Барбара Картленд - Тень греха

1821

Негромко напевая, Селеста собирала персики.

Теплица примыкала к стене старого дома из красного кирпича, построенного еще в елизаветинские времена. Теплые солнечные лучи окрашивали тонкую нежную руку девушки в золотистый цвет.

Фрукты были мелкие — весной их не проредили.

Селеста еще помнила времена, когда на одно десертное блюдо из чудесного севрского фарфора, какими всегда пользовались в Монастыре, помещалось не больше четырех плодов.

Срезая бархатистую розовую кожицу золотым десертным ножом, отец обычно говорил: «Я так полагаю, крупные берегут для праздника?» — «Конечно! — отвечала мать с другого конца стола. — Старик Блосс ужасно огорчится, если не получит свой приз».

Так было каждый год, пока мама не ушла.

Селеста вздохнула и постаралась взять себя в руки: лучше об этом не думать.

Прогнав печальные мысли, она сняла с ветки и аккуратно уложила в корзину еще пару небольших, но восхитительно пахнущих персиков. Кому бы их отдать?

Вот эти шесть — миссис Оукс, страдающей артритом старушке, она будет очень рада. Еще полдюжины — малышу Билли Айвзу, который сломал ногу две недели назад. Вдова старика Блосса, живущая в самом конце деревни, будет рада не только гостинцам, но и возможности поболтать: ей очень одиноко после смерти мужа…

А остальное, после того как они с Наной наедятся до отвала, пойдет на восхитительный персиковый джем, который превосходно готовит старая служанка.

Правда, у них еще оставалось несколько горшочков с прошлого года, но не пропадать же добру?

Привстав на цыпочки, девушка потянулась к трем почти перезрелым персикам, висевшим на самом верху, когда из-за сломанной двери раздался негромкий густой голос:

— Какая премиленькая воровка!

Селеста удивленно оглянулась.

На пороге теплицы стоял джентльмен, пожалуй, самый элегантный из всех, кого она когда-либо видела.

Он был одет по последней моде: шейный платок, короткий однобортный сюртук с закругленными, расходящимися спереди полами и обтягивающие панталоны цвета шампанского. Мужчина выглядел слишком крупным для тесной низкой теплицы.

В руке он держал высокий цилиндр, волосы его словно слегка растрепал ветер (эту моду ввел в бытность свою регентом сам король), а необыкновенно глубокие проницательные глаза казались очень темными.

Никогда еще Селеста не видела мужчину столь привлекательного, столь необычного и в то же время столь циничного.

Растерявшись, она не нашлась что ответить; незнакомец же насмешливо заметил:

— Признайтесь, я поймал вас на месте преступления. Мне бы, однако, не хотелось отдавать под суд такую хорошенькую девушку. — Он помолчал, окинув Селесту оценивающим взглядом, отметив и ее нежную белую кожу, и синие глаза, слишком большие для маленького личика в форме сердца, и изящный тонкий носик, и свежие, пухлые алые губки, и продолжал: — За кражу имущества, стоимость которого превышает пять шиллингов, вас могут повесить или же, если вы избежите виселицы, сослать в Новый Южный Уэльс[1]. Весьма незавидная участь для столь очаровательной юной особы, не так ли?

— Кто… кто вы? — пролепетала Селеста, но, прежде чем она успела закончить, незнакомец добавил:

— Думаю, вам же будет лучше, если я сам выступлю в роли судьи. А посему, моя очаровательная злоумышленница, выношу вам приговор: вы заплатите за фрукты, столь беззастенчиво у меня украденные.

— Кто вы? Что вы такое говорите? — пробормотала, ничего не понимая и запинаясь, Селеста.

— Полагаю, эти вопросы должен задавать я, — заявил странный джентльмен.

Сделав два шага, он подошел ближе и внезапно, так, что девушка не успела понять, что происходит, обнял ее одной рукой, а другой взял за подбородок.

Губы его приблизились, и Селеста задрожала от страха. Ей бы полагалось оказать сопротивление и высвободиться, но ни того ни другого она почему-то не сделала.

До сих пор никто не целовал юную леди; она и не подозревала, какой пленительной силой обладают мужские губы, и лишь смутно ощутила его сильные руки и требовательные уста; все прочее оставалось за пределами ее сознания и понимания.

Девушка уступила внезапному натиску, и рука незнакомца напряглась, он завладел ее губами с еще большей настойчивостью…

Затем он отпустил Селесту столь же внезапно, как перед этим обнял.

Она издала сдавленный звук, который мог быть криком страха, если бы не замер еще в горле.

Глаза их встретились, и Селеста, замерев на мгновение, словно зачарованная, резко повернулась и бросилась прочь.

Подобрав легкие юбки, она в панике выскочила из теплицы и скрылась через пролом в стене, который вел из нижней части сада в верхнюю. Пробежав мимо кустов крыжовника и малины, Селеста нырнула в калитку.

Не останавливаясь, она пронеслась рядом с высокими рододендронами, которые всего лишь месяц назад цвели в полную силу, и свернула на дорожку, ведущую к Садовому коттеджу.

Захлопнув за собой дверь, девушка, задыхаясь, привалилась к ней спиной. Сердце билось так, словно там, снаружи, осталось что-то грозное и опасное.

— Это вы, душечка? — крикнула из кухни Нана, и ее голос, теплый и домашний, прозвучал мягко и успокаивающе.

— Д-да… Я… — выдавила, запнувшись, Селеста.

— Ланч будет готов через несколько минут.

— Хорошо. Я… я пойду умоюсь, — пробормотала девушка и медленно, словно во сне, поднялась по узкой дубовой лестнице на второй этаж, где помещалась ее маленькая спальня, сквозь раскрытое окно которой в дом проникал запах роз и сладковатый аромат жимолости.

Селеста устало опустилась на стул перед туалетным столиком и посмотрела в зеркало.

Как же так? Как это могло случиться?

Как получилось, что какой-то незнакомец самовольно поцеловал ее, а она не сделала ровным счетом ничего, чтобы его остановить?

Глядя на себя в зеркало, Селеста вдруг поняла, что странный господин, скорее всего, ошибся, приняв ее за деревенскую девушку.

Неудивительно: все утро она работала в саду с непокрытой головой и, с растрепанными летним ветерком волосами, никак не походила на благородную барышню.

К тому же ее старое платье село и сильно полиняло от бесчисленных стирок. Ни одна леди никогда не позволила бы себе надеть нечто подобное и уж тем паче находиться без сопровождения в огромном саду, бывшем частью земельных владений Монастыря.

И тем не менее, упрямо повторила про себя Селеста, он не имел никакого права так себя вести. Абсолютно никакого!

А в голове у нее билась одна и та же предательская мысль: «Так вот что такое поцелуй…»

Она и понятия не имела, что мужчина может быть столь сильным, а мужские губы — столь властными. Поразмыслив, Селеста попыталась разозлиться.

— Да как он смел? — прошептала она возмущенно, но злость, едва полыхнув, обернулась стыдом.

Нет-нет. Как она допустила такое? Почему позволила себе такую слабость, такое безволие?

И в чем его винить? Ведь он — мужчина, а мужчины, как ей постоянно твердили, всегда ведут себя подобным образом!

А вот для юной леди такое поведение недопустимо. Уступить насильнику и не закричать при этом, поддаться ему без сопротивления, без борьбы — значит проявить слабость характера, достойную осуждения и порицания!

И этот незнакомец… Кто он такой и что здесь делает?

Вопросов набралось слишком много, и все они оставались без ответа. В конце концов она вымыла руки в фарфоровом тазу на столике, поправила волосы и спустилась вниз.

Обедали Селеста и Нана в примыкавшей к кухне столовой, которая до того, как они перебрались в Садовый коттедж, служила кладовой.

Они поставили там буфет, небольшой обеденный стол орехового дерева и четыре стула с обитыми бархатом сиденьями, после чего помещение преобразилось и выглядело вполне достойно и даже элегантно.

— А нужна ли нам столовая? — спросила девушка, когда они переехали в коттедж.

— Я не допущу, чтобы вы ели в кухне, мисс Селеста, — твердо заявила Нана. — Мы, может быть, и бедные — кое-кто даже скажет, что нищие, — но пока я с вами, вы будете вести себя как леди. Этого желал бы и ваш отец.

— Я просто подумала, что так тебе было бы легче… — тихо сказала Селеста. — Меньше было бы хлопот.

— Вы — леди по рождению и воспитанию и вести себя будете, как положено леди, так что не спорьте!

Лишь усевшись за стол перед небольшим окном, выходившим в сад, который они с Наной разбили позади коттеджа, Селеста поняла — что-то случилось.

— В чем дело, Нана?

Они знали друг друга много лет, старая служанка присматривала за ней едва ли не с рождения, и Селеста с первого взгляда заметила, что Нана сильно чем-то обеспокоена. В голосе ее вдруг послышались резкие интонации, между бровями залегла глубокая складка.

— Ешьте! — сердито буркнула Нана.

Это могло означать лишь одно: дело по-настоящему серьезное.

Старая служанка полагала (и со временем в этом отношении у нее сложилась целая теория), что принимать пищу следует только в состоянии душевного покоя, нарушение которого чревато несварением желудка.

Селеста с детства помнила, как Нана никогда не бранила ее за столом и придерживала неприятные известия до тех пор, пока она не ложилась в постель.

Поданные кушанья не отличались изысканностью, но приготовлены были искусно и с душой. Дополняли их свежие овощи, собранные в огороде рано утром.

— Расскажи, Нана, — вкрадчиво попросила она, но служанка упрямо покачала головой:

— Сначала съешьте то, что вам подали, а потом уж и тревожиться будете. На это времени всегда хватит.