Джорджетт Хейер - Тени былого

– Мой дорогой Эдвард, а я в ней уместен? —

осведомился его светлость оскорбленным тоном. – Я полагаюсь на вас, на то, что вы поможете мне внести в нее должную солидность.

Марлинг с легкой улыбкой посмотрел на темно-малиновый кафтан герцога.

– Я придать солидность еще могу, но вы, Эй-вон? Вы вносите в нее великолепность.

– Вы мне льстите. – Эйвон поклонился. —Должен ли я истолковать это как согласие?

– Да, Эдвард, да! О, пожалуйста!

– Voyons, это будет fort amusant, m'sieur. Вы должны поехать.

Руперт осмелился подать голос:

– Присоединяйтесь к нам, Марлинг! Чем больше, тем веселее.

– Что я могу ответить на такие любезные уговоры? – Марлинг взял руку жены в свою. – Благодарю вас, Эйвон. Я принимаю ваше приглашение.

– В таком случае Гастону лучше вернуться в Лондон за вашими вещами, – сказал его светлость.

Леони засмеялась.

– Он умрет, монсеньор. Уж я знаю.

– Заметьте, – сказал герцог, обращаясь к Марлингу, – смерть и всяческие беды всегда веселят мою малютку.

Марлинг положил ладонь на голову Леони.

– Она плутовка, Эйвон, не так ли? Но хорошенькая плутовка.

Леони широко раскрыла глаза.

– Vraiment? Я правда хорошенькая, монсеньор? Вы тоже так думаете?

– Более или менее, малютка. Более или менее.

У нее вытянулось лицо.

– Я и боялась, что вы так не думаете, монсеньор.

Эйвон ущипнул ее за подбородок.

– Дитя, разве я не называю тебя ma belle?

Леони прижала его руку к губам.

– Merci, Monseigneur! Вы сделали меня такой счастливой, enfin[127]!

Марлинг внезапно посмотрел на жену. Она улыбнулась и опустила глаза, а он обернулся к Руперту.

– Пожалуй, я последую твоему превосходному… хотя не очень своевременному совету, мой мальчик.

Руперт ухмыльнулся.

– Что? А, ветчинка! Да, хороший совет, разрази меня! Но не стану отрицать, дал я его, чтобы разъярить вас, Эдвард!

– И добился своего, шалопай. Эйвон, нет нужды посылать Гастона в Англию. Я могу сам туда вернуться и присоединиться к вам в Париже на следующей неделе.

– Дорогой Эдвард, Гастону только полезно потрудиться. Он растолстел и обленился. Он будет в Париже раньше нас.

– Вы очень добры! – Марлинг поклонился.

– Это противоречит моей репутации, – сказал его светлость и позвонил.

На следующее утро все общество отправилось в Париж. Леди Фанни волновалась, Марлинг посмеивался, Руперт отпускал шуточки, Леони была преисполнена радостного возбуждения, а герцог оставался неторопливым и безмятежным, как обычно. Все жители Леденье высыпали поглазеть на их отбытие и дивились коляске, нагруженной багажом, дормезу с гербами его светлости на дверцах и на следовавшие за ним две кареты поменьше.

В одной из них ехали Марлинги, а Эйвон, Леони и Руперт – в дормезе. Руперт полулежал на подушках, смягчавших толчки, и коротал время за картами с Леони. Его светлость расположился в углу и наблюдал за ними, слегка посмеиваясь.

Субботу и воскресенье они отдыхали в Руане и приехали в Париж во вторник. Уокер ожидал их в вестибюле особняка и даже взглядом не выдал, что узнал Леони. Все было готово к прибытию его светлости, и леди Фанни тотчас забрала в свои ручки бразды правления домом. Присмотрев за распаковкой своего багажа и отдав многочисленные распоряжения, она присоединилась к герцогу в библиотеке, а Леони тем временем пошла поздороваться с мадам Дюбуа, домоправительницей.

– И что теперь, Джастин? – осведомилась миледи, садясь напротив него у бюро. – Мы должны наделать шума?

– Непременно, Фанни. И как можно больше. Я жду твоих советов.

– Бал, – объявила она деловито. – Для начала достаточно. – Она задумчиво прикусила палец. – Сначала я должна одеть девочку и одеться сама. Право, у меня не найдется ни одного сносного платья! Белая парча для Леони, я думаю, или два-три оттенка зеленого. С такими огненными кудрями.

– Моя дорогая, я хочу, чтобы они были poudres[128].

– Как тебе угодно, Джастин. Да, это будет очень мило. Ну, посмотрим. Полагаю, у тебя есть свои причины желать этого. Я разошлю приглашения… да, на день через две недели. Срок, разумеется, маловат, но я не отчаиваюсь, думаю, что приглашения будут приняты. Твое имя и мое, дорогой мой! – У нее заблестели глаза. – Клянусь, я соберу здесь весь Париж. А что потом?

– Потом, милая Фанни, Версаль.

Леди Фанни кивнула.

– Превосходно. О, она произведет эффект,

Джастин.

– Я этого и хочу, – ответил он. – Рассылай

приглашения, моя дорогая.

– Расходы? – Она наклонила голову набок.

– О них можешь не беспокоиться. Полагаю, мы пригласим юного Конде и де Пентиевра. А также

герцога де Ришелье.

– Ими займись сам. Ну, разумеется, мадам Дюдеффан и герцогиня де ла Рок. – Леди Фанни полузакрыла глаза. – Милый Джастин, не найдется никого из тех, кто что-то значит, кто не приедет на твой бал, даю слово! Но какая работа мне предстоит! Приедут все, из любопытства, ты можешь быть уверен! – Зашелестев юбками, она направилась к двери. – Наряды для девочки?

– Я никогда не оспаривал твой вкус, Фанни.

– Как забавно это будет! Будто у меня есть дочка, от чего, благодарение небу, я избавлена! Одеть ее пышно?

– Как подобает моей воспитаннице, Фанни, но а la jeune fille[129].

– Не сомневайся! У тебя не будет поводов жаловаться. Право, в последний раз я волновалась так только в юности, когда, Джастин, ты взял меня в Версаль. Необходимо приготовить для приемов весь дом. Клянусь, некоторые комнаты просто погребены в пыли. Потребуется целая армия, чтобы навести порядок. Бал – лишь самое начало, уверяю тебя. Мы будем давать soirees[130], и карточные вечера, и, может быть, устроим раут, и… о, мы произведем эффект! – И она удалилась, полная практических планов.

Его светлость сел писать письмо Хью Давенанту.

С этой минуты в особняке Эйвона воцарилась хлопотливая суета. Сменяли друг друга модистки и портнихи, учителя танцев и куаферы; все запертые двери были распахнуты, и слуги подметали, мыли, чистили комнаты, куда давно никто не входил. Его светлость почти не бывал дома. Он ежедневно показывался в свете, оповещая о своем возвращении, Руперту было поручено давать побольше пищи любопытству, и милорд, едва совсем оправился, начал усердно посещать игорные дома и другие излюбленные приюты своих приятелей, где в свойственной ему манере рассказывал о последней прихоти своего брата. Красота Леони ничего не потеряла в его описаниях, он намекал на мрачную тайну, заверял всех и каждого, что Эйвон заручился присутствием на своем балу принца Конде, а также герцога Ришелье. По Парижу ходило все больше слухов, и Фанни восседала у себя в будуаре среди разбросанных повсюду благодарностей за приглашение с обещанием непременно быть на балу.

– О, у нас все будет великолепно! – воскликнула она. – Разве я не говорила, что приедет весь Париж?

Но Леони ускользнула, спасшись заодно от учителей танцев и портних, и пробралась в библиотеку, где обычно можно было найти герцога. Она остановилась в дверях, грустно глядя на него. Он поднял голову, положил перо и протянул к ней руку.

– Ну, ma fille?

Она подбежала и упала на колени рядом с его

креслом.

– Монсеньор, я боюсь!

Он бережно погладил пылающие кудри.

– Чего ты боишься, дитя мое?

Она широко развела руки.

– Этого… всего этого. Приедет столько людей, и все сейчас так заняты. И у меня совсем нет времени, чтобы поговорить с вами, монсеньор.

– Тебе это не нравится, дитя?

Она наморщила нос.

– Ah, quant а за[131]… Это меня волнует, монсеньор, и… да, это мне очень нравится. Но все так, как тогда в Версале, помните? Я вас потеряла. Все такое большое, сверкающее…

– Дитя… – Он посмотрел вниз, прямо ей в глаза. – Я ведь всегда здесь. – Он чуть улыбнулся. – Я думаю, малютка, это мне грозит опасность потерять тебя, когда ты вступишь в свет. Тогда ты больше не захочешь сидеть тут со мной.

Она отчаянно замотала головой.

– Нет, всегда, всегда! Voyons, Monseigneur, я кружусь во всем этом веселье, которое вдруг открылось мне, и некоторое время оно мне нравится. Но я всегда прибегаю к вам. Тогда я чувствую себя в безопасности и перестаю бояться. Вы понимаете?

– Вполне, – ответил его светлость. – И ты можешь на меня положиться, малютка.

– Да, монсеньор. – Она вложила руку в его пальцы и чуточку вздохнула. – Почему вы столько для меня делаете?

– На то есть много причин, малютка. Пусть они тебя не занимают.

– Да, монсеньор, – послушно повторила она. – Оно теперь так далеко – время с Жаном и Шарлоттой.

– Я хочу, чтобы ты забыла о нйх ma mie[132]. Это был дурной сон, и только.

– Bien, Monseigneur. – Она прижалась головой к его локтю и еще долго сидела так.

В тот же вечер приехал Давенант, и открывший ему лакей доложил, что его светлость обедает. Хью отдал ему плащ и шляпу, сделал знак остаться в прихожей и один направился к столовой, откуда доносились голоса.

На столе в золоченых канделябрах пылали свечи. В их мягком свете мерцало серебро, вспыхивали грани хрусталя. В нижнем конце стола сидела леди Фанни, Марлинг справа от нее горячо спорил с Рупертом напротив. Справа от Марлинга Леони в платье из тусклого желтого шелка и старинных кружев что-то говорила герцогу во главе стола, но обернулась на звук открывающейся двери и захлопала в ладоши.

– Tiens, это мосье Давенант. Он приехал! Посмотрите, монсеньор!

Герцог встал и положил салфетку.

– Мой милый Хью! Вы как раз вовремя. Жак, прибор для мосье!

Давенант пожал ему руку, кивая Руперту и Марлингу.

– Я не мог отказаться от твоего приглашения. Или это был приказ? – Он низко поклонился леди Фанни. – Миледи!

Она радостно протянула ему руку.