Барбара Картленд - Тень греха

— Вы уверены, что поступаете правильно, приглашая меня? Уверены, что не пожалеете?

— Я всегда делаю то, что хочу, и никогда при этом не ошибаюсь.

Селеста взяла шляпку с соседнего стула.

— Я постараюсь… угодить вам, милорд. Всю дорогу до дома я буду благодарить вас за вашу доброту. — Она перевела дух и закончила едва слышно: — Может быть, когда-нибудь… я сумею расплатиться с вами.

Несколько секунд он смотрел на нее, потом негромко сказал:

— Вы можете сделать это прямо сейчас. Селеста удивленно посмотрела на него.

— Я хочу… хочу так сильно, как давно уже не хотел ничего другого, понять, действительно ли ваши губки такие мягкие и сладкие, какими показались мне вчера в теплице.

Их взгляды встретились.

Потом, словно увлекаемая некой силой и подчиняясь его воле, она шагнула к графу.

— Вы были так добры…

Он обнял ее одной рукой и приник к ее губам.

Этот поцелуй был совсем другим. Не жадным и непристойным, как накануне, но нежным и одновременно требовательным и властным.

Селеста вовсе не боялась графа и, преисполненная благодарности, с радостью дала ему то, чего он так желал.

А потом с ней случилось что-то странное.

Он уже не просто целовал ее губы, но как будто завладевал чем-то более глубоким, и все ее естество откликалось на этот поцелуй, подчинялось его желанию. В какой-то миг она перестала ощущать себя и будто растворилась в нем.

Мир исчез. Остались только его губы, теплые, нежные, но настойчивые, и они, эти губы, затмевали все ее мысли.

Что-то незнакомое, безымянное проснулось в ней и затрепетало. Она вдруг поняла, что не хочет, чтобы поцелуй прерывался.

Граф поднял голову и отстранился.

— Вам пора, Селеста, — сказал он с какой-то странной ноткой в голосе. — Служанка ждет вас?

— Д-да, она в холле… — пролепетала Селеста, не вполне понимая, о чем он спрашивает, и с трудом заставляя себя говорить естественно.

— Карету подадут к входу.

Потом они шли по длинному коридору, и сердце у Селесты прыгало и кувыркалось и никак не находило себе места.

В Вестминстерское аббатство король прибыл с получасовым опозданием.

Задержка случилась из-за лорда Гуидира, исполнявшего обязанности лорда обер-гофмейстера, который, одеваясь, порвал свой костюм.

Звон колоколов церкви Святой Маргариты, отбивавших каждые полчаса с полуночи до рассвета, заглушило громыханье пушек за рекой и треск взрывающихся в небе ракет.

В церемониальных одеждах и каштановом парике, густыми прядями ниспадавшем на лоб и шею, король, как и ожидал граф Мелтам, и впрямь выглядел столь внушительно и представительно, что критики его умолкли.

И даже молодежь, насмешек которой ждали и опасались, не нашла повода для шуток и притихла под впечатлением от невиданного зрелища.

Происходящее и впрямь поражало зрителей величием и торжественностью.

Друзья короля ликовали: явив отменный вкус, его величество снова посрамил врагов и недоброжелателей, не прекращавших ворчать и насмехаться за его спиной. Во главе направлявшейся к аббатству процессии шла королевская травница и шесть юных прислужников, которые, согласно вековой традиции, усыпали путь травами и цветами, густой аромат которых должен был отпугнуть чуму.

Бароны Пяти портов[11] несли золотой балдахин, стараясь при этом не закрывать короля от собравшихся на крышах зрителей.

Непосредственно перед его величеством шествовали трое епископов, а перед ними шли трое служителей, которые несли корону, державу, скипетр и меч — символы монаршей власти.

— Королевские ювелиры «Ранделл, Бридж и К°», — шепнул на ухо графу один из придворных, — спрашивают, заплатят ли им когда-нибудь за королевские регалии.

Граф невольно улыбнулся.

— И сколько же им задолжали?

— Три тысячи фунтов! — ответил придворный.

— Боюсь, — с циничной усмешкой заметил граф, — их опасения вполне обоснованны.

Сам граф вместе с прочими пэрами прошествовал в процессии в порядке старшинства; далее шли высшие чины лондонского Сити, выглядевшие не менее представительно в пышных одеждах с цепями и эмблемами занимаемых ими должностей.

Дважды король останавливался, давая возможность своим пажам развернуть и представить во всем великолепии ярко-красный, расшитый золотом бархатный шлейф.

— Держите пошире, — распорядился король.

В одиннадцать часов процессия достигла западного входа в аббатство.

Как только король переступил порог, хор разразился «Аллилуйей», и все собравшиеся встали, шумно приветствуя монарха.

Король был очень бледен, и граф не в первый уже раз подумал, что он может не выдержать испытания. Но нюхательная соль и сознание ответственности перед лицом собравшихся придавали ему сил.

Монарх стойко вынес всю церемонию коронации, а когда она закончилась, пэры замахали своими коронами, а все остальные — шляпами и платками.

— Боже, благослови короля!

Граф Денби первым принес присягу королю, произнеся сначала слова клятвы на верность короне, поцеловав затем руку и левую щеку монарха и коснувшись короны на его голове.

Церемония еще продолжалась, когда граф услышал обращенный к нему шепот:

— Королева пытается войти в аббатство!

— Проклятье! — пробормотал он. — Надеюсь, ее не пропустят!

— Думаю, они справятся, — ответил неизвестный.

Больше всего графа беспокоило то, что королева может прорваться внутрь и своим появлением испортить настроение королю, который, несмотря на духоту и неудобства, причиняемые тяжелыми одеждами, явно наслаждался не только самой церемонией, но и искренностью чувств собравшихся.

Что не просто удивило, но и поразило короля, так это аплодисменты, которыми встречали его горожане.

Он так привык к свисту, шиканью и неодобрительным выкрикам лондонской толпы, что сейчас поддержка со стороны подданных подействовала на него, как бокал шампанского.

А вот королева определенно потеряла популярность у тех, кто еще недавно поддерживал ее на протяжении долгого судебного разбирательства.

В аббатство она, как и предусматривалось, отправилась в королевской карете, запряженной шестью гнедыми лошадьми.

Компанию ей составили леди Худ и леди Анна Гамильтон. Лорд Худ ехал в другой карете.

Однако прием, оказанный ей лондонским людом, был далеко не таким восторженным, к какому она успела привыкнуть.

Большинство зрителей встречали ее молча, а редкие возгласы «Королева навсегда!» тонули в громком свисте.

Оскорбленная недоброжелательным отношением толпы, королева остановила карету и огляделась.

Подъехав наконец к Вестминстерскому аббатству со стороны западного входа, она обнаружила, что двери второпях закрываются прямо перед ней.

Выйдя и опершись на руку лорда Худа, королева подошла к другим дверям, которые тоже захлопнулись у нее под носом и охранялись здоровяками-боксерами.

— Следует ли понимать это так, что ее величеству отказано в доступе в аббатство? — осведомился лорд Худ.

— Мы всего лишь исполняем приказ, — ответил привратник.

Королева громко рассмеялась.

В конце концов карету развернули, и она уехала, опустив крышу ландо, под свист и враждебные выкрики. «Уезжай! — кричали некоторые. — Возвращайся в Комо!» Если не считать этого, никаких других волнений ее появление не вызвало, и опасность миновала.

— Уехала, — коротко доложили графу.

— Слава богу! — ответил он.

— Аминь! — пробормотал информатор. — И чума на всех женщин!

Не дождавшись от графа согласия с этим заявлением, он вернулся на место.

Около четырех часов пополудни король в сопровождении пэров прошествовал в Вестминстер-Холл, где должен был состояться коронационный банкет.

— Признайте, — сказал граф стоявшему рядом дворянину, — если уж англичане устраивают спектакль, они делают это хорошо.

Он обвел взглядом собравшихся: других пэров — в парадных одеждах и коронах, членов Тайного совета, рыцарей ордена Бани, государственных сановников — в подобающем случаю богатом облачении.

Двойные ряды галерей по обе стороны холла заполняли знатные леди, прекраснейшие женщины, поедавшие друг друга завистливыми взглядами, соревнуясь в великолепии нарядов.

Некоторые буквально светились брильянтами.

— Зрелище и впрямь впечатляющее, — согласно кивнул его собеседник. — Мне говорили, что князь Эстерхази, австрийский посланник, носит на себе украшений на восемьдесят тысяч фунтов!

Едва его величество устроился за столом под красным с золотом балдахином, как в зал внесли кушанья. Вслед за процессией появились придворные сановники — герцог Веллингтон, лорд верховный констебль, маркиз Энглси, лорд-распорядитель, и лорд Говард Эффингемский, заместитель обер-церемониймейстера[12], все верхом.

Лорд Эффингемский, не справившись с конем, громогласно выругался, и испуганное эхо заметалось между стенами.

Предусмотрительнее поступил королевский поборник[13], позаимствовавший в цирке Эшли белого жеребца, который, будучи привычным к ограниченным пространствам и шумной толпе, вел себя образцово.

Пэры и епископы, сидевшие за установленным в центре зала длинным столом, поднялись, чтобы выпить за здоровье короля, и сам король тоже поднялся, дабы поблагодарить их за добрые пожелания.

Граф Денби налил его величеству и королевским герцогам черепахового супа, а граф Чичестер разрезал ананас весом в одиннадцать фунтов.

В половине восьмого король покинул зал и отправился в Карлтон-Хаус.

И только тогда пэры и епископы смогли наконец расслабиться, сесть поудобнее и предаться удовольствиям.

— Должен признаться, — сказал граф Мелтам сидевшему рядом приятелю, — я изрядно проголодался.