Каждый день я сидел в углу двора и смотрел на Нефертити. Я молча обожал ее и восхищался ею.

Я совершал долгие прогулки с целью изучить окрестности. Не получив ответа от Иосифа, я расценил его молчание как согласие и занялся подготовкой обороны. Ночью я устроил проверку караульных и убедился, что они абсолютно не готовы к нападению, а тем более к масштабному столкновению с войсками противника. Они погибнут, как птички, которых мы с Тутом сбивали палками, пока Эхнатон не застал нас за этим занятием и не отругал за бесцельное лишение жизни.

Я отобрал самых сильных юношей и объяснил им, что значит стоять в карауле, затем распределил их по довольно отдаленным друг от друга определенным мною пунктам и придумал беззвучную систему сообщения, которая, похоже, не использовалась в египетских войсках.

Немного успокоившись, я сосредоточил свои усилия на том, чтобы влиться в общину. Я участвовал в каждодневной работе и даже, вызвав у всех смешки, впервые в жизни копал землю в огороде.

Особенно меня волновало то, что за прошедшее время хетты наверняка успели собрать могучее войско. Я досадовал на то, что не знал, состоялась ли решающая битва, а если нет, сколько времени до нее осталось.

Меня также волновала судьба моего отца, но здесь царил такой покой, что одна мысль о том, чтобы покинуть это место, ввергала меня в неведомое прежде беспокойство. Связь, установившаяся между этими беззащитными мужчинами и женщинами и мной, крепла день ото дня. Несмотря на вполне понятную настороженность, которую они испытывали к нам вначале, в конечном счете нас безоговорочно приняли.

Я по-прежнему любовался Нефертити, никак не обнаруживая себя. Ее счастье было моим счастьем, и я боялся, что мое появление напомнит ей о прошлом, хотя и чувствовал настоятельную потребность поговорить с ней. Видеть и не иметь возможности до нее дотронуться было мучительнее физической боли. Желание быть рядом с ней настолько поглотило меня, что я решил отвлечься, обучая юношей владению оружием. Остался позади еще один мирный год, и я задыхался без моей царицы. Я не мог к ней приблизиться и не мог ее покинуть. Я жаждал знать, что происходит за стенами поселения, но если бы я ушел отсюда, то, возможно, никогда не вернулся бы. Мне не терпелось узнать о моем отце, об Эйе и о бесчестном фараоне, когда-то моем свете.


Однажды утром, когда я занимался с группой мужчин, я увидел бегущую ко мне женщину. Сердце у меня сжалось. Первым делом я подумал, что нас обнаружили. Я жестом приказал мужчинам бежать в поселение, чтобы организовать оборону, но женщина остановила нас недовольным жестом, словно упрекая в том, что мы играем в героев, тогда как происходит нечто по-настоящему важное.

Она молча подошла ко мне.

– Женщина! – произнесла она, тяжело дыша.

Я взял ее за плечи и, опасаясь худшего, невольно тряхнул, чтобы она продолжала, но она улыбнулась:

– Она заговорила! Она говорит! Это замечательно!

Я смущенно улыбнулся своим ученикам, как улыбается мужчина, узнавший, что его жена рожает, и помчался сломя голову в деревню.

Но, прежде чем войти во двор, я постарался взять себя в руки. Как мне себя вести? Я всегда думал, что она вернется к полноценной жизни благодаря моим заботам, но не был готов к тому, что кто-то другой поможет ей обрести душевное равновесие. Возможно, это означало, что я вовсе ей не нужен или что мое присутствие способно ввергнуть ее в прежнее состояние.

Шум голосов прервал мои размышления. Происходило нечто весьма странное, явно никак не связанное с обретением ею дара речи. Предположив, что ей грозит опасность, я без долгих раздумий бросился туда.

И замер на месте от изумления.

Нефертити простерла руки к небу и смотрела… на солнце!

Она молилась Атону!

Пораженный, я забыл обо всем и приблизился к ней, зачарованный ее видом. Заметив меня, она улыбнулась, а когда я подошел, погладила меня по щеке. Мои глаза увлажнились.

– Мой супруг. Мой фараон. Я вижу, теперь тебе гораздо лучше, и это меня несказанно радует. Давай помолимся Атону, поблагодарим его за твое выздоровление. – И она вновь воздела руки к небу.

Я был так потрясен, что тоже поднял руки – ей в угоду. Когда она закончила молиться, я увидел, что на нас смотрят все, кто был во дворе.

Ну конечно! Подгнивший плод!

Я ласково взял ее за руку. Нам надо было поговорить наедине. Я решил, что для этого больше всего подходит каморка, в которой я спал, потому что в любом другом месте нас могли услышать.

Не глядя ей в глаза, я усадил ее на циновку и сел рядом. Я думал о том, что ей сказать. Как объяснить ей, что Атона больше нет, что я не ее супруг, а всего лишь слуга, что следует перестать молиться, во всяком случае, у всех на глазах.

Я закрыл лицо руками, чтобы не выдать своей озабоченности. Я должен был поговорить с ней серьезно, но мягко.

– Мой супруг.

Открыв глаза, я посмотрел на нее и вновь испытал изумление, которого никогда не забуду.

Она была полностью обнажена!

Я видел ее обнаженной много раз, но раньше это меня не возбуждало. А теперь… она предлагала мне себя!

Ее глаза сияли. Я застыл на месте. Не мог пошевелиться. Ее взгляд обжигал меня. Я был околдован ее обнаженным телом. Передо мной было не то безучастное тело, которое я нес по пустыне, а вновь прекрасная, как прежде, женщина, излучающая чувственность.

И забыл обо всем.

Она взяла мою дрожащую, слабую руку и поднесла к своей груди. Прикосновение опалило меня. Ее белая, нежная, гладкая кожа с едва заметными морщинками, делающими ее более человечной и, на мой взгляд, более красивой, обожгла меня сильнее огня.

Я видел ее полуоткрытый соблазнительный рот, зардевшиеся щеки, зовущий взгляд, видел рядом с собой ее тело и не смог сдержать стона наслаждения. Я готов был отбросить неуместную и бесполезную сдержанность.

Да, я потерял голову. Я даже не заметил, как она сняла с меня одежду, ласково уложила на циновку и, опустившись на меня, предалась безграничной страсти, оставаясь при этом необычайно нежной. Я был растроган. Она пила мои слезы, ее тело воспламенялось вместе с моим, пока мы оба не сгорели в пламени, высвободившем энергию, достойную богов.

И тогда я все понял.

Не Эхнатон вбирал в себя космическую энергию солнечного диска и направлял ее на Две Земли.

Это делала она. Богиней была Нефертити. Свет, энергия и власть исходили только от нее, а не от богов и фараонов.

И я отдался этому потоку. Энергия вошла в меня в тот миг, когда я изверг в нее свое семя. Небывалый восторг, а потом освобождение от страсти в наивысшей ее точке. В каждом из нас осталась частица другого.

Я лежал рядом с ней, ловя ее дыхание, пока ко мне возвращалась способность мыслить. Прочтя тревогу в моих глазах, она покрыла поцелуями мое лицо. Мой разум вновь помутился, и снова нас унес могучий поток. Мы целовали друг друга, словно стремились наверстать упущенное, стирая горестные воспоминания о прошлом, слизывая соль пустыни, утоляя голод, который мы долго терпели, и выражая своими телами то, в чем могли признаться лишь себе. Судьба вознаградила нас за все. В момент полнейшего единения все было забыто, мы читали в глазах друг друга, что это единение наших Ка, наших душ, происходящее за земными пределами наших тел.

Она уснула, а я сквозь последние волны наслаждения, пробегавшие по моему телу, остро ощутил свое одиночество и вновь подумал о том, как страшно я согрешил по законам любой религии. Так морской прибой, отхлынув, оставляет мелкий сор на берегу.

Не в силах пошевелиться, я с первым вздохом понял, что она далеко, хотя и лежала рядом. Она покинула меня. Употребив свою божественную власть, она соединилась со мной за пределами земного мира, чтобы затем покинуть меня и отдалиться в еще большей степени, чем тогда, когда она была безгласной.

Мог ли я сказать ей, что я, слуга, воспользовался тем, что она потеряла память, чтобы подло ею овладеть, подменив собой ее супруга, фараона Египта, бога?

Ради ее счастья я должен был исчезнуть. К тому же я более не мог незаконно владеть ее воспоминаниями и пользоваться ее безумием.

Я должен был бежать. Ведь если она, проснувшись, вновь посмотрит на меня своими прекрасными глазами, я не смогу ничего ей сказать и снова стану целовать ее губы, и так будет продолжаться всю жизнь.

Однако же я не собирался терзаться угрызениями совести – что было, то было, хотя при мысли о том, на что я посягнул, меня охватывал ужас.

Я на всю жизнь сохраню сладостные воспоминания об этой близости, но больше этого не допущу. Ради ее и своего счастья я не мог оставаться рядом с ней и продолжать ее обманывать, как не мог открыть ей правду и отказаться от ее губ и чарующего взгляда.

К тому же я не мог бы жить с мыслью, что постоянно предаю того, кого поклялся чтить. Фараона, считавшегося сыном бога на земле.

Я постарался не разбудить Нефертити и долго смотрел на нее, запоминая каждую морщинку, нежную кожу, изящный профиль, то, как поднимается ее грудь при каждом вдохе…

Я пересчитал травинки, запутавшиеся в ее волосах. Это не портило ее, и даже делало еще красивее.

Не было для меня судьбы завиднее, чем быть рядом с Нефертити и заботиться о ней, как мужчина заботится о женщине, но это было невозможно, мне следовало уйти.

Все, что я мог себе позволить, – это море безмолвных слез. Немного успокоившись, я тихо собрал свои скудные пожитки и покинул каморку, пока не передумал.


Я отыскал Иосифа и отвел его в сторону, подальше от остальных.

Добрый старик все понял по моему лицу, на котором сохранились следы слез, но молчал, пока я не заговорил сам:

– Я совершил ужасную ошибку. Я хотел помочь ей стать такой, как прежде, но добился лишь того, что ее разум помутился еще сильнее. Она приняла меня за своего мужа, а я не смог и не захотел сказать ей правду и воспользовался ее неведением и беспомощностью. И ради ее блага я должен уйти. Надеюсь, вы меня поймете.