Джорджетт Хейер - Тени былого

Джастин секунду смотрел на нее, и его губы сложились в странную улыбку.

– Ты считаешь меня образцом всех добродетелей, не так ли, mа fille?[60]

– Вовсе нет, – ответила она откровенно. – Я думаю, что такой вы только со мной. С некоторыми женщинами вы совсем другой. Я не виновата, что понимаю это, монсеньор.

– И все же, дитя мое, ты хочешь остаться со мной?

– Ну конечно! – ответила она с некоторым недоумением.

– Такое неколебимое доверие! – заметил он.

– Конечно, – повторила она.

– Это, – сказал Эйвон, разглядывая перстень на своем пальце, – нечто новое. Интересно, что сказал бы Хью.

– Ну, он опустил бы уголки рта – вот так! И покачал бы головой. По-моему, он иногда бывает не очень умным.

Герцог засмеялся и положил руку ей на плечо.

– Вот уж не думал, ma fille, что обрету воспитанницу настолько в моем вкусе. Молю тебя, постарайся не шокировать госпоясу Филд.

– Но с вами я могу говорить как хочу?

– Ты всегда говоришь только так.

– И вы останетесь здесь?

– Пока. Мне, видишь ли, надо заняться твоим воспитанием. Есть вещи, которым я могу научить тебя лучше, чем другие.

– Чему, par exemple?[61]

– Ездить верхом.

– На лошади? Vraiment?

– Это тебе нравится?

– Да, о да! И вы научите меня драться на шпагах, монсеньор?

– Это занятие не для благородных девиц, та fille.

– Но я не хочу все время быть благородной девицей, монсеньор! Если я смогу научиться драться на шпагах, то буду очень стараться научиться всяким глупостям.

Он, улыбаясь, смерил ее взглядом.

– Мне кажется, ты хочешь заключить со мной сделку! Что, если я не стану учить тебя фехтованию?

На ее щеках заиграли ямочки.

– Ну, боюсь, тогда я окажусь очень непонятливой, когда вы будете обучать меня реверансам, монсеньор. Ах, монсеньор, скажите «да»! И пожалуйста, побыстрее! Сюда идет мадам.

– Ты меня вынуждаешь! – Он поклонился. – Я буду учить тебя, бесенок.

Госпожа Филд вошла в холл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Леони исполнила грациозное танцевальное па. Почтенная дама сдержанно попеняла ей.

Герцог пробыл в Эйвоне больше месяца, и все это время Леони старательно превращалась в благовоспитанную девицу. К счастью, представления госпожи Филд об идеальной барышне не совпадали с представлениями Эйвона. Он нисколько не желал, чтобы его воспитанница сидела, чинно склонясь над вышиванием, – что, пожалуй, было к лучшему, так как после первой же попытки Леони заявила, что ни в коем случае не станет колоть себе пальцы иголкой. Госпожу Филд такой отказ немножко выбил из колеи, а пристрастие Леони к фехтованию огорчило ее еще больше, но она была слишком добродушна и слабовольна, чтобы настаивать, и ограничилась робкими увещеваниями. Она трепетала перед своим сиятельным родственником и, хотя по рождению сама была Аластейр, считала себя гораздо ниже его. Она была достаточно счастлива с мужем, захудалым помещиком со вкусом к сельскому хозяйству, но знала, что браком с ним опозорила себя в глазах семьи. Пока он был жив, это ее не очень смущало, но, после его кончины вернувшись в свой былой круг, она постоянно ощущала, как низко пала по легкомыслию молодости. Эйвона она сильно побаивалась, но ей нравилось жить в его доме. Когда она смотрела на выцветшие гобелены, на бархат газонов, на бесчисленные портреты и скрещенные мечи над дверями, ей вспоминалось славное прошлое Аластейров, и в ее душе звучали почти забытые струны.

А Леони Эйвон-Корт просто заворожил, и она во что бы то ни стало захотела узнать все подробности его истории. Прогуливаясь по садам с Джастином, она слушала, как Хьюго Аластейр, рыцарь Вильгельма Завоевателя, получил тут поместье и построил себе знатное жилище, которое было сровнено с землей в смутные времена короля Стефана; как сэр Родрик Аластейр восстановил отчий дом, получил титул барона и преуспел и как первый граф в царствование королевы Марии снес старое здание, а на его месте воздвиг нынешнее. И она узнала, как пушечные ядра частично разрушили западное крыло, когда граф Генри сражался за короля против узурпатора Кромвеля и при Реставрации был вознагражден за это титулом герцога. Она увидела шпагу покойного герцога, ту самую, которую он в трагическом 1715 году обнажил ради восстановления прав законного короля Якова III, и кое-что услышала про приключения самого Джастина, когда десять лет назад он содействовал делу короля Карла III. Этого периода своей жизни Джастин коснулся лишь мельком, но Леони догадалась, что его участие в этой попытке было тайным и опасным, и еще она научилась называть воинственного человечка на английском троне электором Георгом, потому что настоящим королем был Карл-Эдуард Стюарт.

Учиться у Джастина ей было интересно и весело. В длинной портретной галерее он учил ее танцевать, орлиным взором подмечая малейшую ошибку или неуклюжесть. Госпожа Филд аккомпанировала им на спинете и со снисходительной улыбкой следила, как плавно и величаво они проделывают фигуру за фигурой, а про себя думала, что никогда прежде не видела своего неприступного кузена таким человечным, как теперь, в обществе этой смеющейся шалуньи. Они танцевали менуэт, и предки взирали на них с портретов столь же снисходительно, как и она.

Эйвон заставлял Леони упражняться в реверансах и добился, чтобы она сочетала свою живость с надменным достоинством, свойственным леди Фанни. Он показал ей, как следует протягивать руку мужчине для поцелуя, как обращаться с веером и где наклеивать мушки. Он прогуливался с ней по аллеям, наставляя ее в правилах этикета, пока она не запомнила их до последнего слова. Он потребовал, чтобы она усвоила царственную манеру держаться. Она быстро все схватывала и повторяла перед ним каждый новый урок, получая большое удовольствие и сияя, если заслуживала похвальное слово.

Ездить верхом она уже умела, но только по-мужски, а потому прониклась презрением к дамскому седлу и взбунтовалась. Два дня она мерилась силой с, Эйвоном, но его ледяная вежливость восторжествовала, и на третий день она пришла к нему, опустив голову, и пробормотала:

– Простите, монсеньор, я… я буду ездить боком, как вы хотите.

И они вместе разъезжали по парку, пока она не овладела этим искусством, а тогда начали совершать прогулки по окрестностям, и те, кто видел герцога рядом с этой юной красавицей, обменивались многозначительными взглядами и покачивали головами, потому что им уже доводилось видеть герцога с другими юными красавицами.

Мало-помалу дом, так долго остававшийся без хозяйки, начал обретать более веселый вид. Радостный задорный дух Леони оживил его. Она отдернула тяжелые занавесы, а громоздкие ширмы отправила в кладовые. Окна были открыты зимнему солнцу, и почти незаметно давящая мрачность исчезла. Леони не считалась с царившим тут прежде строжайшим порядком. Она разбрасывала чопорные подушки, передвигала кресла и стулья и оставляла книги на столиках, пропуская мимо ушей шокирующие замечания госпожи Филд. Джастин давал ей тут полную волю, его забавляли ее выходки, ему нравилось слушать, как она отдает распоряжения его вышколенным лакеям. Она, несомненно, умела держаться: пусть ее поведение бывало необычным, но вульгарным – никогда.

Вскоре он начал ее экзаменовать. Однажды он сказал внезапно:

– Предположим, Леони, что я – герцогиня Ку-инсберри и тебя только что мне представили. Покажи, какой реверанс ты сделаешь.

– Но вы же не можете быть герцогиней, монсеньор! – возразила она. – Это смешно! Вы ничуть не похожи на герцогиню! Давайте предположим, что вы герцог Куинсберри.

– Герцогиня. Покажи мне реверанс.

– Вот так: низко-низко, но не так низко, как перед королевой. Я очень хорошо делаю этот реверанс, n'est-ce pas?

– Остается надеяться, что ты не будешь и тогда болтать без умолку. Юбки раздвинь шире и не держи веер так. Покажи еще раз.

Леони кротко подчинилась.

– Очень трудно все сразу помнить, – пожаловалась она. – А теперь поиграем в пикет, монсеньор?

– Немного погодя. А теперь сделай реверанс-мистеру Давенанту.

Она царственным движением расправила юбки и, высоко держа голову, протянула маленькую ручку. Эйвон улыбнулся.

– Хью, наверное, будет изумлен, – заметил он. – Это было очень хорошо, ma fille. Теперь сделай реверанс мне.

Она опустилась низко-низко, потупив голову, и поднесла к губам его руку.

– Нет, дитя мое.

Она выпрямилась.

– Но мне так нравится, монсеньор. У меня получается само собой.

– И неправильно. Повтори – и он не должен быть самым глубоким. А ты склонилась так, как склоняются перед королем. Я же лишь простой смертный, не забывай.

Леони задумалась в поисках подходящего возражения.

– Вот поди же! – произнесла она неопределенно.

Его светлость строго сдвинул брови, но губы у него дрогнули.

–Прошу прощения?

– Я сказала: вот поди же! – кротко ответила Леони.

– Я слышал. – Голос его светлости стал очень холодным.

– Так говорит Рейчел, – вкрадчиво объяснила Леони, глядя на него из-под ресниц. – Она горничная леди Фанни, понимаете? А вам не нравится?

– Нет, не нравится. Я буду рад, если в дальнейшем ты не станешь подражать манере изъясняться горничной леди Фанни.

– Хорошо, монсеньор. Только скажите, что это значит?

– Не имею ни малейшего представления. Это вульгарное выражение. Существует много грехов, ma belle[62], но прощения нет только одному. Греху вульгарности.

– Больше я так говорить не буду, – пообещала Леони. – Вместо этого я буду говорить… как это? А! Кровь Христова!

– Умоляю, не вздумай, ma fille! Если уж тебе необходимо прибегать к сильным выражениям, удовлетворись «право же!» или просто «ужас!».

– «Ужас» ? Да, это хорошо. Мне нравится. Только «поди же!» мне нравится больше. Монсеньор не рассердился?

– Я никогда не сержусь, – сказал Эйвон.