Видя омраченное беспокойством лицо монарха, граф понял, что его величество тревожится из-за предстоящей разлуки с фавориткой, и преисполнился жалостью к своему повелителю.

Граф лучше многих знал, как одиноко бывает порой королю.

При всех своих многочисленных романах Георг был бы неизмеримо счастливее как отец и супруг.

Он постоянно влюблялся в немолодых женщин, что выдавало его стремление к надежности и безопасности, но при этом обожал давать советы юным.

Словно почувствовав симпатию и сочувствие графа, король сказал:

— Хочу показать вам кое-что, Мелтам.

Граф уже приготовился выразить восхищение по поводу очередной картины или дорогущего предмета искусства, едва ли не ежедневно пополнявших коллекцию его величества, но король повел его в холл, где остановился перед грудой игрушек, сваленных на одном из диванчиков.

Здесь были куклы и оловянные солдатики, коробки с кеглями и всевозможные игры.

Заметив на лице графа изумление, король сказал:

— Разумеется, это все для Конингемов. Я хочу, чтобы вы поняли, сколь важна для меня возможность делить с ними семейную жизнь и как глубоко я сожалею о том, что сам никогда не имел такой вот семьи.

Граф молчал.

Глаза у короля затуманились, как бывало всегда, когда он вспоминал своего единственного ребенка, принцессу Шарлотту, умершую два года назад при родах.

— И все-таки мне повезло, Мелтам, очень повезло. Леди Конингем вошла в мою жизнь и полностью ее изменила.

Граф взял в руки куклу со светлыми волосами.

— Мне нравятся ее дети, — продолжал между тем король. — Нравятся, как будто они мои собственные. Ее младшая дочь, Мария, написала мне письмо сегодня утром. Знаю, вам будет интересно взглянуть.

Он с гордостью достал письмо из кармана.

Граф положил куклу и пробежал глазами трогательные слова благодарности.

— Рад за вас, сир.

— И все-таки вы считаете, что мне нужно уехать?

— Да, ваше величество. Я совершенно убежден, что вам нужно туда ехать. Ваши ирландские подданные будут счастливы увидеть своего повелителя.

— Что ж, в таком случае буду готовиться, — твердо сказал король.

Потом они вместе осмотрели новые, только что прибывшие из Голландии картины и небольшой набросок, посвященный коронации.

К тому времени, когда граф вернулся домой, ехать в Роксли было уже поздно, и он решил перенести поездку на следующий день.

Утром, однако, планы вновь нарушил секретарь, напомнивший графу о его обещании выступить в дебатах, проходивших в палате лордов.

Нарушить слово, данное накануне автору билля, который сам граф одобрял и поддерживал, было бы невежливо, и он отправился в палату, где и выступил с убедительной и прекрасно аргументированной речью, которую, разумеется, никто не слушал.

Часы показывали шесть вечера, когда граф смог наконец выехать из Лондона.

Ловко управляя фаэтоном, он с удовлетворением думал о том, что еще успеет в поместье к ужину.

В то утро Селеста проснулась с твердым намерением убедить брата в невозможности ее брака с лордом Кроуторном.

Накануне вечером, убедившись, что после второй бутылки брат уже не в состоянии внимать выдвигаемым ею доводам, она в слезах ушла к себе в спальню.

Лежа на кровати в темной комнатушке, Селеста плакала от отчаяния и беспомощности. Мало того что она потеряла графа, но теперь ее будущее омрачала безрадостная перспектива стать женой ненавистного лорда Кроуторна.

Вспоминая о графе, девушка признавалась себе, что все последние дни после их первой встречи думает только о нем, что он неким непостижимым образом уже стал частью ее жизни.

Они были так близки, когда танцевали у него на балу… Ей даже казалось, что они одинаково думают и чувствуют одно и то же.

Снова и снова Селеста перебирала в уме темы, которые они обсуждали в первый вечер знакомства.

Почему она ненавидела его? Наверное, не только потому, что он выиграл в карты ее родной дом, но и потому, что поцеловал ее.

Теперь Селеста понимала, что он с самого начала взволновал ее как мужчина, пробудив чувство, которое она принимала то за неприязнь, то за ненависть.

Граф был воплощением мужской силы, но, как ни странно, она не боялась его, как боялась лорда Кроуторна.

Наоборот, рядом с ним она ощущала себя в безопасности, чувствовала покой и защищенность, каких не знала с тех пор, как мать сбежала из дома.

Но граф скоро женится, а значит, он потерян для нее навсегда.

Вот только, если его сердце принадлежит леди Имоджен, почему тогда он был так добр к ней, почему говорил все эти комплименты?

Да потому, с горечью отвечала себе Селеста, что она ничего для него не значит. Она жила вне рамок света, и он мог обращаться с ней как с доступной женщиной и возможной любовницей.

Зачем же тогда он пригласил ее на бал и представил своим друзьям?

Более того, выделил из всех приглашенных, чем привлек к ней общее внимание?

Она не понимала этого, но чувствовала, что какое-то объяснение должно быть.

Вот только отыскать его не получалось — голова не работала, мысли путались, и даже самая простая задача выглядела неразрешимой, потому что боль в сердце отзывалась слезами и не позволяла сосредоточиться.

Проплакав чуть ли не всю ночь, Селеста проснулась осунувшаяся, с темными кругами под глазами.

— Бог ты мой! — всплеснула руками Нана, увидев ее утром. — Да что ж вы такое с собой сделали?

Девушка не ответила, и служанка, вздохнув, продолжала:

— Я знаю, душечка, как сильно вам не хочется выходить замуж за лорда Кроуторна. Но и нельзя же вечно жить в коттедже, где за вами и присмотреть некому, кроме меня одной. Вы слишком красивая. Добром такая жизнь не кончится, рано или поздно что-то случится.

— Хуже, чем сейчас, все равно быть не может, — едва слышно сказала Селеста. — Я ненавижу его светлость! Лучше гладить змею, чем терпеть его поцелуи.

Нана снова вздохнула, но никакого решения не предложила. Тревожась за будущее юной девушки, она приняла предложение лорда Кроуторна с облегчением.

Бегство бывшей хозяйки стало ударом не только для ее близких, но и для старой служанки, так что презрение и пренебрежение, выпавшие на долю юной леди, задевали и ее тоже.

И пусть жених не вызывал приятных чувств, Селеста стала бы леди Кроуторн, а такой титул потребовал бы уважения и любезности от тех, кто не замечал ее в прошлом.

— Я лучше буду мыть полы или просить милостыню на улице, чем выйду замуж за этого человека, — сказала себе Селеста.

Когда перед ланчем внизу появился наконец Джайлс, она по его глазам поняла, что ждать от брата понимания и сочувствия не приходится.

Ее брак был выгоден ему со всех точек зрения, и, хотя Селеста не сомневалась, что лорду Кроуторну быстро надоест играть роль щедрого зятя, пока что Джайлса все устраивало.

Он получал шанс вырваться из тесных стен коттеджа и вернуться к ставшей уже привычной жизни в Лондоне, без которой страдал так же сильно, как и без спиртного.

День тянулся томительно долго, и Селеста утешала себя лишь тем, что не увидит лорда Кроуторна до завтрашнего дня.

Накануне Джайлс сказал, что все произойдет в ближайшее время, но не сказал, где именно.

Она не могла без содрогания представить себя женой человека, которого ненавидела и презирала, но что ей еще оставалось?

Селеста хорошо знала, что остановить брата и заставить его передумать, когда он вбил себе что-то в голову, невозможно.

Если понадобится, Джайлс может запросто протащить ее через всю церковь к алтарю, и она не сомневалась, что он будет следить за каждым ее шагом до тех пор, пока лорд Кроуторн не наденет кольцо ей на палец.

Бессонная ночь и пролитые слезы оставили девушку без сил, и, когда Нана предложила ей отдохнуть до обеда, она не стала спорить.

Поднявшись к себе в комнату, Селеста легла на кровать. Сон, однако, не шел. Снова и снова она перебирала в памяти события последних дней, пытаясь понять, как оказалась в столь безвыходном положении.

Если бы Селеста не знала, что граф обручен, то, наверное, обратилась бы к нему за помощью и умоляла спасти. Но она помнила, какое лицо было у леди Имоджен на балу, когда граф обошел ее своим вниманием, и понимала, что нажила себе смертельного врага.

Учитывая все обстоятельства, разве могла она просить его о чем-то? Да и что он мог сделать? По закону до достижения совершеннолетия все вопросы за нее решал опекун, то есть Джайлс. Что же касается поведения графа на балу, то, может быть, он просто поссорился с леди Имоджен и намеренно ее игнорировал.

Скорее всего, они тогда же и помирились.

Селеста представила, как их уста соединяются в долгом поцелуе, и ощутила острую, пронзающую сердце, почти невыносимую боль.

Его поцелуй…

Его объятия…

Воспоминание отозвалось тем странным, теплым, упоительным ощущением, которое переполнило ее тогда. Мир исчез, остались только его руки и губы.

— Это — любовь, — прошептала Селеста, и слезы, уже давно подступившие к глазам, медленно покатились по щекам.

Измученная, она, должно быть, задремала и очнулась только тогда, когда в комнату заглянула Нана.

Селеста вдруг поняла, что была счастлива, потому что во сне снова танцевала с графом.

— Скоро обед, душечка, — сказала служанка. — Мастер Джайлс внизу, пьет в одиночку. Вам надо бы спуститься и поговорить с ним.

— Ох, не нужно было оставлять его одного, — укорила себя Селеста, торопливо поднимаясь с кровати.

И лишь тогда заметила, что служанка не уходит, а стоит в нерешительности у порога, как будто не решаясь сказать что-то еще.

— В чем дело, Нана?

— Я только-только узнала, что в Монастыре ждут к обеду его светлость.