— Романтик ты у нас еще, — опять же мама сказала.

Может быть, но чего-то такого хотелось, такого… Бессонницы, звездного неба, миллиона алых роз, шелкового шелеста прибоя, поцелуя длиною в ночь… Ну, это меня уже понесло.

К концу моего второго курса, когда я ощущал себя уже практически состоявшимся эскулапом, в дом пришла радостная весть: меня можно отправить летом в Нью-Йоркский университет по какой-то супермолодежной программе, где нас (молодежь) будут стажировать по медицине почти два месяца. А радостной эта весть была потому, что все это удовольствие можно было получить совершенно бесплатно, разумеется, если сдать экзамен по специальности на английском языке. Эту заманчивую идею подала Элька, мамина подруга, которая являлась активным членом «Ротари-клуба». В этот-то клуб и пришла заявка на умненького и одаренного студента-медика, типа гранта что-то.

— Вася, — решительно сказала Элька, — ты подходишь идеально! И по возрасту, и по специальности, и английским владеешь.

— Но не до такой степени, чтобы рассказать на нем строение человеческого скелета!

— Так в скелете все по-латыни, это международные названия! — нашлась Элька, и это показалось мне убедительным. — Зато какая возможность! Смотаться в Америку, побывать в настоящих американских клиниках! Пожить в американских семьях!

Тут уж я вынужден был согласиться с ней и за английский засел плотно. Через три недели я сдал этот экзамен, точнее, тест. Из ста баллов набрал восемьдесят девять, хотел было уже расстроиться, но меня заверили, что по России это один из лучших результатов — команду супермедицинских студентов собирали, оказывается, по всей необъятной родине.

Я справился с испытанием, получил визу (у ротарианцев с визами, оказывается, нет проблем) и стал приставать к маме с просьбой найти мне координаты моего американского отца. Она делала вид, что это невозможно, но я настаивал, вынуждая вспоминать каких-то его старых друзей или родственников (может, он поддерживает с ними связь, ведь наверняка тоскует по родине).

— Зачем тебе это надо? — не сдавалась она. — Думаешь, если он за пятнадцать лет о тебе не вспомнил, то ты ему сейчас нужен?

— Мама, — горячился я. — Как тебе хочется так думать о человеке? Смотри на жизнь позитивнее. Можно найти массу объяснений его поведению! Может, он не состоялся в Америке и ему стыдно вернуться!

— Ага! — встрял Сергей. — И именно от стыда он ни разу не поинтересовался, как там его сыночка растят, чем кормят, на что одевают? А может, мама тоже не состоялась и бедствует? А мальчик оттого растет рахитичным и ходит с протянутой рукой? Нет, Васька, ты уже большой и посмотри правде в глаза: он просто бросил твою мать, причем в годы экономической нестабильности, с маленьким пацаном на руках, и — адьё, сами тут как-нибудь, без меня, а я проверю, состоялся я или нет.

— Сергей, ты не прав. Человек не может поступить так, как ты говоришь. Птицы птенцов не бросают, волки — волчат, я не верю, что вот так, раз — и отрезал. Хоть как-то проявлялся бы, он же меня растил несколько лет, значит, любил, значит, должен был вспоминать и скучать. А раз совсем сгинул, значит, что-то у него не так. — И тут меня осенила страшная мысль: — А вдруг он умер в эмиграции?!

— Ага, — скептически кивнула мама. — И никто не ходит на его могилку. Нет, лучше так: его сожгли в крематории для бездомных! Романтик ты, Васька, безнадежный!

Она долго листала свою записную книжечку, потом выдала мне номер московского телефона и пояснила:

— Лобанов Сашка, дружок его, школьный еще, вряд ли они, конечно, общаются, но он когда-то в Америке был и с папой твоим там пересекался. Позвони, может, повезет и у него остались какие-нибудь координаты.

Я обрадовался, а мама добавила:

— И учти — я тебя отговаривала!


Учел и засел за телефон названивать в Москву. Сначала, конечно, не повезло. На другом конце провода тянучий московский голос охотно сообщил мне, что Лобанов Александр Игоревич купил себе два года назад другую квартиру, а эту, естественно, продал. Однако был когда-то его рабочий телефон, надо порыться и отыскать. Я дал москвичу на «порыться» пятнадцать минут, потом снова перезвонил. Удача улыбнулась, телефончик нашелся, и я по нему позвонил, но не тут-то было — не работал там уже Александр Игоревич! Я не отстал и стал выяснять, а не остался ли там кто из знакомых Лобанова, которые могут поддерживать с ним связь? Не буду вдаваться в ненужные детали. Короче, мучая телефонный аппарат и обрастая все большим количеством московских знакомых, через час Александру Игоревичу я дозвонился. Он оказался весьма сообразительным, почти сразу понял, кто его тревожит, и даже обрадовался:

— Пашкин сын! Ух, это сколько тебе уже лет? Под двадцатник, поди?

Я отчитался и изложил суть своей проблемы. Лобанов охотно обещал собрать все, что у него есть из телефонных номеров и адресов (он их бережно хранил), и передать мне.

— Так ты в Нью-Йорк через Москву полетишь? — уточнил он.

— Да. У меня целый день между рейсами.

— Отлично. — Лобанов снова обрадовался. — Дай мне знать когда — я тебя встречу.

— Да не стоит, что вы? Зачем вам такие хлопоты?

Но Лобанов не сдавался:

— Не, ты позвони, позвони! Если встретить не смогу, то хоть в городе пересечемся, охота посмотреть, какой ты, я ж с твоим отцом тебя из роддома забирал.

Вот! Что и требовалось доказать! Чужой дядя увидеть хочет, неужели же родной отец не хотел? Нет, с ним что-то не так, надо его найти во что бы то ни стало! А мама с Сергеем, скорее всего, просто ревнуют меня. Понимаю, конечно. Надо бы их тактично убедить, что моя встреча с отцом никак не отразится на нашей семье.

В аэропорт меня отвозил Сергей, с мамой расцеловались дома, она сунула в мой чемодан объемистый пакет:

— Я тут сувениров всяких русских набрала, ложек-матрешек, пригодятся! Звони почаще, и по электронке чтоб каждый день писал!

Сергей казался мне грустным, и по пути я завел настоящий мужской разговор:

— Серега, если ты думаешь, что я найду в Америке отца, а вас с мамой брошу, то ты не прав!

Он хмыкнул:

— Ты серьезно, что ли?

— Да, — стоял я на своем, — ты пойми, я просто хочу его увидеть, мне кажется, что ему там очень плохо, а мы все на него обиделись и никто его не поддерживает.

— Ну-ну! Ладно, не очень-то я хочу, чтоб ты нашел его, но если встретитесь, значит, так оно и надо, ты уже взрослый.

Остаток пути я горячо заверял Сергея, что его тоже считаю своим отцом и очень к нему привязан. Заодно рассказал, что недавно вычитал, как ливерпульские ученые провели исследования и сделали ошеломляющее открытие: оказывается, каждый двадцать пятый отец не является биологическим для своего ребенка и ни черта об этом не знает, а тянет себе лямку добропорядочного семьянина и замечательно любит всех своих детей.

— Представь, — предположил я. — Если бы ты вдруг попал в эти четыре процента обманутых отцов? Ты бы растил чужого мальчика как своего, да и все! А тут у вас с мамой все по-честному.

Серегу это почему-то рассмешило:

— А мораль-то твоей проповеди в чем?

— В том, что, если поставить на одну доску биологическое родство и духовное, еще неизвестно, что перетянет. А у нас с тобой — настоящее духовное родство! Поэтому не нервничай и не переживай за меня, и маме все это расскажи, чтоб не надумывала себе чего.

— Эх, Вася-Василек! — вздохнул Сергей, и мы приехали.

Он проводил меня до зала регистрации, мы пожали друг другу руки. Потом подумали и крепко обнялись.

— Будь во всем мужиком! — напутствовал он меня. — И звони почаще. А то мне тут в Москву надолго уехать придется. Мать с Юлькой без нас скучать будут.

— И доводи все дела до конца! — продолжил я, это была наша с ним присказка.

Я улетел. В Москве из аэропорта позвонил Лобанову и договорился о встрече, он пригласил меня к себе домой. Времени было еще целый вагон, я переехал в Шереметьево-2, сдал чемодан в камеру хранения и налегке поехал в Москву. Ура, я — свеж, я — молод, я — влюблен! Про влюблен, конечно, неправда, но на душе было хорошо и свободно.

Я побродил по Арбату, перекусил в кофейне на свежем воздухе и поехал в гости, купив по пути подарочную бутылку коньяка.

Александр Игоревич очень подготовился к нашей встрече и накрыл, по его определению, холостяцкий стол, на котором присутствовали бутерброды с икрой, колбаска салями, тарелка с фруктами, салат из овощей, что-то вроде стейков из супермаркета и бутылка клюквенной водки.

— Ну ты и вырос, — сразу обрадовался он. Я думаю. После роддома-то! — Такой парень красивый стал! Давай, давай к столу. И рассказывай все подряд. Про себя, про мамку. Мы же одно время все втроем дружили! Твои и я! Я после института сразу в Москве старт взял, сначала перезванивались, а сейчас почти и не общаемся, все недосуг, а жизнь-то идет! Вон уже дети какие большие стали! Моему уже скоро семнадцать! Но у меня не задалось. Три раза женился, а вот опять — временно холостякую. А у твоих-то такая любовь была, и вот надо же — вся жизнь в разлуке! Ну давай! — Он поднял рюмку.

Я немножко растерялся от полученной информации. Видимо, Александр Игоревич и правда давненько нам не звонил, лет двенадцать, как минимум. Мы начали пить водку, а я осторожно живописал события последних лет. Про себя и маму в основном. Узнав, что она вполне благополучно директорствует в своем институте, Лобанов порадовался и отметил, что у нее всегда мозгов хватало, в ответ я проникся гордостью. После третьей рюмки дядя Саша, как он теперь велел себя звать, уточнил:

— А чего телефоны отца в Америке разыскиваешь? Потерял, что ли?

Я немного подумал и подтвердил, что и правда потеряли, при переезде на новую квартиру. Пять лет назад.

— И этот говнюк за пять лет не смог сам вас найти? — удивился дядя Саша.