– Ну, так скажи Джастину, что тебе это не нравится, мой милый! Скажи ему…

– Благодарю тебя, я в дела Джастина не вмешиваюсь. Он сделает то, что захочет, но ставлю сто фунтов, на незаконнорожденной он не женится.

– Идет! – воскликнула миледи. – Ах, Руперт, на той неделе я проиграла в карты мой изумруд! Я все глаза выплакала, а Эдвард сказал только, что это должно послужить мне уроком!

– В этом весь Эдвард, – кивнул Руперт. – Мне ли не знать!

– Ничего ты не знаешь; несносный мальчишка! Он подарит мне другой изумруд! – Она вдруг часто заморгала. – Он всегда так добр ко мне. Приедет ли он? Право, я ужасно расстроюсь, если нет!

Глаза Руперта были устремлены в окно.

– Что же, он приехал, и очень а propos[122].

– Что! Это правда он, Руперт? Ты не шутишь?

– Нет, это он, и, судя по лицу, в черном бешенстве.

Леди Фанни блаженно вздохнула.

– Милый Эдвард! Он будет так на меня сердиться, я знаю!

В гостиную стремительно вошел Марлинг. Он был в дорожной грязи, глаза у него опухли от бессонницы, губы были неумолимо сжаты. Он молча смерил свою очаровательную жену яростным взглядом.

– Вот и последний из нас! – возликовал Руперт. – Теперь вся семья в сборе, слава небесам! Желаю тебе доброго утра, Эдвард!

Леди Фанни встала и протянула руку мужу.

– Эдвард, право же, это так глупо! Он словно не заметил ее руки.

– Ты вернешься со мной сегодня же, Фанни. Я не потерплю неповиновения.

Руперт присвистнул и пробормотал вполголоса:

– Ату его! Ату ее!

Леди Фанни хихикнула.

– Ах, сударь, сколь вы не галантны! И вы не удосужились взглянуть на себя в зеркало. Являетесь ко мне грязным, непричесанным! Ко мне, кто так любит, чтобы мужчина был point de vice[123].

– Оставим мой внешний вид, с твоего разрешения. Я достаточно долго терпел твои капризы, Фанни. Ты вернешься со мной в Англию.

– Неужели, сударь? – В глазах миледи вспыхнул боевой огонь.

– Вы моя жена, сударыня.

– Но не ваша вещь, сударь. Прошу, разгладьте свой нахмуренный лоб. Мне он таким не нравится.

– Непременно! – вмешался Руперт. – Как там моя кузина, Марлинг?

– Да, сударь! И как вы могли покинуть бедняжку Гарриет? Ты поступил очень дурно, Эдвард.

– Фанни, ты кончила? Предупреждаю тебя, я не в настроении терпеть все эти ужимки.

– Осторожнее, Фан, осторожнее! – сказал Руперт, получавший от всего этого огромное удовольствие. – Не то он отринет тебя, это уж как пить дать.

Марлинг резко обернулся к нему.

– Ваши шутки неуместны, Аластейр. Полагаю, нам будет легче разговаривать, если вы нас оставите одних.

– Как ты смеешь, Эдвард! Бедный мальчик только-только начал вставать с кровати, и у него рана в плече – пуля прошла на какой-то дюйм от легкого!

– Меня не заботят раны Руперта, – уничтожающе сказал Марлинг. – Он останется жив и без моего сочувствия.

– Хорошо, но рана, несомненно, откроется, если мне придется и дальше любоваться вашей угрюмой физиономией! – отпарировал Руперт. – Да улыбнитесь же, Бога ради!

– Да-да, Эдвард, улыбнись! – умоляюще сказала миледи. – Когда ты так хмуришься, у меня разбаливается голова.

– Фанни, поговорим наедине пять минут.

– Нет, сударь, ни за что. Вы невыносимы, когда обращаетесь ко мне в таком тоне, и, право же, больше я терпеть не намерена.

– Вот так, Марлинг. Пойдите закажите завтрак. Вам сразу полегчает, голову даю на отсечение. У вас желчь разлилась из-за пустоты в желудке. Уж я-то это ощущение знаю. Ветчина, пирожки, кофе, чтобы запить их, и вы станете другим человеком, провалиться мне!

Леди Фанни хихикнула. Чело Марлинга стало еще темнее, глаза жестче.

– Вы пожалеете об этом, сударыня. Вы зашли слишком далеко.

– Ах, сударь, у меня нет терпения выслушивать ваши тирады. Приберегите их для Гарриет! Ее они, разумеется, чаруют.

– Испытайте их на Джастине, – посоветовал Руперт. – Вот он с Леони. Господи, какое счастливое семейное собрание!

– В последний раз, Фанни… больше я спрашивать не стану – ты поговоришь со мной в одиночестве?

– В одиночестве? – повторил Руперт. – Ну, разумеется, она согласится. Одиночество, вот что требуется! Одиночество и жирная ветчинка…

– Мой дорогой Марлинг, надеюсь, я вижу вас в добром здравии? – В комнату бесшумно вошел его светлость.

Марлинг взял свою шляпу.

– Я совершенно здоров, Эйвон, благодарю вас.

– Зато в каком он расположении духа! – вставил Руперт. – О Господи!

– Признаюсь, – произнес Марлинг ровным голосом, – оно оставляет желать лучшего.

– Да не может быть! – Руперт изобразил изумление. – Просто море было бурным, Эдвард, и у вас растрясло печень.

Эйвон обернулся к брату.

– Твои замечания, Руперт, всегда поучительны. И все же, мне кажется, мы обойдемся без них.

Руперт тут же увял. Миледи вздернула голову. Эйвон подошел к столику, налил рюмку бургундского и предложил Марлингу, но тот жестом отклонил ее.

– Я приехал, сударь, забрать мою жену домой. Но раз она отказывается сопровождать меня туда, разрешите мне откланяться.

Эйвон поднял лорнет и посмотрел сквозь него на миледи.

– Да, Джастин, отказываюсь. Я поеду с тобой в Париж.

– Разумеется, я чрезвычайно польщен, – сказал его светлость. – Тем не менее, дорогая моя, ты поедешь со своим мужем.

– Благодарю вас! – Марлинг саркастически усмехнулся. – Я не возьму ее, если она послушается вас! Она должна послушаться меня!

– Я н-никого не п-послушаюсь! – Лицо леди Фанни сморщилось, как у готового расплакаться ребенка. – Вы оба такие недобрые!

Марлинг промолчал, и она прижала к глазам платочек.

– Ты приезжаешь… кричишь на меня… и… и хмуришься… Я не поеду с тобой! Я тебя ненавижу, Эдвард!

– Мне не хватало только этого, – сказал Марлинг и повернулся к двери.

Зашелестели шелка – миледи пробежала через комнату.

– Ах, Эдвард, я не то хотела сказать, ты же знаешь! Совсем не то!

Он отстранил ее.

– Ты вернешься со мной?

Она поколебалась, потом подняла на него глаза. Две крупные слезы сползли по ее щекам. Марлинг взял обе ее руки и нежно их пожал.

– Нет, – сказал он мягко, – я не могу смотреть, как ты плачешь. Поезжай с Джастином.

Тут она повисла у него на шее и зарыдала.

– Ах, Эдвард, я поеду с тобой! Правда-правда! Прости меня!

– Милая! – Он крепко ее обнял.

– Я решительно de trop[124], – заметил его светлость и налил себе еще бургундского.

– Я поеду, Эдвард! Но… мне так… мне так хочется в Париж!

– Тогда поезжай, радость моя. Я не хочу лишать тебя удовольствия.

– Н-но я… я не в силах расстаться с тобой, – рыдала Фанни.

– Прошу прощения, но не мог бы я кое-что предложить? – Герцог медленно подошел к ним. – Право, для подобных страданий нет ни малейших причин. Все очень просто! – Он отвесил Марлингу блистательный поклон. – Прошу вас поехать с нами в Париж, мой дорогой Эдвард.

– А! Благодарю вас, но…

– Да, я знаю, – прожурчал Эйвон. – Вы предпочитаете не переступать неблагопристойный порог моего жилища.

Марлинг покраснел.

– Право же, я…

– Поверьте, это лишнее. Я бы не предложил столь неприятный план, если бы не то обстоятельство, что Фанни мне необходима.

– Не понимаю, почему вы нуждаетесь в ней.

Его светлость недоуменно поднял брови.

– Дражайший Эдвард, а мне казалось, что вы с вашими неколебимыми понятиями о приличиях должны понять причину сразу же.

– Леони! Я совсем забыл… – Марлинг нерешительно помолчал. – Неужели вы не можете найти даму, которая составила бы ей общество?

– Без сомнения, их найдется сотня, но мне необходима хозяйка дома.

– В таком случае Фанни лучше поехать с вами, а я вернусь в Англию.

Фанни вздохнула.

– Эдвард, если ты не поедешь в Париж, я должна буду вернуться с тобой. Но мне так хочется, чтобы ты поехал.

В эту секунду вошла Леони и захлопала в ладоши при виде Марлинга.

– Parbleu![125] Это мосье Марлинг! Bonjour, m'sieur. Он улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Надеюсь, я нахожу вас в добром здравии, дитя? Но ваш румянец уже служит мне ответом.

– Взыскательные глаза взирают на мою малютку благосклонно, – прожурчал герцог. – Малютка, я пытаюсь уговорить мистера Марлинга почтить мой убогий дом своим присутствием. Прошу, присоедини свои уговоры к моим.

– Да? – Леони перевела взгляд с одного на другого. – Пожалуйста, поедемте, хорошо? Я попрошу монсеньера пригласить и мосье Давенанта.

Эйвон невольно улыбнулся.

– Прекрасная мысль, ma fille.

– Дитя, – сказал Марлинг, – это лишнее. Вы возьмете с собой миледи, а мне позволите уехать.

– А, ба! – воскликнула Леони. – Это потому, что вы не любите монсеньора, правда?

– Моя малютка откровенна, этого у нее не отнимешь, – заметил его светлость. – Вся суть дела

в двух словах.

– Вы не думаете, что он достаточно респектабельный. Но только теперь он стал очень-очень

респектабельным, je vous assure[126].

У Руперта вырвался приглушенный звук, плечи миледи задрожали, а Марлинг не выдержал и безудержно расхохотался. Леони с негодованием оглядела развеселившуюся троицу и обернулась к герцогу.

– Что с ними, монсеньор? Почему они смеются?

– Понятия не имею, малютка, – ответил Эйвон не моргнув и глазом.

– По-моему, это глупо. Очень глупо.

Однако смех очистил воздух. Марлинг посмотрел на герцога и сказал прерывающимся голосом:

– Признаюсь… именно ваша… недостаточная респектабельность несколько стоит… мне поперек

горла!

– Я так и полагаю, – ответил герцог. – Но вы

найдете опору в Давенанте. Он будет в восторге оплакивать вместе с вами мою покойную мораль.

– Весьма заманчиво, – ответил Марлинг и бросил неуверенный взгляд на жену. – Но мне кажется, в этой сумасшедшей затее я окажусь неуместным.