отряхнул и нахлобучил себе на голову. – Пусть он горит в аду, черный негодяй! Так она незаконнорожденная его дочь?

– Нет, – ответил Эйвон. – Она его законная дочь. Я послал за Хью и Марлингом. Пора вам всем узнать историю моей малютки.

– Просила передать мне ее любовь… – У Руперта прервался голос. – Где она? Мы едем сейчас же? Только скажи, Джастин. Я готов.

– Не сомневаюсь, дитя, но сегодня мы никуда не поедем. Мне кажется, я знаю, куда она отправилась. Там ей ничто не угрожает. Прежде чем я привезу ее обратно, свет должен узнать о ней всю правду.

Руперт посмотрел на письмо, которое все еще сжимал в руке.

– «Я даже подумать не могу, что из-за меня вас очернят, – прочел он. – Сен-Вир устроит скандал». Черт меня побери, вся твоя жизнь – сплошной скандал! А она… к дьяволу! Я того и гляди расплачусь, точно баба! – Он отдал письмо герцогу. – Она сотворила из тебя проклятущего кумира, Джастин, а ты недостоин даже ножки ей целовать! – сказал он.

Эйвон посмотрел на него.

– Я это знаю, – ответил он. – Моя роль кончится, когда я привезу ее в Париж. Так будет лучше.