– Конечно, но Нефертити вручила Эхнатону его бабушка Тийе.

Отец принялся хохотать и не мог остановиться до полной потери сил.

– Да… Ха-ха-ха! Старая ведьма надеялась, что будет управлять им, как это умел делать Йуйя через нее саму, но ход оказался неверным, поскольку она не учла, что удивительная человечность Эхнатона, его духовность и его магнетизм покорят прекрасную Нефертити, будь она благословенна… Тийе, конечно же, пожалела об этом!

– Думаю, Эйе тоже принимал участие во всем этом.

– Возможно, но я сомневаюсь, потому что он столь же благороден, сколь и невинен, и воспитал свою дочь такой, что сама Тийе не смогла использовать ее в своих целях.

Какое-то время мы молчали – сказывалось чрезмерное возлияние. Я не мог говорить, а только пил и слушал. Мы что-то съели, и еда смягчила действие выпитого.

– Значит, страна очень ослаблена? – спросил я.

– Я хочу тебе еще кое-что сообщить, чтобы ты имел полное представление. За большое количество золота этот «великий охотник» сочетался браком с дочерью и сестрой вавилонского царя Кадашман-Эллиля, которая привела с собой сотни слуг, и с Тархундарадой, дочерью царя Арцавы… А также с Гилухеппой, дочерью царя Митанни, Шуттарны II, которая взяла с собой триста семнадцать служанок, и с дочерью его преемника Тадухеппой, с ее двумястами семидесятью служанками и тридцатью слугами… – Он язвительно засмеялся. – Вот это да! От этой жены он даже ожидал получить две огромные золотые статуи в качестве приданого!

– Какая ирония! Фараон-воитель вовсе не был таковым!

– Не был. Единственным проявлением его силы было подавление небольшого восстания в Нубии, где он даже не присутствовал сам. Он был настолько глуп, что, желая обеспечить преемственность трона, женился на одной из собственных дочерей несмотря на то, что у него уже было два сына, Тутмос и Эхнатон, и четыре дочери, Сатамон, Хенуттанеб, Исида и Небетах.

Он шумно вздохнул, прежде чем продолжить.

– Эхнатон унаследовал от отца единственную отрицательную черту – он был чрезвычайно похотлив… И это непонятно, поскольку одним из проявлений его болезни было то, что он обладал маленьким, как у ребенка, членом.

Он передернул плечами. Для меня это было новостью.

– Но ведь Нефертити казалась удовлетворенной!

– Потому что она не знала другого мужчины. – Он отвесил мне подзатыльник. – А ты выучился любить женщину? Или мне придется платить за тебя какой-нибудь?.. А ты ведь дорого мне обходишься! Я заплатил кучу денег за колесницы, за которые должен был бы платить ты… Надеюсь, ты будешь хорош в сражении!

Я придвинул к нему кружку с пивом, чтобы он замолчал. Он осушил ее одним глотком и продолжил:

– Нефертити действительно была влюблена в своего мужа, – и рассмеялся собственным словам. – В жизни своей не видел ничего подобного!

Мне хотелось сменить тему. Я чувствовал себя неловко и боялся, что все это было лишь тактическим ходом, чтобы вытянуть из меня то, что его интересовало.

– Мы остановились на Эхнатоне, – напомнил я ему.

– Да. Бедняга Эхнатон! Он не должен был стать фараоном, но его старший брат умер очень молодым.

– Говорят, от рук Тийе.

Отец пожал плечами.

– Не знаю, так ли это, но не вижу, какую бы выгоду получила от этого старая ведьма.

Я вздохнул.

– Меня не удивляет то, что ты так подавлен. Твое разочарование вполне оправдано. – Я не сумел сдержать слез.

Хоремхеб отмахнулся с пренебрежением:

– Не будь дураком! Кроме того, у Эхнатона были и свои темные стороны. Не знаю, возможно, из‑за болезни, но он не был в точности тем фараоном, каким хотел предстать перед вами в капе.

– О чем ты говоришь?

– Ты действительно настолько наивен? Может быть, ты думаешь, что толпы, которые радостно приветствовали его появление, собирались стихийно? Позади стояли солдаты с дубинками, а где не удавалось запугать, там подкупали, раздавая дорогие подарки.

Я отмахнулся, повторив его жест.

– А! Это мелочи!

Отец в гневе поднялся.

– Мелочи? А ты знаешь, отчего умерла Макетатон?

– Да. Пенту говорил, что от лихорадки.

– Чепуха! Она умерла, рожая ребенка от собственного отца!

Я сел, удивленный и опечаленный. Я не мог этому поверить, хотя и понимал, что отец говорит правду. Хоремхеб заговорил более мягким тоном:

– После покушения Темных на твою жизнь невозможно остаться прежним. Он не осмелился сообщить о покушении – это не прибавило бы ему любви и уважения народа, а ведь Эхнатон тогда уже запретил культ Амона и стер его имя… Ты знаешь, что в первый год после покушения можно было лишиться жизни за то, что у тебя есть всего лишь изображение этого бога?

Я отрицательно покачал головой. Мне это казалось неслыханным.

– Ты знаешь, что коронацией Эхнатона руководил Аанен, жрец Ра и брат Тейе? Знаешь, что он отметил свой праздник Седа-возрождения[12] через четыре года своего правления, хотя обычно это делается через тридцать? Это поможет тебе понять, с какими трудностями он сталкивался, насаждая свою веру.

Борьбу с Темными он начал вести, возможно, вследствие безграничной любви к Нефертити и глубокой веры в то, что она его вдохновляет, но в результате он поверил в собственные вымыслы, и это, вместе с его болезнью и угрызениями совести, действительно сводило его с ума. В конце концов он превратился в очередного фанатика, практически такого же, как и его враги, Темные.

Он представлял себя сыном и отцом новой триады, возвышая Нефертити до уровня Тефнут, супруги-близнеца Шу и дочери Атона.

Он вообразил себя богом. Поэтому скульпторы изображали его бесполым. Бедняжка Нефертити была смущена его новым божественным статусом, хотя и без этих атрибутов последовала бы за своим мужем даже в преисподнюю. Ах, что за женщина!

Я вздохнул. Слезы снова подступили к глазам.

– Лишь она одна была безгрешна, – заметил я.

Хоремхеб согласно кивнул, сделав жест, в своей манере, который говорил о том, что он, как и все остальные, был влюблен в эту невероятную женщину. Я посмотрел на него с удивлением и любопытством.

– Знаешь, я рад, что узнал, каков ты на самом деле. Мне казалось, ты деревянный. Тебя и вправду так трогает, что Эхнатон взял в жены собственную дочь?

Отец снова заговорил презрительно, возможно, чтобы скрыть свое смущение.

– Не будь дураком! Если бы это было в моих интересах, я поступил бы так же. Отвратительно то, что причина этого – сластолюбие, а ведь у него была такая женщина!

Я улыбнулся. Пиво раскрепостило меня.

– Мне тоже так кажется! Знаешь, сейчас я лучше понимаю Тута, хотя никогда не прощу ему злодейства.

– Тута? – Отец посмотрел на меня, как будто я был последний дурак и невежда.

Я попытался обосновать свою точку зрения:

– Да! Он подглядывал за отцом и знал о его недостатке, и, возможно, видел то, чего не видел я. Для него было тяжело лишиться матери и оказаться в подчинении у женщины несравненной, невероятной, а в довершение всего узнать, что его отец женился на своей дочери… Почему бы ему тогда не жениться на собственной мачехе?

– Глупости! – Хоремхеб стал смеяться, резкий смешок перешел в хохот, от которого он чуть не задохнулся. – Мать! Ха-ха-ха! Ты знаешь, кто была его мать?

– Конечно вторая жена Эхнатона, Тийя. Она не успела стать великой царицей и супругой фараона, потому что вскоре появилась Нефертити и очаровала его…

– Нет! – перебил он меня так резко, что я обиженно замолчал, не пытаясь возражать. По лицу его еще сильнее стало заметно, что он пьян. – Тебе это покажется занятным. Матерью Тута была не кто иная как Тадухеппа, дочь Тушратты, царя Митанни, нашего врага.

Кувшин с пивом выпал из моей руки и разбился об пол. Отец покачал головой, прикидывая, сколько денег растеклось по полу.

– Но Тут…

– Что он был бы за фараон, если бы знал об этом? И как ты думаешь, почему Эхнатон настолько не хотел, чтобы Тут стал фараоном, что совокуплялся с собственной дочерью, чтобы родить сына? Ха-ха-ха! Бедняжка Нефертити… Подумать только, шесть дочерей! – Он все смеялся и смеялся. – Забавно, правда? Если бы Тут был сыном дочери не Тушратты, царя Митанни, а Суппилулиумы, царя хеттов, то вышло бы, что он отсек голову своему дяде, чтобы тот не женился на Нефертити.

Меня затошнило, я отошел подальше, и меня вывернуло наизнанку.

– Слишком много пива! – весело заметил мой отец.

– Слишком много разврата!

– Я же говорил, тебе не понравится. Ты такой же наивный моралист, как и Эйе.

Прошло порядочно времени, прежде чем меня перестало тошнить.

– Отец…

– Да?

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

Он пожал плечами.

– У тебя есть право перед смертью узнать правду.

26

Это было худшее в моей жизни похмелье. Меня даже оставили в покое, и я два дня пролежал на циновке, не исполняя своих обязанностей.

На третий день я встал, голова просто раскалывалась. Я не мог и предположить, что пиво может давать такое похмелье, но я напился до потери сознания впервые и не представлял себе, каковы будут последствия.

Среди военных пьянство не было распространено. Во всяком случае среди военных высокого ранга, ведь опьянение делало человека беспомощным. Кто-нибудь из Темных, посланных Тутом, без труда мог поднять мой кожаный нагрудник и воткнуть кинжал мне в сердце. Меня бросило в дрожь при мысли об этом.

Мне встретился Сур, который взял меня за плечи и тряхнул так, что я чуть не упал. Он признался мне, что у него тоже бывало жестокое похмелье, а об умении Хоремхеба пить слагались легенды. Так что мне следует забыть об этом случае как можно скорее. Кроме того, сообщенная им новость о смерти двух командиров не придавала уверенности перед предстоящей битвой, и мне вспомнилось мое беспомощное состояние в течение многих часов.

Лагерь представлял собой настоящий большой город. Официально у меня не было никаких обязанностей из‑за того, что я считался беглецом. Официально меня здесь не было. Но, чтобы я не переживал, мне выделили роту из двухсот пятидесяти человек, которых я обучал сам (на меньшее я не согласился).